— На скрипке? Моя дочка тоже играет на скрипке.
— Правда?
— Да. Ей пятнадцать. Сейчас она гот. Я боялась, что она бросит скрипку. Потому что это не круто, или как там у них говорится.
— Не понимаю я этих готов.
— Я тоже. Когда я была в ее возрасте, у нас выбор был небогатый: либо ты популярен среди своих сверстников, либо непопулярен. А сейчас у детей столько всего: будь кем хочешь.
— Как вас зовут?
— Карен.
— У меня кожу жжет, Карен. И все болит.
Карен едва не расплакалась, но все же сдержалась.
— Знаешь, Макс, вчера я взяла сандвич в «Сабвее». Но не такой, какие беру всегда. Другой хлеб, другой соус, другие приправы. Взяла с перцем чили и огурцом.
— И что?
— И когда я его ела…
— Да?
— У меня было стойкое ощущение, что я ем не свой сандвич, а чей-то чужой. У него даже вкус был чужой.
Макс улыбнулся:
— Смешно.
— Так вот скажи мне, Макс, почему яйца по вкусу совсем не похожи на курицу? И почему на светофорах загорается зеленый и красный свет, но при этом у нас как-то не возникает ощущения Рождества?
Макс фыркнул от смеха.
— Кажется, я слегка опьянел. Это джин?
— Это водка.
— Я уже напивался пьяным.
— Правда?
— Меня тошнило. И голова жутко кружилась. Неприятное ощущение. Виски и мятный ликер. У моего друга Джордана, у него дома, в подвале. Но сейчас все по-другому. Знаете, чего мне хотелось?
— В каком смысле хотелось?
— Что я хотел сделать прежде, чем умереть.
— Макс, не надо так говорить.
— Я хотел, чтобы меня застрелили.
— Что?!
— Но не совсем застрелили, а так, чтобы я выжил. И получил бы права, и купил бы машину, какую-нибудь антикварную развалюху 1990-х годов, и прострелил бы в борту пару дырок. Потому что это действительно круто. Покруче, чем просто купить «мустанг» или какой-нибудь «ягуар». — Лицо Макса светилось таким неподдельным воодушевлением, как будто ему было шесть лет и Карен разрешила ему слизать шоколадный крем с венчика электромиксера.
— Я пьяный, — сказал Макс.
— Да, есть такое дело.
— У меня все тело горит.
— Потерпи, солнышко. Скоро пройдет.
— Я не знаю, где папа с сестрой.
— Я не знаю, где дочка. Но знаю, что с ней все будет хорошо. И ты не волнуйся. Ты их найдешь.
Люк вернулся в подсобку:
— Вот айфон.
— Дай его мне, Люк. — Карен взяла телефон. — У моего босса такая же модель. Может, посмотрим твои фотографии, Макс?
— Я все равно их не вижу.
— Ничего. Я сама буду смотреть и задавать тебе вопросы, хорошо?
— Хорошо.
Карен нашла меню изображений и вывела на экран фотографию папы и сестры Макса у выхода на посадку.
— Это вы в аэропорту. Ты сам откуда, Макс?
— Из Калгари.
Карен прокрутила несколько фотографий.
— А как зовут твою сестру?
— Хитер. Имя из восьмидесятых. Маме очень нравилось.
Еще через несколько снимков Карен нашла и свои фотографии: две были сделаны, пока она не замечала, что ее фотографируют, а на третьей она показывала Максу средний палец.
— А вот тут у нас…
— Вы нашли свои фотографии, да?
— Да, нашла. — Последняя фотка и вправду получилась забавной. В точности, как Карен себе представляла. Она улыбнулась. Она чувствовала, что Люк стоит у нее за спиной. Совсем близко. Пока они были в подсобке, Люк почти все время молчал, но Карен постоянно ощущала его присутствие. Она уже очень давно не испытывала ничего подобного: когда человек, находящийся рядом, придает столько сил и уверенности. Собственно, так было лишь в первые годы замужества.
Макс сказал:
— Задержите дыхание.
— Что? Задержать дыхание? — озадаченно переспросила Карен. — Зачем?
— Просто сделайте, как я прошу. Пожалуйста.
Карен задержала дыхание, и Макс тоже.
А потом Макс сказал:
— Знаете, я подумал, что, если мы все замрем и даже не будем дышать, мы сможем остановить время. И оно остановится навсегда.
— Ты правда так думаешь?
— Да.
Карен посмотрела на Люка, и тот ответил ей взглядом: «Почему бы и нет?» Он сел рядом с Карен и взял ее за руку. Они сидели, все трое, не шевелясь и не дыша, пытаясь остановить время. И на какую-то долю секунды время действительно остановилось. «И что с того? — думала Карен. — Можно хоть тысячу раз остановить время и запустить его вновь, и все равно мы не станем мудрее, потому что мы все — абсолютные пленники времени. Может, пока я продумывала эту мысль, время остановилось на миллиард лет. Но я об этом не знаю. И никогда не узнаю».
