Да, она получила удовольствие, но оно не доставило ей никакой радости. Даже тот свет, что был вчера, не на этот раз не зажегся. Все надежды снова пошли прахом. Ну что за проклятье!
Дана сидела за мольбертом, но все никак не могла начать писать портрет. Она была так расстроена, что не было ни малейшего желания работать. Больше всего ей хотелось встать и уйти и никогда больше сюда не приходить. Она уже не сомневалась, что ничего у нее с ним не выйдет. А все потому, что этот Гребень не способен ни на какую фантазию, он может только монотонно долбить женщину своим жезлом. У него и мысли не возникает, что она может хотеть не только этого.
— Чего не начинаешь? — услышала она вопрос.
— Сейчас начну. Нужно после всего сосредоточиться, — ответила Дана.
— А я думал, что наоборот, легче работать. Ты давай-ка быстрей, времени мало. Через полчаса у меня встреча.
— Как через полчаса! — охнула Дана. — Я же ничего не успею.
— Так, постарайся, я тебе деньги так что ли плачу.
Дана взглянула на него и взялась за кисть. Этот гад в одном прав: ей надо спешить. Она сегодня еще пойдет по одному адресу, где может находиться Юлий.
49
Чтобы завершить портрет, по прикидкам Даны, требовалось еще не меньше двух сеансов. А ей хотелось его завершить, так как она ясно видела, что работа получается. На холсте постепенно появлялось лицо с очень грубыми чертами, хитрыми мутными глазами. Дана видела, что ей удается не только достичь портретного сходства, но и выразить наглый и напористый характер этого человека. И было бы обидно не закончить начатое.
Но Дану пугало одно обстоятельство, она нисколько не сомневалась, что очередной сеанс у них опять начнется с секса. А она не только больше не хотела его с ним, она просто испытывала отвращение только от одной мысли об этом. Это было для нее удивительно, ведь во время своего первого к нему визита, в какой-то момент почувствовала непреодолимое вожделение. Во второй раз непреодолимого вожделения уже не испытывала, было нормальное желание. А сейчас полное неприятие Гребеня в качестве сексуального партнера.
Вот незадача, сетовала на себя Дана, что же ей в таком случае делать? Отказаться от дальнейшей работы? Но в таком случае она не только лишится денег — это она еще как-то переживет, но не завершит портрет, который обещает стать лучшим ее произведением. А у нее удачных полотен совсем немного, а есть быть точнее — совсем мало. По большому счету ей нечего предъявить миру. Не считать за успех то, что делает от ее имени Нефедов. Других она обманывать можно, но ей-то самой известно, как все обстоит на самом деле.
Возникшая дилемма сильно портила настроение Даны. Она через каждые десять минут принимала прямо противоположные решения: идти — не идти на сеанс. Временами она впадала в самое настоящее бешенство. Ну, почему ей так жутко не ведет: возник Юлий исчез, получается хороший портрет, так оригинал грубиян и мерзавец, которого видеть-то не хочется, не то, что с ним трахаться. Нельзя как-то сделать так, чтобы не возникало бы подобных противоречий? Если у нее есть ангел-хранитель, то мог бы и постараться. А если он не старается, зачем он ей не нужен.
От этих печальных мыслей Дану отвлек телефонный звонок. Когда она услышала в трубке голос Болтнева, то обрадовалась так, словно продала картину за миллион долларов. Ну, по крайней мере, за десять тысяч.
Они быстро договорились о встрече, Дана стремительно оделась и полетела к нему на свидание.
Болтнев ждал ее за столиком в кафе.
— Что тебе заказать? — спросил он.
И только тут Дана вспомнила, что из-за всех этих перипетий не ела полдня. И сразу же почувствовала сильный голод.
— Что-нибудь, где много мяса, — попросила она.
Болтнев рассмеялся и подозвал официанта.
Дана ела со зверским аппетитом. Болтнев не без удивления наблюдал за ней.
— Ты что вообще не ешь? — не выдержал он.
— Ем, но не всегда, — ответила Дана, вдруг осознав, что ведет себя не совсем адекватно.
— Чем же ты так занята, что не хватает времени на еду?
