– Не беспокойтесь, – утешили нас. – Вылетите завтра утром.
Но на следующее утро поднялась пурга, и ни один само- лет не рискнул подняться в воздух. Мы сидели в аэропорту до трех часов дня в наивном ожидании вылета, пока у меня не лопнуло терпение.
– Мы вполне можем добраться на машине, – заявила я.
– Но туда ехать пять часов, и в Верховном Совете сейчас нет машин, – возразил наш сопровождающий.
– Мы доедем на попутных, – в нетерпении сказала я. – В конце концов, мы можем обратиться в МВД и попросить содействия на всех постах ГАИ.
Так мы и сделали. Нас перебрасывали с одного автомобиля на другой, и я была счастлива, что мы движемся, а не сидим на месте, как приклеенные. Дорога влияет на меня просто магически, мне не важна конечная цель, мне необходимо движение, которое убаюкивает и навевает приятные мечты.
Единственное, что меня мучило, – это голод. Узнав об этом, милиционер по имени Бахтияр, подбросивший нас на машине до города Евлаха, по пути накормил нас ужином в маленьком придорожном кафе. Водка развязала ему язык.
– Клянусь хлебом, хочу единый Союз, надоели все эти ссоры и дележи территорий, – заявил он. – Мы раньше с армянами прекрасно ладили. Ни одной субботы не проходило, чтобы я к своим друзьям-армянам не приехал в гости на шашлык или они ко мне. Был бы Горбачев настоящим мужиком, конфликт в Карабахе стал бы его главной мужской задачей а то все медлил, мялся, и вот результат: за четыре года мелкие стычки превратились в настоящую войну.
Мой сын спрашивает меня: "Папа, а Ленин – наш человек или нет? А в учебнике написано, что Москва – столица нашей Родины. Это правда?" Что ему сказать – не знаю.
В Евлах мы приехали поздно вечером, радушные жители уже давно накрыли стол в ожидании нас. У них был печальный день – хоронили 22-летнего парня, погибшего в селе Кароглан во время перестрелки. В доме, где нас принимали, не так давно гостил погибший журналист "Маяка" Леонид Лазаревич. В классических вестернах в ресторанных ковбойских драках существует принцип: в пианистов не стрелять. Сидит себе парень, наяривает на пианино, а вокруг – звон посуды, выстрелы и мордобой.
На войне должно действовать такое же джентльменское правило: в журналистов не стрелять.
Утром нас доставили в Агдам. Это ворота в ад. Все в этом городе говорит о войне, хотя боевых действий нет. Районная больница превратилась в военный госпиталь – сюда доставляют раненых из Шуши и азербайджанских сел. Знаки мученичества лежат на лицах, как вуаль. Неудачно встретил Новый год пациент этой больницы Байралов Алиаббас из села Шелли января в перестрелке пуля попала ему в правую ногу.
"Когда выздоровею, – говорит Алиаббас, – снова пойду воевать. Один раз я уже едва не погиб, так что можно считать, моя душа уже на небесах. А если душа попала куда надо, то и умирать не страшно".
Десятимесячная девочка Фахрия с лицом, обожженным взрывом "алазани", радуется, что увидела новых людей, и беспечно нам улыбается. Рядом лежит молодая женщина, у которой вместо рук и ног кровавое месиво, – тоже жертва новогоднего праздника.
В вечер нашего пребывания привозят еще четырех раненых из села Амираллар, где идет бой, – к УТРУ один из них скончался.
Огромная проблема – вывозить раненых из окруженных сел. Часто трупы находятся по два-три дня в местах боевых Действий. Их невозможно вывезти к родным и близким и достойно похоронить из-за постоянных обстрелов, отсутствия вертолетов и бензина.
Больницы в Степанакерте и Агдаме удручающе похожи друг на друга – те же страдания, те же плачущие женщины, те же горящие ненавистью глаза, та же непримиримость.
Что отличает дикаря от цивилизованного человека? Дикарю неведомо понятие "будущее". Он живет сегодняшним днем, коротеньким сиюминутным сознанием. Война превращает нормальных людей в дикарей, ибо война вообще, а в особенности война национальностей, алогична и лишена будущего.
"Там, наверху, это кому-то выгодно, – говорят и армяне, и азербайджанцы. – Кто-то получает в центре за войну хорошие деньги". Уже нет и всевидящего центра, и всесильного ЦК КПСС, а котел войны закипает все круче. И попробуй разобраться в этом остром шипящем вареве, от которого так и валит пар, наклонись к котлу поближе, и кипящие брызги обожгут тебе лицо.
