— Так куда идем? — спросила я.
— В Ленком. На задворки.
— Что?
— Какое-то благотворительно-тусовочное мероприятие для своих.
— И зачем нам это надо?
— Ну, по слухам из хорошо информированных источников, там должны выступать «ДДТ», «Наутилус», «Бригада С».
— Врут, наверное. Какого это черта Шевчук вдруг будет выступать перед этими обласканными совковыми папиками?
— Нет, точно, мне их клавишник рассказал, — щекотнул меня в ухо Арамис.
— Нам, собственно, Шевчук должен билеты пригласительные оставить. Хотя я просил только три, — со значением глядя на меня, сказал Бурляев.
— Ну, ничего, девушку проведем как-нибудь, — ответил Громов, — в конце концов, пронесем в чехле от гитары.
— От гитары она не влезет.
— Тогда от контрабаса.
— На контрабасе вроде никто не играет.
— Там наверняка будет какой-нибудь джаз-бэнд лабать, у них можно будет попросить.
— Я ни в какие чехлы не полезу. Вы что, спятили, что ли? — наконец не выдержала я.
Они довольно заржали.
Мы пришли к служебному входу Ленкома. На проходной о нас никто ничего не слышал, билеты нам — вернее, им — никто не оставлял. На все наши журналистские удостоверения им было плевать, нас не было в списке. Точка.
— Позовите Шевчука, мы его личные приглашенные, — горячился Бурляев.
— Не знаем никакого Шевчука. У нас в театре такой не работает, — резонно отвечал контролер.
— Конечно, он у вас не работает! Это знаменитый на весь Союз рок-музыкант! Он сегодня будет выступать. Позовите же его или кого-нибудь из группы «ДДТ».
Мимо проходили люди, называли свои фамилии, и их пропускали. Мы же, как бедные родственники, все торговались с контролером.
— Да что мы, так не пройдем? Какого черта здесь стоять? Видно, что этот мудак никого звать не собирается, — громко, на все помещение сказал Громов.
— Молодой человек, если вы будете ругаться, мы вызовем милицию.
— Пойдем отсюда, — Громов потянул меня за руку к выходу. Бурляев и Арамис решили остаться и добиваться справедливости.
— Все равно, даже если кто-то и выйдет к ним, то у нас только три приглашения. Тебя не пропустят. Так что будем пробиваться другими путями.
Мы обошли здание театра. Несложно было догадаться, что раз акция называется «Задворки», значит, все будет происходить во дворе. За забором уже звучала музыка и возбужденный гул голосов.
— Ну конечно, уже все началось. Хрена теперь кто-то будет вылавливать Шевчука, чтобы провести непонятных рок-журналистов. — Громов убеждал себя, что мы правильно сделали, что ушли.
В одном месте забор оказался пониже, и, в принципе, через него можно было перелезть. Для Громова, с его ростом и длиной ног, это было совсем не сложно. Он приставил к забору какую-то цистерну, найденную в кустах.
— Я сейчас перелезу и буду ловить тебя с той стороны.
— Сережа, я не смогу. Здесь высоко.
— Глупости, все ты сможешь. Я видел, как ты умеешь через заборы лазить.
Я оценивающе оглядела забор. Я действительно умела лазать и прыгать, но представить себе, что вот сейчас я, в платье и на каблуках, перелезу через ограду, чтобы попасть на междусобойчик в Ленкоме, не получалось.
— Я не полезу. Лучше ты найди Шевчука и скажи, чтобы он вынес билеты на служебный вход. У них же три билета, так что я смогу теперь пройти.
— Ладно, попробую. Но ты не уходи, пока я тебе не скажу. Все, я полез. Вот, блядь, так и буду всю жизнь с рваными яйцами через заборы скакать.
Он подтянулся на руках, занес ногу над оградой и спрыгнул с той стороны.
Я стояла и смотрела вверх.
Его голова появилась над забором.
— Алиса? Ну, чего ты замерла? Лезь на бочку.
— А на чем ты стоишь, что тебя видно? — удивилась я.
— На собственном хую. Не отвлекайся. Залезай.
— Сережа, не сходи с ума, я никогда не смогу перелезть через этот гребаный забор. Иди ищи билеты.
— Да тут толпа людей, я его никогда не найду. Лезь на бочку! — зарычал он на меня.
Он обладал такой властью надо мной, что я, как под гипнозом, влезла на чертову цистерну.
— Так, теперь попробуй подтянуться максимально высоко на руках, а я перехвачу тебя за талию и перенесу.
— А если у тебя не получится?
— Вот блядь, прыгай уже!
Ухватившись за край забора, я подпрыгнула так высоко, как могла. Громов обеими руками схватил меня и перетащил через забор, довольно сильно поцарапав мне бок. Очутившись в воздухе, без опоры, я зажмурилась от ужаса.
