Сразу же после отъезда Фудзико Каору покинул Токио и вернулся в Нью-Йорк, чтобы продолжить совершенствование своего голоса женщины-призрака. Хотя и он и Фудзико жили на Манхэттене, их пути шли в противоположные стороны, не пересекаясь. Чтобы совладать с желанием немедленно броситься к ней, Каору сосредоточил все силы на певческой карьере.
Каору вновь встретился с мадам Попински, чтобы узнать, насколько лучше, по ее мнению, стал его голос. Она тотчас же позвонила своему коллеге-немцу, и Каору спел ему по телефону.
Через неделю из Берлина прилетел человек по имени Эрнст Вандарих послушать Каору. Он был немногословен. Не давал никаких оценок, а только слушал Каору с открытым ртом. Внезапно, будто очнувшись, он сказал, что хочет стать менеджером Каору и прямо сейчас заключить с ним контракт на концертный тур по Европе. Каору согласился не раздумывая. Кроме него были приглашены оркестр, состоявший из лучших студентов европейских консерваторий, и набирающие популярность молодые солисты; в программу тура входили фестивали и концерты в различных городах Европы. Мадам Попински горячо поддержала решение Каору поехать в турне – прекрасный шанс представить свой голос европейской публике.
Тем временем Фудзико провела пресс-конференцию в Нью-Йорке, где четко изложила свои намерения, не оставляя места кривотолкам. По спутниковому каналу, который транслировал эту пресс-конференцию из Японии, Каору смотрел на Фудзико, сидящую перед телекамерами в том же городе, что и он, и, покрываясь холодным потом, слушал ее слова. Она читала заранее подготовленный текст отчетливо и ясно, так, чтобы всем было хорошо слышно.
– Хочу поставить вас в известность, что я не являюсь избранницей наследного принца. Я не изменила своего твердого намерения продолжать работу в качестве сотрудника ООН и прошу оставить меня в покое.
От Ино не ускользнуло, как помрачнел Каору, услышав эти слова. Ему-то казалось, что Каору повеселеет, и он спросил:
– Что-то не так?
– Отстань, – грубо ответил тот.
Ино собирался, напоив Каору, все разузнать, но тому не хотелось говорить о Фудзико, и он обронил только:
– Женщина, которую любят все, не имеет права принадлежать кому-то одному.
На этом разговор закончился: было непонятно даже, имеет он в виду Фудзико или кого-нибудь еще.
После этой пресс-конференции все шпионившие за Фудзико вернулись в Токио.
Ино решил сопровождать Каору в поездке как его менеджер и единственный в Европе зритель, который уже знал о Каору и его таланте. Пока Каору репетировал, Ино завязывал контакты с местными журналистами, узнавал о тайных пертурбациях в политических кругах, пытаясь понять, куда движется история. А еще он нашептывал журналистам, пишущим о культуре, что есть такой замечательный контртенор Каору Нода, восходящая звезда, о которой – он гарантировал – стоило написать статью. Отношения с Каору складывались так, что рекламная деятельность стала негласной обязанностью Ино.
За день до концерта они прошли по другую сторону Берлинской стены и отправились на прогулку по главной улице Восточного Берлина Унтер-ден-Линден. Неожиданно Ино пробормотал:
– Эта стена старше нас с тобой, но скоро ее не станет.
Каору спросил, откуда он это знает, а Ино указал подбородком на людей, идущих по улице, и сказал:
– У каждого из них по отдельности силенок не хватит, но если все зрители, пришедшие послушать оперу, возьмут в руки по лому, за день они пробьют огромную дыру. На постройку стены ушло два дня, а разломать – и одного достаточно.
– Но никто и не собирается ее ломать. А начну! ломать, так их перестреляют. Погибли же те, кто пытался убежать на Запад.
– Но все-таки многим удалось убежать. Однако все считают, что Берлинская стена непреодолима. Подобные мысли – заслуга политиков. Если политика перестанет быть убедительной, стену сможет преодолеть любой. Все равно одна эпоха сменяет другую. В нашем веке разрушилось несколько крупных империй: сначала Российская, потом Габсбургов и Османская. Каждые шестьдесят лет история начинает новый цикл, и мир не может оставаться прежним. Национальное сознание тоже должно соответствовать новому времени.
– Вот и девиз правления поменялся.
– Но если стена между Востоком и Западом будет разрушена, Япония вряд ли от этого изменится.
– Значит, территория императорского дворца никогда не станет доступным для всех парком?
