— Арт, нельзя бить женщину.
Он промолчал.
— Принеси мне зеркало, — попросила она. — Пожалуйста. Из ванной.
Взяв у него зеркало, она осмотрела лицо, потрогала, надавила на глаз.
— С-с-синяк будет, — сказал он.
Она положила зеркало.
— Как ты мог ударить женщину?
— Ты собиралась уйти.
— Меня никогда в жизни не били. Поверить не могу. — Она приподнялась, села и отодвинулась от него. — Нет, не могу в это поверить. Господи, Арт, ты ударил меня.
Она в изумлении смотрела на него, не отводя взгляда.
От неловкости он встал и стал расхаживать по комнате.
— Не понимаю, как ты мог, — сказала она. — При мне никто никогда не ударял женщину. Разве такое вообще бывает?
Она снова взяла полотенце со льдом и приложила к глазу. Все с той же дрожью от невозможности поверить, она допытывалась:
— Неужели ты на это способен? А жену ты бил? Или это уже вошло в привычку?
— Нет, — сказал он.
— О боже! Боже мой, — только и смогла произнести Пэт.
Она проснулась от звонка будильника. Неясные формы спальни серели в свете раннего утра. Она с трудом приподнялась, нашла будильник и выключила звонок.
У нее все болело, ныли все мышцы, все суставы. Поморщившись, она застыла в неподвижности — было такое чувство, как будто переломаны ребра. Потянувшись вниз, она помяла рукой живот. К коже было больно прикасаться. Они не останавливались всю ночь. Сбросив одеяло, она приложила руку к лицу — кожа вокруг глаза опухла и затвердела.
Рядом, зарывшись лицом в одеяло, спал Арт Эмманьюэл. Первые лучи солнца совсем осветлили, дочиста омыли его белокурые волосы.
Встать у нее не было никаких сил. Она как села, так и сидела на кровати, не трогая больше синяк, стараясь не думать о нем. В восемь часов она наконец выскользнула из постели, накинула халат и доковыляла до ванной. Болели даже подошвы. Все в ней пересохло, стало хрупким, отказывалось слушаться. Как высохший кукурузный початок, подумала она о себе.
В ванной она осмотрела в зеркале глаз. Кожа вокруг него была иссиня-черной и распухла так, что он почти закрылся. Она смочила глаз холодной водой, и он затянулся совсем. Ей стоило большого труда приоткрыть его. Глаз невыносимо жгло. Так вот каково это, подумала Пэт. Теперь она знает.
О том, чтобы идти на радиостанцию, не было и речи. Когда же синяк и опухоль пройдут? Через два дня? Через три? Вдобавок упорная, беспрерывная ночная любовная схватка напрочь обессилила ее. Когда-то в школьные годы она с двумя подругами отправилась в поход на вершину горы Тамалпайс. Тогда она очень устала, но сейчас устала больше. Это было полное, окончательное изнеможение.
Она поставила варить кофе и закурила. Когда кофе был готов, ей стало лучше. Она съела немного домашнего сыра с сухариком, выпила кофе и помыла посуду. Стоя босиком, в халате у раковины, она проглотила две таблетки аспирина, чтобы заглушить головную боль. И вернулась в спальню.
Арт все спал, выпростав руку, раскрыв ладонь пальцами вниз. Рядом в куче на стуле лежала его и ее одежда. Вид у него был совсем не усталый. Да, об этом она и говорила, об этой жизненной силе.
Ну вот, подумала она. Вот я ее и заполучила. Лежит теперь, спит вот в моей постели.
Взяв кое-что из кучи, она стала одеваться. Но сил никаких не осталось. Часы показывали восемь тридцать. Она прошла в гостиную и позвонила на радиостанцию.
— Алло, — сказала она. — Это Патриция.
— Что случилось, Патриция? — спросил Тед Хейнз.
— Можно я не выйду сегодня? — У нее был такой хриплый голос, что не нужно было притворяться. — У меня, кажется, грипп. Можно? В этом году я еще ни одного дня не пропустила.
Хейнз надиктовал ей целый список лекарств, которые нужно купить, велел, пока не поправится, соблюдать постельный режим, пожелал выздоровления и повесил трубку.
Соблюдать постельный режим. Забавно. В самом деле смешно.
Вернувшись в спальню, она бросила халат к остальной одежде на стул и забралась под одеяло, под бок к спящему юноше.
В полумраке спальни, опершись локтями о подушку, она склонилась над ним лицом к лицу. Коснувшись его губами, она взяла его голову руками с двух сторон и приподняла, не отрывая от него взгляда. Потом подняла одеяло и опустилась на Арта. Ее тело покоилось на его груди, лице, бедрах, ногах. Какой он теплый. Слышно, как бьется его сердце — отдаваясь в ее груди, из самой глубины его существа, не спящее, неугомонное. Она слушала, как он дышит, припав ухом к его груди, да так и задремала.
