Папа, мы стали такие толстые и здоровые, что нам уже маловаты резиновые штанишки и хотелось бы еще побольше размером, штуки две-три. Еще хорошо бы крем «Сетавлон», который ты уже присылал. Изо дня в день я им не пользуюсь, потому что экономлю, но, когда у нее раздражение какое-то кожное (а все, естественно, бывает) или когда я ошпарю в очередной раз руки (что случается часто), он — единственное, что помогает. И еще — регулярно посылай мне ваш аспирин, он на меня действует потрясающе, я уже который раз начинаю температурить, принимаю его — и снова почти здорова…
Эта маленькая хулиганка очень послушная. Если я ее уложила, погладила по головке и потушила свет, то, даже если ей не спится, она не кричит, не плачет, а молча лежит с открытыми глазами. Правда, надо сказать, что от этой картины у меня сердце разрывается. Но не думай, что она какая-то пришибленная, она очень активная девочка, развивается даже быстрее, чем положено. Пишу тебе все это, и какое-то нехорошее чувство — нельзя так писать про ребенка, ведь так все хрупко, и ее сон, и ее здоровье. Не дай бог что-нибудь! Спасибо тебе за шмотки, Кире за джинсы. Привет тебе от мамы. Целую».
«Дорогой папа! Больше никогда не буду тебе говорить, что у нас все хорошо. Сам догадывайся: если я не жалуюсь, значит, у нас все нормально. Вот я тебе дозвонилась в понедельник, весело посплетничала, а в ночь на вторник у Лизки высокая температура и страшная простуда. Уже шесть дней сижу взаперти, эту курицу жалко невероятно — хрипит, кашляет, и, самое главное, очень долго не было ни малейшего улучшения, сегодня первый день полегче».
«…Да, про твою любимую Лизку. Понимаешь, она уже не та крошечка ангелочек, какой ты себе ее представляешь. Последние десять дней она жутко меня изводит своим хулиганством. Причем все это с бешеным весельем. Любимое занятие — лежа в постели, швырять свои вещи в разные углы комнаты и при этом умирать от смеха. На все мои выговоры она плевать хотела. А вчера я ей пригрозила, что уеду от нее, если она не перестанет меня изводить. Она спрашивает: а бабушка? Отвечаю, бабушке тоже надоело. Она, видимо, решила, что тогда ей никто не будет мешать, и продолжала дальше безобразничать, а потом (спустя полчаса) забеспокоилась: кто ж ей будет книжки читать, кто ее будет кормить? Я говорю: не знаю, живи как хочешь. Что же придумала эта чертовка? Что позвонит тебе и ты, конечно, все будешь ей делать и никогда не ругать. И все утро сегодня, заливаясь диким хохотом, вопила: «Деда! Дедушка мой! Приезжай!» По-моему, она тебя идеализирует».
(Во всех письмах очень мало подробностей про Наташу. Отец Лизки вообще не упоминается.)
ХРОНИКА НЕКОТОРЫХ ДЕМАРШЕЙ ГОВОРОВА
Говоров посылает гостевое приглашение Алене и Лизке. Московский ОВИР дает отказ.
Мадам Горье из министерства иностранных дел сообщает Говорову, что Алена и Лиза занесены в список по воссоединению семей, который французское правительство представит правительству СССР.
Говоров посылает приглашение Алене и Лизе. Отказ московского ОВИРа.
Говоров пишет письмо президенту Франции Франсуа Миттерану. Ответа нет.
Говоров пишет письмо премьер-министру Лорану Фабьюсу. Столоначальник премьер-министра отвечает, что письмо передано в министерство иностранных дел.
Генерал Гамбьез, один из председателей Общества франко-советской дружбы, посылает персональное гостевое приглашение Алене и Лизе. Отказ московского ОВИРа.
Говорова принимает первый помощник Франсуа Леотара, генерального секретаря республиканской партии. Вскоре от Леотара приходит объемистый пакет. В нем копии писем самого Леотара, а также всех депутатов парламента от республиканской партии к премьер-министру Лорану Фабьюсу. Приложены ответы Фабьюса. Премьер-министр заверяет каждого депутата, что дело Алены Говоровой и ее дочери Лизы взято под особый правительственный контроль.
Говоров посылает приглашение Алене и Лизе. Алену вызывает заместитель начальника московского ОВИРа. Беседа сводится к тому: «Вам еще не надоело? И не надейтесь!»
