В конце их беседы капитан Яабек несколько раз выходил из каюты. Когда он в последний раз присоединился к ним, Элан спросил:
— Сколько времени вы еще простоите в Ванкувере?
— Намечали пять дней. К несчастью, нам пришлось заняться ремонтом двигателя, так что теперь задержимся на две-три недели.
Элан удовлетворенно кивнул. Две-три недели в общем-то довольно короткий срок, но лучше, чем пять дней.
— Если я буду представлять интересы Дюваля, мне потребуется от него письменное согласие, — сообщил он капитану.
— Тогда вам придется написать нужный текст самому, — ответил капитан Яабек. — Он может написать свое имя, но не более.
Элан достал из кармана блокнот. Подумав секунду, стал писать:
“Я, Анри Дюваль, в настоящее время задержан на теплоходе “Вастервик” на причале Пуант, Ванкувер, Б. К.[32] Настоящим обращаюсь за разрешением сойти на землю в вышеупомянутом порту захода и поручаю Элану Мэйтлэнду, представляющему фирму “Льюис и Мэйтлэнд”, действовать в качестве моего адвоката во всех делах, касающихся этого обращения”.
Капитан внимательно вслушивался в каждое слово текста, прочитанного Эланом вслух, и кивнул Дювалю.
— Все в порядке. Если хочешь, чтобы мистер Мэйтлэнд тебе помог, подпиши эту бумагу.
Взяв предложенную капитаном ручку, Анри Дюваль медленно и неуклюже расписался на листке детскими расползающимися каракулями. С нетерпением Элан наблюдал за его усилиями. Сейчас единственным его желанием было как можно скорее покинуть судно и тщательно со всех сторон обдумать ускользавшую идею, которая пришла ему до начала беседы. Он ощущал в себе растущее возбуждение. Конечно, это было смелое предположение.
Та самая попытка, пусть и рискованная, которая только и могла принести успех.
Достопочтенный Харви Уоррендер
Короткая рождественская передышка пролетела так стремительно, словно ее и не было.
На Рождество Хаудены пошли к заутрене и приняли причастие, а возвратившись домой, вплоть до ленча общались с гостями — в основном официальными визитерами, а также несколькими близкими друзьями. Во второй половине дня их навестили Лексингтоны, и премьер-министр с Артуром Лексингтоном уединились на целых два часа, посвятив их обсуждению деталей предстоящей поездки в Вашингтон. Затем Маргарет и Джеймс Хаудены говорили по междугородному телефону со своими дочерьми, зятьями и внуками в Лондоне, которые вместе отмечали рождественский праздник. Пока все переговорили друг с другом, прошло довольно много времени, и, взглянув в какой-то момент на часы, Джеймс Хауден в душе порадовался, что счет от телефонной компании получит не он, а его состоятельный зять-промышленник. Вечером Хаудены скромно отобедали вдвоем, после чего премьер-министр работал у себя в кабинете, а Маргарет коротала время у телевизора. Показывали старый грустный и нежный фильм Джеймса Хилтона “До свидания, мистер Чипе”, и Маргарет ощутила острый приступ ностальгии, вспомнив, что она смотрела эту картину вместе с мужем еще в 30-е годы. И автора фильма, и исполнителя главной роли Роберта Доунэта давно уже не было в живых, а Хаудены теперь уже не ходили в кино… В половине двенадцатого, попрощавшись с мужем, Маргарет отправилась спать, а Джеймс Хауден продолжал работать до часу ночи.
Для Милли Фридмэн праздничный день выдался менее напряженным, но и менее интересным. Проснулась она поздно и, преодолев душевные колебания, пошла все же в церковь, но причащаться не стала. Днем она отправилась на такси к своей подруге еще со времен Торонто, которая, выйдя замуж, переселилась в Оттаву. Званый рождественский обед был подпорчен присутствием малолетних детишек, которые, почти сразу стали действовать ей на нервы, а потом торжество и вовсе обратилось невероятной скукой, вылившись в неизбежное обсуждение проблем воспитания детей, сложных отношений с прислугой и дороговизны жизни. И вновь Милли — как ей уже не раз доводилось — подумала, что она отнюдь не обманывает себя, когда в мыслях признается, что так называемое семейное счастье ее никак не привлекает. Ей действительно были больше по душе собственная комфортабельная квартира, независимость, работа и связанное с нею чувство ответственности. “А может быть, я просто становлюсь старой и занудливой”, — мелькнула у нее мысль; тем не менее она ощутила настоящее облегчение, когда настало время прощаться. Муж подруги отвез Милли домой, попытавшись по дороге облагодетельствовать ее довольно откровенными поползновениями, которые Милли решительно пресекла.
