Интересно: дым из ноздрей идет, глаза практически теряют фокус — адреналин!
Слепой Жидков получал свою порцию встряски другим, но тоже очень дешевым способом. Перец стоит тридцать центов, порция триллера «по-жидкову» не стоила ни копейки.
Жидков выбегал из дома и кидался на проезжую часть проспекта Гагарина, по которой сплошным потоком шли машины, фуры, «КамАЗы» и прочая чепуха вроде велосипедов и разных квасных бочек.
Случалось многое…
В основном слепого Жидкова почти давили, но он каким-то потусторонним способом, будучи незрячим, как два крота, умудрялся выпрыгнуть из-под колес за секунду до самого страшного в этой жизни. (Забыла, что это. Напомните, пожалуйста.)
Что творилось на проспекте Гагарина, когда слепой Жидков отправлялся за своей законной порцией адреналина, — страшно произнести.
Аварии, битье фар, вмятины!..
Люди за рулем лишались красивых лиц и обзаводились синяками, а некоторые даже теряли передние зубы, но — сделать ничего было невозможно. Слепой же человек. Ни черта не видит. И ответственности не несет.
— Я незрячий-то всего пять лет, — робко говорил слепой Жидков, когда его с тумаками в шею и пинками под зад тащили в милицию.
Притворялся.
Явное дело.
Ну и что?
Витя Иншаков, проработав три года в угрозыске Соборска, считал себя тонким психологом.
Разгадка преступлений лишь на первый взгляд кажется чем-то сложным. Но Витя-то знал — все, абсолютно все лежит на поверхности, вот только надо правильно взглянуть на поверхность незамутненным взглядом. Витя зажмурился, открыл глаза, снова зажмурился, открыл, закрыл и не заметил, как заснул.
И снилась ему красивая, очень красивая…
По опорному пункту беспорядка летали мухи…
Старший лейтенант Иншаков опрашивал соседей убитой Н. И. Сидоровой…
Напротив участкового сидела в чем-то похожем на пижаму, но очень красивую и для улицы, Альбина Яроцкая. И это был не сон.
— Ой, так приятно, — с чувством сказала Альбина.
— Что?! — оторвался от бумаги Иншаков.
— Ну, вы так ворчите, — протянула Альбина и почмокала губами. — Так приятно!
— А-а, — вздохнул Иншаков и начал заполнять опросный лист.
— Вы такой потешный, — глядя на тонкую шею Виктора Ивановича, прошептала Альбина.
— В смысле? — хрипло уточнил Витя.
— Ну, серьезный очень и… молодой, — вспоминая тот поцелуй в электричке, тихо сказала вдова и неожиданно спросила: — А я не очень толстая?
— Ну-у, — завздыхал Витя.
— А сзади? — повернулась Альбина.
Витя молча прикусил губу. Его красное лицо с удивленно торчащими ушами напоминало чайник.
— А может, мне в рыжую перекраситься? — притянула к носу прядку волос Альбина.
— Не надо, — замотал головой участковый.
— Да? Ну ладно, не буду, чтоб вас не травмировать.
— Спасибо, — поставил закорючку в пустом протоколе Иншаков. — Продолжим?
— Вы продолжайте, а я на вас посмотрю, — снова плюхнулась на стул Альбина.
— Зачем? Я у вас все спросил, — тоскливо сморщился старший лейтенант. — Распишитесь.
— Где? Я не знаю, — повертела листок протокола Яроцкая и уронила его под стол.
— Можно я вас провожу? — вдруг спросил Иншаков.
— Ну… вообще-то нет, — твердо сказала Альбина.
Иншаков молча выглянул из-под стола, и тоска в его глазах чуть-чуть растопила лед в сердце вдовы.
— Но вам — можно, — уходя, добавила Альбина. — Я вас подожду на лавочке внизу…
Витя закрыл дверь опорного пункта, и они медленно пошли к подъезду.
— Можно с вами встретиться в неофициальной обстановке? — стал «ковать железо» Виктор Иванович.
— Вообще-то нет! Но вам можно, — потрогав инспектора за мизинец, разрешила вдова.
— Я рад, — покраснел еще больше Иншаков.
— Я тоже рада… за вас, — протянула Альбина. — А в неофициальной — это как? В кино поведете или чаем будете поить?
— Я в общежитии живу, Альбина Хасановна, так что — в кино, ладно? — откашлявшись, сообщил Витя.
— Надо же, — заинтригованно похлопала глазами Альбина, а про себя подумала: «Я сумасшедшая — зачем мне он?!»
Альбина обвела взглядом полупустые комнаты своей старой квартиры. Они стояли в прихожей. Старший лейтенант Иншаков внимательно оглядел Альбину. Она выпятила грудь и, поджав живот, не сводила глаз с лейтенанта. Она молчала, а глаза горели так, что у Вити сразу пропали все мысли… кроме одной.