Некоторое время спустя, когда в комнате стало уже совсем светло, ее разбудили его объятия. Он смотрел на нее и широко улыбался. Обхватив, он крепко держал ее, сдавливая те места, где болело, саднило сильнее всего.
— О, нет, — простонала она. — Мы больше не можем… Хватит.
— Конечно, — сказал он.
Она попробовала выскользнуть из его объятий, но он не отпускал ее.
— Ты должен был бы совсем вымотаться, — с восхищением сказала она. — Ты уже умереть должен был бы.
— Ты вставала? — спросил он. — Н-н-недавно — тебя не было.
— Я позавтракала.
— Глаз у тебя — жуть.
— Я не могу идти на работу. Я вообще не могу выйти в таком виде.
Разжав его пальцы, она села и приложила руку к лицу, ощупывая его у носа, у лба.
— Спадает?
— Немного.
— Что мне делать?
— Ждать, — сказал он. — Тебе что, н-н-никогда глаз не подбивали?
— Никогда.
Она снова легла, подтянув колени, чтобы он не приставал к ней.
— Оставь меня в покое, — попросила она.
Приподнятое им одеяло царапнуло ей щеку — он укрывал ее. От этого ей стало лучше.
— Спасибо, — поблагодарила она.
— Ты все равно хорошо выглядишь, — сказал он. — Даже с синяком.
— Помнишь, когда мы поднялись на Твин-Пикс… Ты сказал, что любишь меня.
— Ну да, — подтвердил он.
— Это правда?
— Ну да, — сказал он, — конечно, люблю.
— Тогда как же ты мог ударить меня? — Она подвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо. — Разве можно так с тем, кого любишь? Арт, никогда больше так не делай. Обещай мне.
— Ты хотела уйти.
— Я хотела выйти. Уходить я не собиралась.
— А что я д-д-должен был делать, просто стоять?
— И нож этот… Где ты его взял? У своего дружка этого гадкого? Арт, не нужно со всем этим связываться. Ты сам разве не понимаешь?
— У меня в первый раз такое, — пробормотал он.
— Выброси эту чертову штуковину.
— Хорошо, — согласился он.
— Обещаешь? Если ты хочешь встречаться со мной, забудь все это. Сам ведь понимаешь, Арт.
Он ничего не сказал.
Лежа рядом с ним, она ждала ответа. Но он все молчал. Тогда она протянула руку и положила ее ему на грудь. А ведь все не так уж и плохо. Жаловаться не на что. Так она лежала в постели, время шло, проходили часы. Солнце поднялось высоко, согрело и ярко осветило комнату. Стало душно.
— Слушай, я есть хочу, — сказал Арт. — Сколько можно валяться? Давай вставать.
— Арт, когда еще можно будет вот так полежать! — ответила она.
Он беспокойно заерзал в постели.
— Уже, наверно, двенадцать.
— Да, — сказала она. — Полдвенадцатого.
Она перевернулась, легла рядом с ним. Потом подложила под него руку, и он теперь всем своим весом опирался на ее запястье и локоть. Она прильнула к нему сверху, но только головой и плечами. Рукой она отстранила его.
— Нет, — сказала она. — Я хочу просто смотреть на тебя.
Ему это, похоже, было неприятно — он не хотел, чтобы на него смотрели, и смутился.
— Что случилось? — спросила она.
— Не знаю, здесь так светло.
— Светло? — Она приподнялась. — А, тебе не нравится, что я на тебя смотрю. Да?
— Я просто не понимаю, как это можно — вот так валяться и ничего не делать.
Но она так и сидела: на пятках, подняв голые коленки, положив ладони на бедра. Он пришел в еще большее смятение.
— В этом нет ничего плохого, — успокаивала она его. — Ты что, стыдишься меня? Или себя?
Она сбросила с него одеяло. Оно упало на пол, оставив их обнаженными.
— У тебя прекрасное тело. Ты можешь гордиться им.
Он встал, нашел свои вещи и оделся. А она так и не отводила от него взгляда.
— Давай поедим, — предложил он.
— Мне хочется просто лежать, — сказала она, оставаясь в постели.
— Ну, хватит, — угрюмо проговорил он.
— Полежи со мной, — попросила она. Раскинувшись на кровати, она подняла руку и потянулась к нему. — А я думала, ты ненасытный.
Неловкость, которую он чувствовал, показалась ей забавно-нелепой.
— Надо же, теперь, когда я вот так лежу, тебе не хочется. Или, по-твоему, для этого годится только ночь?
— Этим и положено заниматься только по ночам, — заявил он.
— Почему это?
— Потому что ночью темно, — объяснил он.
Она засмеялась. Причудливая застенчивость… Ходульная философия. Старая школа: маскировка… Ей на ум пришло слово «ханжество». Ночью он устроил с ней бой, пока не довел ее до изнеможения, до боли, а теперь, при свете солнца, бежит от нее.