В течение всего дня она часто и много думала о Брайане Ричардсоне, гадая, чем он сейчас занимается и собирается ли ей звонить. Когда же он так и не позвонил, разочарование ее было глубоким и острым.
Здравый смысл предостерегал Милли от опасностей крепкой эмоциональной привязанности. Раз за разом она напоминала себе, что Ричардсон женат и что-либо постоянное между ними маловероятно, о своей собственной уязвимости… Однако образ его продолжал стоять перед ее мысленным взором, грезы брали верх над всеми разумными доводами, в ушах эхом звучал его шепот: “Я хочу тебя, Милли. Не знаю других слов, чтобы выразить иначе, но я хочу тебя…” И в конце концов только эти слова и остались в ней последним воспоминанием, щемящим и сладостным, о прошедшем дне.
Брайан Ричардсон в праздник много и хорошо поработал. Он уехал от Милли ранним утром, проспал четыре часа и поднялся по звонку будильника. Элоиза, как он заметил, дома не ночевала, что в общем-то его и не удивило. Приготовив себе завтрак, он отправился в штаб-квартиру на Спаркс-стрит, где оставался до вечера, разрабатывая детали кампании, план которой в общих чертах они обсуждали с премьер-министром. Поскольку в здании находились только он и сторож, Ричардсона никто не отрывал, и ему удалось сделать весьма много, так что вернулся он в свою все еще пустую квартиру с чувством удовлетворения хорошо потрудившегося человека. Пару раз, правда, он поймал себя на том, что его отвлекают воспоминания о Милли, какой она открылась ему вчера ночью. Дважды Ричардсон почти снимал телефонную трубку, чтобы позвонить ей, но оба раза осторожность и осмотрительность останавливали его. В конце концов все это мимолетный романчик, не надо принимать его так всерьез. Вечером он немного почитал и рано улегся спать.
Так прошло Рождество.
Было одиннадцать часов вечера 26 декабря.
— Если мистер Уоррендер вам нужен, он на месте, — сообщила Милли Фридмэн.
Она проскользнула в кабинет премьер-министра с кофейным подносом, выждав, когда оттуда выйдет помощник Хаудена. Помощник, очень серьезный, честолюбивый молодой человек по имени Эллиот Прауз, все утро сновал в кабинет и обратно, вклиниваясь между идущими непрерывным потоком посетителями, чтобы получить распоряжения и доложить Джеймсу Хаудену об их исполнении. Такая повышенная активность, как поняла Милли, была связана с предстоящими переговорами в Вашингтоне.
— С чего бы вдруг мне понадобился Уоррендер? — Джеймс Хауден слегка раздраженно взглянул на Милли, оторвав глаза от лежавшей перед ним папки — одной из многих на столе, помеченных грифом “совершенно секретно” и содержащих сведения о межконтинентальной обороне. Военные дела никогда особо не интересовали Джеймса Хаудена, и даже сейчас он заставлял себя сосредоточиться, чтобы вникнуть в факты. Порой он огорчался тем, что у него теперь остается так мало времени, которое он мог бы уделять вопросам социального обеспечения, некогда представлявшим для него главный интерес в политической деятельности.
Наливая кофе из алюминиевого термоса, Милли спокойно ответила:
— Насколько мне известно, вы звонили мистеру Уоррендеру накануне праздника, но он был в отъезде.
Она положила в чашку неизменные четыре кусочка сахара, щедро добавила сливок и осторожно поставила ее на стол перед премьер-министром рядом с тарелочкой шоколадного печенья.
Джеймс Хауден отодвинул папку и взял печенье. Попробовав, одобрительно заявил:
— Вот это намного вкуснее, чем в прошлый раз. Хоть шоколад чувствуется.
Милли улыбнулась. Будь Хауден не столь занят своими мыслями, он мог бы заметить, что в это утро она так и сияет, да и выглядит в костюме коричневого с голубой искрой твида и палево-голубой блузке необыкновенно привлекательно.
— А, вспоминаю. Действительно, звонил, — подтвердил премьер-министр после некоторой паузы. — Какие-то там неприятности с иммиграционной службой в Ванкувере. — Помолчав, добавил с явной надеждой в голосе:
— Может, все уже само собой уладилось.
— Боюсь, что нет, — безжалостно разочаровала его Милли. — Утром звонил мистер Ричардсон, просил вам напомнить, — она заглянула в свой блокнот. — Просил передать вам, что на Западе вопрос обсуждается весьма оживленно и что газеты на Востоке также проявляют растущий интерес.