Известную поговорку можно сформулировать так: "Скажи мне, что ты кушаешь, а я скажу, где ты живешь". Едят в Карабахе на обеих воюющих сторонах одно и то же: долму, (очень похоже на тефтели, завернутые в виноградные листья и политые сметанным соусом). И азербайджанцы, и армяне утверждают, что это исключительно их национальное блюдо, забывая, что и в Грузии, например, тоже любят побаловаться этим кушаньем. Еще более страстные споры вызывает тутовая водка: каждый народ доказывает, что именно его водка превосходит по крепости соседскую минимум на пять градусов (рекордная крепость этого напитка достигает иногда и 75 градусов).
В южных республиках наши понятия о времени совершенно бесполезны – жизнь здесь течет раза в четыре медленнее, чем, например, в Москве. Сначала вы воспринимаете все условленные сроки буквально. "Я приду через час", – говорит вам приятель, и вы сидите и терпеливо, как последний идиот, ждете его. Бросьте напрягаться, умножьте объявленное время на четыре – и вы получите именно ту цифру, которую имел в виду ваш приятель. Главный аргумент: "Послушай, милая, куда ты так торопишься? Почему русские все время куда-то спешат? Наслаждайся жизнью, пока она у тебя есть". Ни власти, ни обыкновенные люди не поспевают за стремительным ходом событий. Стреляют быстро, умирают еще быстрее, и меры, принимаемые для спасения жизней, как всегда, запаздывают.
В этой войне принимают активное участие музыканты. Может быть, это совпадение, но чуть ли не каждый третий, с кем я разговаривала, оказывался кларнетистом, гобоистом,пианистом, гитаристом. Сейчас у них новый музыкальный инструмент – автомат Калашникова. На войне пригодится их хорошее чувство ритма, чуткость нервов, и пальцы, когда-то любовно касавшиеся клавишей, теперь умело ласкают курок.
Учителя тоже забросили свои книжки и тетрадки, хотя Коран гласит: "В судный день чернила ученого перевесят порох солдата". Но пока порох оказывается неизменно тяжелее чернил.
Из Агдама мы пытались улететь в Шушу, но это оказалось непростым делом. Ветер удачи дул явно не в нашу сторону. В первый день нашего пребывания нами завладел местный милицейский начальник, который решил на деле доказать гостеприимство своего народа. Он любезно пригласил нас выпить чашечку чая в городской чайхане и заверил, что мы улетим в Шушу на первом же вертолете. "Мои ребята держат постоянную связь с аэродромом, и как только что-нибудь прояснится, я немедленно отправлю вас туда на машине", – с важностью заявил он. Мы попались на эту удочку, как глупые рыбы, и отправились в чайхану. Все началось с чашечки чая, затем на столе появились мясо, суп, зелень, лаваш, бутылка водки. При виде спиртного у Олега заблестели глаза, я пнула его под столом ногой и заявила начальнику милиции, что бедный Олег водку на дух не переносит и из вежливости боится об этом сказать. "Что ж он стесняется! – сказал хозяин стола. – Мы сами выпьем водку и не будем его утомлять". Он забрал у Олега стакан, и мы с ним вдвоем весело выпили. Олег смотрел на меня так, как будто я нанесла ему удар ниже пояса. А я еще в Москве узнала, что для Олега водка все равно что сало для крысы. Мне советовали не давать ему пить, и я, как разумная женщина, приняла меры.
Из чайханы мы вышли через три часа и узнали, что за это время улетело три вертолета и на сегодня больше вертолетов не будет. Мы прокляли собственную доверчивость и необязательность начальника милиции и остались в Агдаме ночевать.
Нас привели в гостевой дом (он существенно отличается от гостиницы). Это огромный, прекрасно обставленный дом с общей гостиной и несколькими спальнями, с бильярдной, сауной и бассейном, которые не работают из-за отсутствия горячей воды. При кухне работает повариха. Гости едят и общаются за общим столом в гостиной, потом расходятся по своим комнатам. Раньше здесь гостили самые знатные партаппаратчики, теперь – журналисты и военачальники. Мы славно поужинали, потом я попросила Олега полить Мне из кувшина, чтобы я могла вымыть голову. Во время сколько минут я уже крепко спала, и даже обстрел села ракетами "алазань" не в силах был меня разбудить.
Проснулась я совершенно внезапно от какого-то странного чувства опасности.
Ракетный обстрел уже закончился. В тихой темной комнате я угадала чье-то движение и дыхание.
– Господи, кто здесь?! – вскрикнула я. Тень скользнула,* и в льющемся из окна свете луны я узнала Вагифа.
– Спи, – шепнул он и преспокойным образом стал раздеваться. Я завороженно смотрела на него, как кролик на удава. Он улегся в мою постель и пристроил поближе ко мне свое худое горячее тело. С чувством гадливости я подскочила и стала причитать:
