И тогда он вернется в приятную затхлую атмосферу юридического факультета, к профессору Гудолу с пропитанными никотином усами и с трубкой, которая не раскуривается; пойдут споры о гражданских правонарушениях, о законодательных актах, зазвучат монотонные успокаивающие голоса мира, к которому он поистине принадлежит; будет дождь, еженедельные газеты, громыхающие трамваи, деревья в копоти, студентки в джемперах и в шелковых чулках. Нет, теперь в нейлоновых. Мир меняется у тебя за спиной.
Сейчас за спиной у него была лишь пыльная дорога да бесплодные кокосовые пальмы вдали. Доехав до кучки малайских домов, окружавших дом Краббе, он расплатился с рикшей, поднялся с пересохшим горлом по лестнице на веранду. В доме царила тишина и, по мнению Хардмана, существенный беспорядок. На стенах пятна от висевших картин, вазы без цветов. Он вошел крадучись в открытую гостиную. На полу нет ковра, только призрак ковра, очерченный на ненатертом полу. Впрочем, письменный стол казался живым, заваленный бумагами, папками, письмами. Хардман не смог удержаться, взглянул на одно, неуклюже напечатанное на машинке:
«Его высочеству Абану
Истана
Кенчинг
Сим извещаю Ваше высочество, что я поручил господам из автомобильного агентства и гаража Тан Чень По доставить в Истану мой автомобиль «абеляр» для пополненья коллекции Вашего высочества. Боюсь, машина не в лучшем состоянии, но надеюсь, что Ваше высочество меня извинит. Хотя, возможно, одному из последних западных экспатриантов вполне уместно даровать восточному владыке все, что, видимо, сейчас Запад способен предложить Востоку, а именно – дотла сгоревшую машину.
Всегда к услугам Вашего высочества
Виктор Краббе».
Хардман тихо прошел по грязному коридору, заглянул в створку дверей спальни. Там в разгар дня лежал в постели Краббе, небритый, с чересчур длинными волосами, курил, читал Тойнби. Краббе слепо взглянул на него. На столике у кровати стояла бутылка джина, кувшин с водой, стакан.
– Кто там? Какого черта ты тут делаешь?
– Дружеский визит. Если позволишь, хочу извиниться. – Хардман вошел в комнату. Жаба прыгнула у него из-под ног.
– Заходи. Садись на другую кровать. Наливай себе выпить.
Хардман сел на холодную опустевшую смежную кровать.
– Известия от жены получил? – спросил он, – Письмо вчера пришло.
– Мне очень жаль, что все так получилось, Виктор. Я просто совсем не подумал. Прошу тебя, поверь, не было никакого злого умысла.
– А? О, это больше значения не имеет. Смотри, какое длинное письмо прислала. Я уже позабыл, как она хорошо пишет. – Краббе поднял с пола у кровати тоненькие голубые листки. – Говорит, хорошая была поездка. В Карачи разруха, а Бейрут, говорит, первый класс. Теперь они остановились в Бейруте, потому что на Кипре проблемы.
– Везде проблемы.
– Да. Помнишь такого типа по имени Рафлс?
Может, у Краббе крыша поехала? История для него стала безвременным сном?
– Ты Стамфорда имеешь в виду?
– Нет, собственно Рафлса. Довольно милого еврейчика из Технического колледжа.
– А, того Рафлса.
– Да. Фенелла с ним встретилась в бейрутском аэропорту. У него теперь собственная небольшая авиакомпания. Пара «биверсов», и еще один хочет купить. Совершает рейсы из Джидды в Ливан, а теперь расширяется аж до Марселя.
– Джидда, это где?
– Рядом с Меккой. Тебе следует знать, как доброму мусульманину. Этот порт – колыбель твоей веры.
– Виктор, я домой хочу.
– Да ты ж только пришел, – возразил Краббе, налив себе джина и протягивая бутылку Хардману.
– Нет, домой по-настоящему. Мне в университете место предложили. Младшего преподавателя.
– Что ж, поздравляю. А я думал, и тут все идет хорошо, с финансовой точки зрения, я имею в виду. Думал, ты обосновался.
– Я должен бежать, – страстно заявил Хардман. – Она меня убивает.
– Правда? – Краббе оперся на локоть, с тупым интересом глядя на Хардмана. – Ты хочешь сказать, именно так дела обстоят? Должен заметить, ты очень плохо выглядишь. Похудел. Может, лепят твои восковые фигурки и растапливают на медленном огне? Я уверен, со мной то же самое делают. Погано себя чувствую.
– Поэтому в постели лежишь?
– Нет. Просто вставать незачем.
– Слушай, Виктор, – решился Хардман, – можешь мне одолжить две тысячи долларов? Я отдам, когда домой вернусь. Могу помесячно высылать.
– Две тысячи? Большие деньги. Ты не пробовал к городским ростовщикам обращаться?
– Боюсь, – признался Хардман. – Все об этом узнают. И она узнает.
– Деньги большие.
– Ты ведь можешь, Виктор. Я к тебе одному могу обратиться. Одному тебе верю.
Краббе лег, сложил на груди руки, точно покойник, уставился в затянутый паутиной потолок.
– Не так уж ты мне веришь. Не больше, чем я тебе.
– Ох, со всем этим покончено. Но пойми, я должен добраться до дома. У тебя есть деньги, я знаю. Ты мне рассказывал.