– Нет. Пока правит император, Япония будет оставаться такой, как есть. Император – символ того, что Япония неизменна. Сразу после поражения в войне ультраправые настаивали на том, чтобы император отошел от дел. Если даже другие страны осмеливаются совать свой нос в наши дела, определяя степень его ответственности за минувшую войну, не лучше ли вернуть императора в Киото, чтобы он жил там, тихо сохраняя изысканность древности, оставив политику и дипломатию, как было в эпоху Эдо.[14] Да и правым силам так было бы удобнее. Император объявил себя человеком, но не получил прав человека. Таков сговор консервативных политиков с Америкой. Обладай он правами гражданина, он должен был бы и жить как обычный гражданин. На самом деле со многими ветвями императорской семьи так и произошло, но не с линией, наследующей право на престол. Америка заставила нас перекроить конституцию. И политическая система, и законы, и государственное устройство, и обычаи, и культура были переделаны на американский лад, а проигравшим удалось сохранить только свою историю, берущую начало в мифах. И политики, и военные, и деятели культуры прогнулись перед Америкой, только император остался в стороне от всего.
В восемнадцать лет Каору узнал от приемного отца Сигэру историю своего деда Джей Би. Именно его дед посоветовал Макартуру не лишать императора власти, вписав его в новую систему. Сейчас Каору вспомнил об этом. Наверное, дед тоже считал, что император необходим Японии, чтобы сохранить ее такой, как она есть?
– Судьба императорского дома, вероятнее всего, окажется в руках той, кто станет супругой Хидэномии. Вот как велика роль будущей императрицы! Кстати, а как дела у Фудзико? Вы ведь пообещали друг другу встретиться, да?
– Нет…
– Хидэномия тоже ждет ее не дождется. Сразу после смерти деда не до разговоров о женитьбе. Как насчет того, чтобы воспользоваться удачным моментом и жениться на Фудзико?
– Куда мне, кузнечику, жениться на королеве пчел, – отшутился Каору, похоже, намекая, что не собирается посвящать посторонних в свои отношения с Фудзико. Но по его самоуверенной усмешке Ино догадался: Каору что-то замыслил.
Концерт в Берлине прошел успешно, но Каору спел всего две вещи и чувствовал себя неудовлетворенным. Решив выложиться по полной, он отправился в клуб. В клубе, задуманном как площадка для роллеров, играло несколько команд. Продюсер, организовавший концерт, накануне слышал пение Каору. Он и уговорил его выступить. Каору вышел на сцену неожиданно, без предварительного упоминания в программе, и спел Генделя под аккомпанемент синтезатора. Зрители онемели от восхищения и в полной тишине внимали его голосу. Удивленный молчанием зала, Каору хотел уже уйти со сцены и начал раскаиваться: выбрал место, где никто не способен оценить его пение, но тут как гром среди ясного неба на него обрушился шквал аплодисментов, и ему пришлось несколько раз бисировать.
Каору рукоплескали и в Париже, и в Неаполе. Особенно в Неаполе – на родине прославленных кастратов. Едва ли не ежедневно устраивались вечеринки в его честь, геи, любящие музыку, встречали его с неизменным радушием, а трансвеститы принимали за женщину в мужском костюме.
В конце тура Каору с Ино посетили Венецию, целый день бродили по мощеным улочкам, мостам и обходили одно за другим бакаро. Ино повторял, как попугай: встреться с Фудзико да встреться с Фудзико.
– Где тебе с ней встречаться, как не в Нью-Йорке, вдали от назойливых японских репортеров? Траур скоро закончится, и Хидэномия, поди, опять начнет ее уговаривать. А ты успей до этого закрепить с ней отношения, тогда все будет по-твоему, хочешь ты на ней жениться или нет. Даже если она когда-нибудь выйдет замуж за другого, Нью-Йорк станет для нее местом последней любви.
Аргументы Ино – плод его домыслов, не более. Но сомнения в правоте Ино не покидали Каору.
К тому же он так и не понял, что именно хотела сказать Фудзико во время их последнего свидания в доме Токива, и боялся, что его страстный порыв вновь останется безответным. Фудзико сказала журналистам: «Прошу оставить меня в покое», – но Каору показалось, что эти слова обращены именно к нему.
– Наши отношения с Фудзико никогда не закончатся. Даже если кто-то из нас умрет.
Несколько месяцев спустя, как и предсказывал Ино, люди разрушили стену. Жители Восточного Берлина, словно идущие с ночной смены рабочие, шагали по проспекту Курфюрстендамм с растерянными лицами и, не веря своим глазам, щипали себя за щеки.