* * *
В Венсеннском замке Говоров входил в угловое здание, поднимался на второй этаж, попадал в вестибюль, где с одной стороны стояла статуя не то рыцаря, не то современного воина (что-то выполненное в советском стиле), а с другой стороны висели французские военные флажки — поблекшие и пыльные. Там, где была статуя, начиналась какая-то военно-воздушная шарага, там, где флажки, — Институт сравнительной военной истории. Все эти учреждения напоминали Говорову музей, хотя несколько раз на лестнице он замечал пробегавших студенческого вида ребят в солдатской форме. Говоров основывался на своем советском опыте: у солидного военного учреждения должен стоять часовой с ружьем. Здесь же часовых не было. Вот внизу откровенно, без всякой научной маскировки располагался Музей горных стрелков, на стенах красовались фотографии егерей из разных полков. Говоров подозревал, что обитатели второго этажа тоже тайно коллекционируют картонных солдатиков…
Как правило, секретарша просила Говорова подождать: генерал или еще не приехал, или был занят. Генерал приезжал к десяти утра, иногда к одиннадцати, в час уезжал обедать и после обеда в институте не появлялся. Если секретарша не печатала на машинке, то она любезно беседовала с Говоровым, изредка отвлекаясь на телефонные звонки (да, мой полковник, я вас сейчас соединю с генералом). Потом по какому-то ей одному ведомому сигналу она срывалась из комнаты, через минуту вновь возникая на пороге с очаровательной улыбкой: «Генерал вас ждет!» Она открывала Говорову дверь генеральского кабинета. Генерал всегда вставал из-за стола, шел навстречу…
Генерал производил жутко несолидное впечатление: маленький, худенький старичок в мешковатом гражданском пиджачке. Где громкий генеральский смех? Где властные жесты? Генерал говорил очень слабым голосом и был похож на профессора ботаники (перебирать сухие листики — его ремесло, а вот накалывать букашек и бабочек, пожалуй, ему не по силам), но это единственный человек во Франции, который сказал: «Я считаю Лизу и Алену своими детьми, и я сделаю все, чтоб они приехали в Париж».
(«Вы знакомы с генералом Гамбьезом? — воскликнул пожилой журналист из «Фигаро», когда Говоров решил обратиться за помощью к прессе, видя, что тихая дипломатия не проходит. — Но ведь это мой генерал! Под его командованием мы высадились на юге Франции в 44-м году!» А французский консул в Москве был страшно расстроен, узнав, что генеральское приглашение не сработало. «Поймите, — повторял он Алене, — для советских генерал Гамбьез — более весомая фигура, чем министр иностранных дел».)
— …Я пробыл в Москве десять дней, — рассказывал генерал, — приемы, официальные встречи, а меня больше всего интересовали архивы второй мировой войны. Это трудно понять советским, они полагают, что главное для гостей — обеды и водка. Много водки. Я познакомился с заместителем генерального прокурора. Сначала он был несколько насторожен. Мы вспоминали войну, он тоже ветеран. Мы подружились. Я говорил с ним о вашем деле. Я сказал, что история Алены и Лизы унижает великий Советский Союз, подрывает его международный престиж. Он очень удивился, узнав, что им отказали в выезде по моему приглашению. Он заверил меня, что это невольный промах, ошибка мелкого чиновника.
— Он обещал исправить ошибку? — спросил Говоров.
— Он обещал куда-то позвонить. Кстати, два вечера подряд я звонил вашей дочери. Телефон не отвечал. Они с Лизой, наверно, уехали на зимние каникулы в деревню.
— Мой генерал, из Москвы зимой никто не уезжает в деревню. Они были дома и каждый вечер ждали вашего звонка. Вы звонили из гостиницы?
— Да, я диктовал телефонисткам номер. Очень милые девушки. Они его прилежно набирали, переспрашивали цифры, чтоб не перепутать. Я сам слышал долгие гудки.
…Значит, офицер КГБ, курирующий гостиницу, дал указание не соединять генерала с таким-то номером, думал Говоров. Старый фокус. Но генералу это не объяснить. Он не поверит, что в Советском Союзе, который он так любит, возможны подобные вещи. Он сочтет это примитивной антисоветской пропагандой. У каждого человека свои иллюзии. И пока генерал хлопочет о девочках, они в безопасности. В конце концов, генералу надо ставить памятник при жизни хотя бы за то, что он добровольно терпит мой ужасный французский.
* * *
— Знаешь, чем кончились твои попытки убрать Беатрис из парижского бюро? Она получила повышение! Джордж Вейли? Конечно, нет, он ей не начальник. Это отдел кадров, мистер Пук и К°. Сработал инстинкт американского чиновника. Раз подчиненные (а мы с тобой — в глазах отдела кадров — подчиненные Беатрис) недовольны ею, значит, она проводит правильную жесткую линию и Беатрис надо поддержать. Учти на будущее, если захочешь опять критиковать кого-то из начальства: чувство опасности объединяет американских бюрократов.