— Сережа, Сереженька, только не урони меня, — только и выдохнула я.
Я открыла глаза — Громов стоял на стуле, держа меня на руках, а вокруг сидели люди и с интересом наблюдали за всей операцией по моей транспортировке. Когда он опустил меня на землю, раздались аплодисменты. Мне было ужасно неловко, что все смотрят на меня и улыбаются, бок саднило. Я стеснялась проверить, цело ли платье, поэтому не придумала ничего лучше, чем как маленькая ухватиться за Громова и прижаться к нему, чтобы спрятать возможную дыру.
— Сережа? Сережа, посмотри, у меня платье не порвалось? — шепотом попросила я его.
— Вот что, милая барышня. Берите своего Се-Режу и идите приведите себя в чувство. После таких подвигов не мешает выпить, — густым басом благосклонно изрек театральный старик в твидовом пиджаке и бабочке. — Эх, молодость, — сказал он нам в спину.
Громов был невероятно доволен собой, а я мечтала поскорее выпить, чтобы стереть из головы картину самой себя в коротком платье, размахивающей голыми ногами над головами богемной публики. К слову, французское платье оказалось на высоте, оно не порвалось и меня не опозорило.
Вино наливали совершенно бесплатно из больших бочек с краниками, а закуски разносили на подносах — хватай, кто первый успеет. Жарили шашлыки. Возле одной из бочек мы обнаружили грустного Бутусова. Он был в своих обычных черных галифе, черной рубашке и сапогах до колена на высоких каблуках. Меня удивил его небольшой рост: на сцене он всегда казался мне высоким. У него были подведены черным карандашом глаза и накрашены губы. В этой театральной тусовке он был чужеродным элементом, потому что выглядел самым театральным персонажем, в то время как остальные были абсолютно конвенциональны и даже буржуазны. На Бутусова косились — все-таки на тот момент «Наутилус» был, наверное, самой популярной группой в Советском Союзе, — но никто не подходил. Он стоял в маленьком палаточном павильоне возле бочки с вином и напивался в одиночку. Увидев нас, Бутусов по-детски обрадовался.
— Ребята, а я тут один! Где вы были? — сказал он нам как родным.
— А где все, почему ты один? — спросил его Громов запросто.
— Да я один и должен выступать. Все в Питере, а я в Москве, и Шевчук меня сюда вписал. Сказал, что творческая интеллигенция хочет познакомиться с новым поколением, приобщиться к рок-н-роллу.
— Ну, и как идет? — спросил Громов, с сомнением оглядывая публику.
— Чувствую себя здесь совершенно чужим и не к месту. Пока вот приобщаюсь к их вину. Вино, кстати, неплохое. Вам налить? — спросил он, пристально глядя мне в глаза. Я кивнула в знак согласия.
— Да, Слава, познакомься. Девушку зовут Алиса, она — журналистка, — представил меня Громов и налил себе полный стакан.
К нам в павильончик больше никто не заходил. Все заглядывали, видели Бутусова в черном, с длинными волосами, и проходили мимо.
— Нам, кажется, досталась целая бочка, — меланхолически заметил Бутусов и налил всем еще по стакану.
Смотрел он только на меня, и я тоже его потихоньку разглядывала. Он был очень красив в своей грусти, но было удивительно видеть на таком мужественном лице женский грим. Тут к нам присоединились Бурляев и Арамис, которых наконец-то провел внутрь клавишник «ДДТ». Бутусов налил мне еще стакан и придвинулся так близко, что его нога соприкоснулась с моей.
— Я не буду здесь петь. Это не моя публика, они мне не нравятся. Я не хочу быть обезьяной, на которую они с интересом смотрят в лорнет. Что ты Думаешь?
— Ну, они, конечно, похожи на мажоров. С другой стороны, мне бы очень хотелось послушать, как вы, — он мотнул головой, протестуя против такого обращения, — ты играешь под акустическую гитару.
— Да, так давай я тебе поиграю! Но не здесь. Этим я играть не буду. Позвали в гости, а ко мне Даже никто не подошел — ни Захаров, ни Абдулов, как будто я прокаженный. Поедем ко мне в гостиницу, я тебе сыграю. Я много новых песен написал.
Его повело немного в сторону, и, если бы я его не удержала, он бы упал. Он оперся на меня, обняв за плечи, и проговорил прямо в ухо:
— Поедем, пожалуйста! Мне так одиноко, мне нужен хороший человек. Мне просто нужен хороший человек. Я вижу, что ты хорошая, настоящая.
Он оперся на меня еще сильнее, всем своим весом, и я уже сама с трудом удержалась на ногах. Бурляев и Арамис подошли и подхватили его, а Громов вывел меня из павильона.
