К ней подбежал мальчишка с черными рисованными усиками.
– Вы обронили, мисс, – сказал он, протягивая «Книгу Старости».
Агата забрала ее, и мальчик убежал, колыхая на ветру нашейным платком. Еще несколько мгновений она смотрела, как мальчонка прыгает, молотит кулаками воздух, а затем скрывается в поезде.
– Ненастоящие усы, – проговорила она.
Агата открыла тетрадь и пробежала глазами по своим скрупулезным измерениям: «Упругость щек», «Трясучесть кожи на руках», «Расстояние от груди до живота», «Сколько раз я почти поцеловала Карла»…
– Чего? – буркнула Агата.
И продолжение все тем же незнакомым почерком: «График храпов», «Улыбчивые мгновения», «Сколько раз Карл хотел меня поцеловать», «Мои любимые лица Агаты», «Украденные автобусы»… – она перевернула страницу. «Избитые мной пьяницы». Она засмеялась, переворачивая дальше. «Кого я успела обозвать», «Каких видела Мертвых», «Как много проехала на автобусе/поезде, прошла пешком». «Люди, которых я любила»…
Рядом с последним пунктом стоял большой вопросительный знак.
Между следующими страницами кто-то заложил карту.
«Здрасьте. Вы здесь», – значилось другим почерком. Рядом была нарисована машина с красным крестиком. А возле другого красного креста, над домом, обозначенным как «Большой австралийский бар», было написано: «Они здесь».
От одного креста к другому вела черная стрелка.
«Искренне ваш, Капитан Всё».
Книга задрожала у Агаты в руках.
10:54. Агата стояла перед зеркалом в станционном туалете.
– Они не состарятся, – произнесла она, пальцами оттягивая щеки, – ведь состаримся мы, кто остались…
И вдруг закричала:
– Слишком пятнистые руки!
Затем расстегнула жакет и бросила его на пол.
– Мужские ладони! – выкрикнула она, подняв их перед собой.
Туфли полетели в стену.
– Жирные ступни! – Расстегнула блузку и уронила ее на пол. – Обвислая грудь! – Опустила молнию на юбке, пошевелила бедрами, сбросила и ее. – Пупок слишком высоко!..
И вот Агата, по-прежнему в очках, стояла в одном лифчике, трусах и колготках и смотрела на себя в зеркало, тяжело дыша от одного своего вида.
– Ноздри раздуваются, когда говорю!
Она сцепила перед собой ладони, словно признавая поражение и пытаясь найти в себе хоть каплю изящества и потерянного достоинства, однако в ее нынешнем положении не было ни того, ни другого.
– Слишком старая, – четко произнесла Агата.
Она сняла очки и положила их на раковину. Потом коснулась ладонью лица, щеки и отдалась прикосновению.
– Слишком старая, – повторила Агата, глядя самой себе в глаза.
Она вдруг поняла, что лицо Рона никогда не состарится. Она никогда не увидит его по-настоящему старым. Разве это справедливо: она, Агата, вынуждена показать миру свою старость, а он, Рон, – нет? Вышел сухим из воды.
Она ненавидит себя, свое тело… И вот уже слезы текут по ее жалкому лицу, и вот она – старая-престарая, грустная-прегрустная – старуха, и вот она ненавидит себя… ох, как же она себя ненавидит! Больше всего на свете! Одна только ненависть в груди…
Послышался шум льющейся воды, и из одной кабинки вышла женщина.
Она подошла к зеркалу и принялась мыть руки. Худощавая, но мускулистая, с длинным тонким носом, который притягивал к себе внимание.
Агата перестала кричать и, так и стоя в одном нижнем белье, растерянно замерла. Повисло неловкое молчание. Женщина продолжала мыть руки.
А потом…
– Вы куда едете? – спросила она.
– Э-э… На юго-западное побережье, – ответила Агата, как никогда ощущая свое тучное тело.
– А мы в Перт, – женщина улыбнулась и оттянула кожу вокруг глаз. – Хотим сменить обстановку. – Она высунула язык и посмотрела на собственное отражение в зеркале. – Ну, вы понимаете.
Женщина разгладила блузку, подмигнула Агате и вышла.
11:12. Вскоре, снова одетая, Агата пришла в кафе и встала в нескольких метрах от кассы, томно наблюдая за едой под аккомпанемент своего урчащего желудка.
– Нормально все? – На нее из-за прилавка смотрел мужчина.
– Да! – ответила Агата, не шевелясь.
– Чего-нибудь будете?
– Да!
Он вздохнул.
– Чего именно?
– Вон то! – она указала на блинчик с овощами. – И вот это! – И на мясной пирог.
Мужчина положил то и другое в бумажный пакет и подвинул к Агате. Затем кивнул на него.
– Всего – шесть двадцать пять, спасибо.