– Да?
– Да. Про долю от выигрыша в лотерею. Сам рассказывал. Друг твой выиграл главный приз и отдал тебе часть.
– Нэбби Адамс. Он теперь в Бомбее. Все мы уезжаем. Все покидаем Малайю. Мы ей больше не нужны.
– Слушай, Виктор, ради нашего прошлого. Деньги будут целы, как в байке. Все получишь обратно. С процентами, если желаешь.
– У меня нет денег. Я их отдал Фенелле. Они принадлежали ей точно так же, как мне.
– Все? – спросил Хардман.
– Все. Мне много денег не нужно. – Краббе так и лежал, медленно следя глазами за ищущим полетом осы, лежал на спине, со сложенными на груди руками.
– Ладно, – надулся Хардман, – если не хочешь помочь…
– Не могу, старина. Хотел бы, но не могу. Просто не могу, и все. Выпей еще джина.
– Я пока и не пил ничего. Как можно еще выпить?
– Да. Вроде Алисы.[59] Где ты, Алиса? – Краббе повернулся на бок, отвернувшись от Хардмана.
– Ты пьян, Виктор?
– Не пьян. Мне просто погано. Просто не совсем хорошо. Заходи ко мне. В любое время. Всегда рад повидать старого друга. – На двух последних словах голос его угас.
В два часа пополудни в доме вновь стихло, деловито бегали пауки, жаба все так же прыгала по комнате, оса по-прежнему искала место для постройки гнезда, Краббе лежал, не спал, думал: «Неужели я в самом деле такая свинья? Есть деньги со страховки, делать с ними нечего. Это был бы дружеский поступок».
Он неловко приподнялся в поисках сигареты, думая: «Постелил себе постель, пускай там и лежит. Кстати, вспомнил, надо постель постелить. Лучше встать». Но остался лежать, слыша, как часы жизнерадостно маршируют к трем часам, к четырем, а вставать незачем.
К вечеру вернулся Хардман в праведном негодовании. Часть дня он провел в столовой полевых войск, прячась от острого взора ислама, мрачно попивая пиво. Встретился там с инчи Мат бен Анджином, который тоже прятался от острого взора ислама, не столь мрачно попивал пиво. Последний проинформировал Хардмана, что в офисе Краббе ждет чек па две тысячи долларов, на сумму страховки автомобиля, а Краббе до сих пор не позаботился за ним зайти.
Хардман ворвался в темный дом, повключал везде свет, ошеломив разбежавшихся по степам чичаков. Пошел в спальню, зажмурился от резкого потока света, открывавшего взору смятое постельное белье, разбросанные книги, бумаги, скачущих жаб, Краббе с широко открытыми глазами, с потемневшей щетиной, с еще больше растрепанными волосами.
– Какого черта?
– Ты когда-нибудь вставать собираешься? Давай поднимайся.
– Буду лежать, если захочу.
– Ты мне соврал.
– Что ты хочешь сказать – соврал?
– У тебя есть две тысячи долларов. Знаю. Страховка за машину. Мне сегодня сказали.
– Какое тебе до этого дело?
– Одолжи мне. Черт возьми, ты сказал, дал бы, если бы мог.
– Значит, ты будешь кругом со свистом раскатывать в огромном «ягуаре», а я пешком, что ли, должен ходить? Проклятье, старик, мне надо новую машину купить.
– Можешь взять напрокат, можешь ездить на рикшах. В любом случае, кажется, ты не очень стремишься куда-то попасть. Валяешься целый день.
– Это мое дело.
Хардман сел на кровать и сказал:
– Боюсь домой ехать.
– Ну и хорошо. Тогда тебе не нужны две тысячи долларов.
– Нет, нет, к ней боюсь ехать, в ее дом.
– «Дом» – двусмысленное понятие. Фенелла всегда говорила. Хочешь, тут ночуй.
– Ты чего-нибудь ел?
– Нет.
Но вскоре пришел Толбот и гарантировал, что никто с голоду не умрет. Он доставил в спальню скудный запас из буфета – сыр в банках, сардины, колбаски ассорти, концентрат куриного бульона «Брэнд», зачерствевший батон, банку мясной подливки, холодную баранью ногу, соус «Эйч-Пи» и солонку.
– Что с вашим поваром? – спросил Толбот, жуя, подбирая крошки хлеба.
– Мне больше повар не нужен.
– Где ваша ама?
– Ленивая сучка.
Позже вечером прибыл констебль полиции Картар Сингх в сопровождении двух друзей-сикхов. Краббе заявил, что больше не нуждается в полицейской охране, охранять больше нечего. Картар Сингх сказал, если сахиб не возражает, он по-прежнему будет его охранять, теперь с помощью своего друга Тейя Сингха, который потерял место ночного сторожа и вполне может спать здесь, как и в любом другом месте. Если сахиб не возражает против таких его слов, местечко теплое, и он будет очень признателен, если сахиб не станет сообщать начальнику полицейского округа, что в охране больше не нуждается. Мохиндер Сингх мрачно сидел, мысленно видя, как истекает кровь его жизни по мере ухудшения магазинной торговли, пока бенгальцы, тамилы и китайцы заключают жирные сделки, а в магазин Мохиндер Сингха ни один человек не заходит.