Карен посмотрела на Люка. Их взгляды встретились, и Карен поняла, что теперь они с Люком связаны навсегда. А потом свеча погасла, и стало темно — темно, как в узком пространстве между двумя простынями.
Рейчел — прекрасная, великолепная Рейчел — отнесла Карен, Люку и Максу воду и новую свечу и теперь возвращается из подсобки и ищет еще воду. Рик наблюдает за Бертом. Тот лежит на полу вместе со стулом и глядит в потолок, на котором сверкают приклеенные скотчем блестки, оставшиеся после какого-то праздника. Потом смотрит на Рика и говорит хриплым голосом:
— Ну что, урвал себе капельку удовольствия, да?
— Ты лучше заткнись. Уже очень скоро ты будешь гнить в тюрьме, а когда ты умрешь, то опять возродишься, как узник. И опять будешь гнить в тюрьме.
— Мир и так тюрьма. А реинкарнация — это обман. Могу я попросить стакан воды?
— У нас нет воды.
— Ну, чего-то, что есть. Кстати, ты почему не со всеми? Тоже помог бы отмыть Ричи Каннингэма.
— Я слежу за тобой. Я, знаешь ли, не сомневаюсь, что за тобой нужен глаз да глаз. Стоит лишь отвернуться на десять секунд, и ты сбежишь, как Ганнибал Лектер и бог знает кто там еще.
— Ты упомянул имя Божье…
Рейчел говорит из-за стойки:
— Я тебе дам попить. С радостью.
Рик удивлен, но, с другой стороны, Рейчел — это сплошная ходячая непредсказуемость. Опьяненный любовью, Рик представляет себе их общую жизнь с Рейчел: отпуск в Кентукки, совмещенный с закупкой самцов-производителей белых мышей; тихие вечера у камина, Рейчел перечисляет вслух цифры числа «пи»; может быть, они купят домой «обнимательную машину» — на те случаи, когда мозг Рейчел будет отказываться воспринимать человеческие прикосновения. Рик предвидит необычную новую жизнь, полную странностей и неожиданностей, и решает, что желание Рейчел напоить искалеченного снайпера — просто одна из таких неожиданностей. Поэтому он молчит, не возражает.
Рейчел ставит на стойку три стакана и наполняет их негазированным концентратом кока-колы, по сути — одним сиропом. Потом берет в руки винтовку Берта, лежащую посреди развороченного блюда с чипсами и орешками, и говорит:
— У папы когда-то была точно такая же.
— Не трогай винтовку! — кричит Берт.
Рейчел выходит из-за стойки и идет к столику, на котором стоит сумка Берта. Убирает винтовку в сумку, застегивает молнию.
— Рейчел, ты обещала дать мне попить, — говорит Берт.
Рейчел наклоняется над Бертом и начинает поить его кока-колой из чайной ложки, сосредоточенно и аккуратно, как будто проводит какой-то химический эксперимент. Берта явно мучает жажда. Он молчит, пока не выпивает весь стакан, а потом говорит:
— Теперь я, кажется, понимаю, что чувствуют белые мыши в лаборатории.
При упоминании белых мышей Рейчел оживляется:
— Правда? И что они чувствуют?
— Э?
— Что чувствуют белые мыши? Я пыталась это представить, но мне и людские-то чувства представить трудно. Я люблю своих белых мышей, но не знаю, что они чувствуют на самом деле. А ты мне расскажешь. Это, наверное, даже лучше, чем поверить в Бога.
Берт обращается к Рику:
— Слушай, приятель, она вообще с какой планеты?
— Ответь на ее вопрос.
— Вы оба чокнутые.
— Мы не чокнутые, — говорит Рейчел. — Я развожу белых лабораторных мышей. И тем зарабатываю на жизнь.
— Ты девчонка-подросток, одетая, как Нэнси Рейган.
— Я одета, как женщина детородного возраста, способная к зачатию. И судя по громкости твоего голоса, ты либо злишься, либо пытаешься пошутить.
Рейчел возвращается к барной стойке и тщательно моет руки антибактериальным гелем. Потом вытирает их насухо полотенцем.
Берт говорит:
— Это сон. Это все нереально.
— Берт, давай все-таки поговорим о белых мышах. — Рейчел берет свой стакан и отпивает кока-колу.
Рик фыркает.
— Теперь ты знаешь, что мы чувствуем, когда ты паришь нам мозг своим Боженькой.
Берт меняет тему:
— Рик, окажи мне любезность. Развяжи мне руки.
— Что?! Ты серьезно?!
— Серьезно. Кровообращение в них нарушено. Я вообще их не чувствую, свои руки. Посмотри на них. Совсем белые. Я не прошу ничего такого… Если хочешь, можешь приковать меня наручниками к столу. Наручники у меня в сумке, во внутреннем кармане. Мне просто нужно, чтобы кровь прилила к рукам. И позволю себе напомнить, что твой приятель отстрелил мне палец.