— …Поточней, пожалуйста, — прохрипел старший лейтенант, кивнув на футбольное поле супружеской кровати Яроцких, когда они вошли в спальню.
— Ой! Ну, он храпел, как самовар с шишками! — увлеченно рассказывала Альбина про своего мужа. — А то еще ворочался! И — вопил во сне!.. А то как начнет ловить меня своими ручищами, как начнет — невозможно с ним спать было, ну просто никак невозможно! Небось сейчас в гробу переворачивается, — мстительно показала два передних зуба она.
Виктор Иванович живо представил себе все то, что только что рассказала Альбина.
— Понятно, — глубокомысленно протянул он и из Альбининой квартиры уже не выходил до семи вечера.
Дарь Иванна Кокуркина возвращалась с рыночных рядов. У подъезда толпились люди, народ тихо гудел — что-то затевалось.
Дарь Иванна стала, толкаясь, продвигаться сквозь людей, поправив светлую панаму на голове.
— Вам полковник не нужен? — сердечно спросил Кокуркину человек с барабаном.
«Наверное, свадьба! — в предвкушении чужой польки-бабочки сверкнула глазами Дарь Иванна. — Щас лучше всех спляшу!»
— Нужен! — с аппетитом выкрикнула она и притопнула. — Где?
— Точно нужен? — переспросил нестарый еще юноша при кокарде.
— Точней не бывает! — чуть не выронила сумку Дарь Иванна.
— Вон там — возьмите, — показал правее владелец длинного и красного носа. — Смелее, женщина.
Дарь Иванна трепетно зажмурилась и пролезла между двух молодых людей в черном.
— Ну, где?.. — выдохнула она.
Перед ней на двух высоких табуретах стоял невыносимо прекрасный гроб, в нем лежал полковник и вроде бы спал.
Дарь Иванна уронила глаза и почувствовала, что уносится в небо. Ей стало неважно, и, перекрестив сердце и губы, она бочком вышла из гравитационного поля гроба.
— Ну что? Не подошел? — печально спросил ее трубач на выходе.
— Так он же мертвый! — шепнула ему Дарь Иванна, на которую жалко было смотреть.
— А вам какой… живой нужен? — удивился который в кокарде.
— А живого нет? — с надеждой посмотрела по сторонам Кокуркина.
— Какая вы, женщина, умная!.. Вам прямо не угодишь! — пристыдил ее трубач.
— Я?! Умная? — удивилась и заиграла глазами Кокуркина, которую за шестьдесят два года впервые назвали умной.
И, задумавшись о своем, о девичьем, Дарь Иванна зашла в родной подъезд, задев дверь баклажаном из сумки.
«Сегодня ночью я пил коньяк во сне, а утром у меня болела голова…»
Бомж Илья Леонидович проснулся с новыми ощущениями. Он встал, отряхнулся и еле живым голосом сказал:
— Это просто смешно!
И стал дописывать «Теорию разрушения страны», пытаясь отгородиться и навсегда забыть, что видел в ту ночь в 56-й квартире.
Перышко скрипело, Лабрадор отошел от трансформаторной будки и поднял правую заднюю… нет, левую заднюю.
«Самое страшное, что произошло за тринадцать последних лет — не нищета миллионов или запредельные прибыли нескольких тысяч семей и даже не тихая смерть сотен людей от всего случившегося после развала страны. Все мы рано или поздно помрем. А то, что в России воцарился при расслабленности и томности верховных властей новый неписаный закон, который неукоснительно введен киллерами от Калининграда до Камчатки — за деньги можно убить кого угодно, когда угодно и за что угодно. И меня, и тебя, и вас, эй, господин в „Мерседесе“. Убийц будут искать и не найдут — томность властей, она такая пра-а-тивная.
Теперешнее зло и минувшее, разве у него не одно и то же выражение на черной мохнатой морде? Полной свободой в России пользуются бандиты и власти — то же, что и раньше. Для рядового человека — это недозволенная роскошь. „ГУЛАГ“, или киллер в подъезде, или „КамАЗ“ с гексогеном, припаркованный рядышком с твоим панельным домом».
— Ох, блин!..
Бомж Илья Леонидович зажмурился и выглянул из трансформаторной будки. И не смог выйти — рядом, за дверью, стоял «КамАЗ». Под ним спал шофер Винников.
И получалась страшная картина — о судьбе страны в тот вечер думал один только бомж Илья Леонидович Брежнев.
Ох, недаром говорят астрологи про номинальную похожесть людей с зеркальными знаками Зодиака, именами, фамилиями и даже волосами.
Все рыжие Тани имеют мужей-алкоголиков, а уж Клеопатры любят мужчин вплоть до восьмидесяти лет.