Агата была очень-очень голодна. Может, схватить и сбежать? Так же делают, разве нет? Она никогда не хотела ничего так сильно…
Но тут ее рот сказал:
– Я не могу.
– Не можете?..
– У меня нет… – она вздохнула.
Мужчина забрал пакет.
– У нас тут не благотворительность, дамочка.
– Я заплачу, – послышался голос у Агаты за спиной.
Она обернулась и увидела женщину из туалета. Та махала двадцатидолларовой купюрой. Улыбнувшись Агате, женщина направилась к кассе.
– Я заплачу.
– Бизнес есть бизнес, вы же понимаете.
– Отрастите себе сердце.
– Ну хватит. Давайте деньги. – Мужчина забрал купюру и звякнул по прилавку сдачей. Потом, взяв пакет, посмотрел на Агату и потряс им в воздухе. – День удался, да?
Женщина выхватила у него пакет и пошла прочь, жестом позвав Агату за собой.
– Я Карен, – она положила пакет на столик, за которым сидел какой-то мужчина. – А это Саймон, – представила она незнакомца и нежно провела рукой по его плечу.
Саймон был заметно моложе Карен, с резкими смуглыми чертами лица.
«Сын?» – предположила Агата.
Саймон игриво шлепнул Карен по заду.
«Не сын», – решила Агата.
– Здрасьте, – поздоровался Саймон. Он улыбнулся и помахал рукой.
Между зубов у него застряли кусочки хлеба. Карен подвинула стул и мягко похлопала по столешнице. Агата села и уставилась на пакет, будто ждала, что он что-то выкинет.
– Имя у вас есть? – спросила Карен.
– Да, – ответила Агата.
Карен улыбнулась.
– Тихоня. Все с вами ясно. Ну вы чего? Налетайте.
– Что вам от меня нужно? – спросила Агата.
– Ха! – ответила Карен. – Что мне нужно от женщины, которая не может заплатить за мясной пирог? Которая стоит в одном белье и кричит на свое отражение? Просто ешьте свой пирог, милая.
– Сейчас кто-то что-то про белье сказал? – встрепенулся Саймон. Он оттянул и отпустил резинку у Карен на штанах. Карен пихнула его плечом.
– Боже мой, Сайм, – она погладила его по щеке, – сколько у тебя всякой чертовщины-то в зубах! – Оба сдавленно захихикали. – Сходи приведи себя в порядок, ладненько?
Саймон встал.
– Ваше желание для меня – закон. – Он ухмыльнулся, отвесил поклон и ушел.
Агата выудила пирог из пакета и положила сверху. Затем достала вилку и нож из безупречно чистой стальной подставки, разрезала пирог на маленькие квадратики и – квадрат за квадратом – принялась есть. Она чувствовала на себе взгляд Карен.
– Хотите поговорить о том, что случилось в туалете? – спросила Карен.
– Нет, – ответила Агата.
– А можно тогда вам открыть секрет? – Карен подалась вперед.
– Нет, – повторила Агата с набитым ртом.
Карен засмеялась и еще чуть-чуть наклонилась. Потом глянула через плечо и вновь повернулась к Агате.
– Я сделала кое-что ужасное, – прошептала Карен. – И пытаюсь того… всю эту карму, или как ее, выправить, как надо. Не знаю, верю я в нее или нет, но, – она подмигнула Агате, – на всякий пожарный. Хорошо?
Агата кивнула и сказала:
– Спасибо. – А потом: – Вы никого, случаем, не кокнули, нет?
– Нет! Конечно, нет, – Карен заерзала на стуле.
– Наркотики?
– Нет.
– Оружие?
– Нет.
– Вы проститутка, так ведь?
– Нет!
– И насколько все плохо?
– На самом деле кошмар как плохо.
– По десятибалльной шкале?..
– Восемь.
Агата сглотнула и посмотрела на Карен.
– С половиной, – Карен сжала ладони. – Десять. Определенно десять. Десять. Я… я… – Она облокотилась на стол и переплела пальцы. Посмотрела Агате в глаза. – Я нехороший человек.
Агата взяла свой блин и осторожно откусила кусочек. Принялась жевать, наблюдая за Карен. Затем проглотила и вытерла рот салфеткой.
– Я… э… – Агата откашлялась и сказала громче и четче: – Я тоже человек нехороший.
Карен сдавленно пискнула, точно слова Агаты вытянули этот звук у нее изо рта. Потянувшись через стол, женщина схватила Агату за руку.
– Как думаете, а хорошие-то вообще бывают? – И крепко сжала ладонь.
Агата поглядела на руку у себя на руке. Она видела, как старость, точно полиэтиленовая пленка, покрывает кисть этой женщины. Впервые она не радовалась тому, что губительная сила старения затронула кого-то другого. Но она и не печалилась, как бывало, о собственном теле, а только лишь ощущала родство с этой женщиной, будто та была Агатой, а Агата – ею, один в один.