— Работой.
— Да, это весомый аргумент, — согласился Болтнев. — Твои последние картины вызвали определенный интерес.
— Вот потому и приходится работать так, что некогда есть.
— Странно все это, — задумчиво проговорил Болтнев.
— Что именно Евгений Дмитриевич?
— Мы же договорились, ты называешь меня Женей.
— Что именно Женя? — повторила вопрос Дана.
— Эти последние твои картины. Они совсем не свойственны тебе.
И этот туда же, подумала Дана, вспомнив о высказываниях Нефедова.
— Такое случалось в искусстве много раз. Разве не так?
— Случалось, — подтвердил Болтнев. — И все же не могу понять, откуда это у тебя вылезло?
— Да я и сама не очень понимаю, — нарочито беспечно произнесла Дана. К ней вдруг пришла странная мысль: а не посоветоваться ли с ним по поводу завтрашнего сеанса с Гребенем? Если кто и может что-то дельное подсказать, то это Болтнев.
Дана невольно вздохнула: разумеется, она ни за что так не поступит. Для Болтнева — это станет мощнейшим ударом. Она верила, что он по-настоящему любит ее, хотя не понятно, за что.
— В искусстве должна присутствовать тайна, — сказала Дана. — Разве не так? Ты сам говорил на лекции, что без нее оно не может существовать. Никто не до конца не понимает, откуда и что происходит. А если все ясно, то это уже не искусство.
— Говорил, — согласился Болтнев. — Но любому явлению всегда есть хоть какие-то предпосылки. Пусть даже едва уловимые. А в данном случае не было никаких.
Дана демонстративно пожала плечами, тем самым как бы давая понять, что ничем не может помочь. На самом деле, она была обеспокоена; если Болтнев сомневается в ее возможностях создавать такие картины, то где гарантия, что и другие ей поверят. Особенно плохо, если среди них окажутся потенциальные покупатели ее работ. Юлий, Юлий, где же ты, откликнись, мысленно позвала она. В последнее время это стало у нее нечто вроде мема.
— Ладно, будем считать, что в тебе что-то сильно дремало, а теперь пробудилось. В общем, не за тем тебя позвал?
Дана почувствовала облегчение, что они, кажется, переходят к другой теме.
— А зачем?
— Есть халява. Хотя с другой стороны халявой это трудно назвать.
— Так халява или не халява.
— Решай сама. В одном подмосковном селе недавно восстановили старую церковь. Кажется, семнадцатый век.
— Ого! — воскликнула Дана.
— И сейчас ее расписывают. Там работают один мастер. И вдруг он серьезно заболел. Надо завершить роспись вместо него. Работа совсем небольшая, но и деньги, правда, небольшие. Не знаю, захочешь ли ты этим заняться?
— Я церкви никогда не расписывала, — сообщила Дана.
— Знаю. Но ничего сверхсложного там нет. Я примерно представляю, что нужно делать. Справишься. Так что решай.
— А есть время?
— Два-три дня точно есть. А потом если не согласишься, предложу другому. Кандидатура у меня имеется.
— Я подумаю, — пообещала Дана.
Болтнев как-то странно взглянул на нее, ей показалось, что он хочет что-то сказать, но он промолчал.
— Вот, собственно, и все. Наверное, пойду, — произнес преподаватель.
— Да, у меня тоже есть дела.
— Хорошо, когда есть чем заняться, — усмехнулся Болтнев. — Жду звонка.
Он встал и быстро направился к выходу. Дана проводила его взглядом. Ей вдруг стало почему-то грустно.
50
Дана заснула, так и не решив, как поступить с предстоящим сеансом, — идти или не идти. Проснувшись утром, она по-прежнему не знала, что ей делать. И тут произошло нечто странное, она вдруг превратилась в автомат, всеми ее действиями и движениями стал руководить кто-то другой. Она машинально умылась, позавтракала, оделась, собрала необходимые атрибуты для позирования и вышла из дома. И так же на автомате доехала до офиса бизнесмена.
Едва она вошла в его кабинет, он тут же закрыл на ключ дверь. А затем двинулся к ней.
