— Может, пошли звать на помощь? — Пальцы потянулись и нащупали ещё одну банку пива. Пришлось побороть неодолимое желание открыть её. «Не паникуй и сохраняй терпение. Помощь близка. Лучшее, что можно сделать, это ждать и...»
В этот момент под оглушительную какофонию звуков вся земля напряженно вывернулась и вздыбилась. Защищавшие его балки над головой со скрежетом сошли с безопасных опор, сверху посыпалась лавина обломков. Защищая голову руками, он сжался в комок, изо всех сил стараясь прикрыться. Скрежет и подвижка, казалось, длились целую вечность. Потом все прекратилось. Более или менее. Сердце бешено колотилось, грудь сжало, во рту было полно желчи и пыли. Сплюнув, он поискал банку с пивом. Она куда-то делась. Как и все остальные. Он выругался, потом осторожно поднял голову и чуть не ударился о сдвинувшийся потолок своей гробницы. Теперь до свода и стен можно было дотронуться, не садясь и не вставая. Запросто.
Тут Бартлетт различил какой-то шипящий звук. Внутри все похолодело. Протянув руку, он почувствовал легкий сквозняк. Теперь ощущался запах газа.
— Давай-ка лучше сматываться к черту отсюда, дружище, — в ужасе пробормотал он.
Сориентировавшись, насколько было возможно, он выполз из тесного пространства. Двигаясь, действуя, Бартлетт почувствовал себя лучше.
Темнота нервировала, и двигаться вверх было очень тяжело. По прямой так просто невозможно. Иногда, чтобы обойти препятствие, приходилось снова спускаться вниз, сворачивать налево, потом направо, немного вверх, снова вниз под остатки ванной, по чьему-то телу или части тела. Откуда-то издалека доносились стоны, а один раз послышались голоса.
— Где вы-ы? — крикнул он, подождал и пополз дальше, дюйм за дюймом, спокойно, без паники.
Через некоторое время он добрался до пространства, где можно было стоять. Но вставать Бартлетт не стал, а лишь полежал там некоторое время, набираясь сил и переводя дыхание. Здесь света было больше. Когда дыхание подуспокоилось, он взглянул на часы. Собравшись с силами, полез дальше, но путь наверх был закрыт. Попробовал с другого конца — снова завал. Протиснулся под высоким разбитым трюмо и, выбравшись из-под него, пополз. Снова тупик. Бартлетт с трудом вернулся назад и попробовал ткнуться в другую сторону. Потом ещё в одну. Нигде не выпрямиться, ориентиры потеряны, и неизвестно, не залез ли он ещё глубже под развалины. Тут он остановился передохнуть и улегся в сырость своей гробницы — грудь разрывалась, голова раскалывалась, пальцы в крови, голени в крови, локти в крови.
— Ничего, старина, — громко проговорил он. — Отдохни, а потом начнешь снова...
00:45
Солдаты-гуркхи с фонариками осторожно продвигались по опасной, покатой, неровной поверхности, выкрикивая: «Есть тут кто-нибудь?» — и прислушиваясь. За ними и вокруг них, по всему склону холма бродили другие солдаты, полицейские, пожарные и обезумевшие родственники жертв катастрофы.
Было очень темно: свет установленных внизу прожекторов не доходил до этой зоны, расположенной примерно на середине развалин.
— Есть тут кто-нибудь? — позвал солдат, весь обратился в слух и сделал несколько шагов.
Слева в цепи его товарищ оступился и упал в какую-то щель. Он очень устал, но только посмеялся над своей неуклюжестью и, полежав секунду, крикнул вниз, в землю:
— Есть кто-нибудь? — Он уже начал вставать, но вдруг замер, насторожась. Снова лег и крикнул в развалины: — Вы меня слышите? — и напряг слух.
— Да-а-а! — донесся слабый, еле слышный ответ. Солдат взволнованно вскочил.
— Сержант! Сержант, сэр!
В пятидесяти ярдах от него на краю развалин стоял Горнт вместе с молодым лейтенантом, который руководил спасательными операциями в этом секторе. Они слушали по маленькому транзисторному приёмнику выпуск новостей:
«...оползни по всей территории колонии. А сейчас ещё одно прямое включение с Коутуолл-роуд. — Короткая тишина, а потом послышался хорошо знакомый голос, и молодой человек улыбнулся про себя. — Добрый вечер. Это Венера Пань, и я веду прямой репортаж об одном из самых ужасных несчастий, обрушившихся на колонию. — Её голос так прелестно дрожал, и лейтенанту вспомнился превосходный, душераздирающий репортаж про жуткий пожар в Абердине, в котором она едва не пострадала, и его возбуждение усилилось. — Здания Роуз-Корт на Коутуолл-роуд больше нет. Высокая двенадцатиэтажная башня, которую видно было из любой точки Гонконга, стала ужасной грудой развалин. Моего дома больше нет. Сегодня вечером перстом Всемогущего эта башня повержена вместе с теми, кто жил там, и среди них моя преданная ганьсунь, которая растила меня с детства...»
— Сэр, — окликнул его сержант с середины оползня, — там кто-то есть! Офицер и Горнт тут же поспешили к нему.
— Мужчина или женщина?
— Мужчина, сэр! Мне кажется, он сказал, что его зовут Бартер или как-то так...
У вала на Коутуолл-роуд упивалась собой Венера Пань: она в центре всеобщего внимания, купается в лучах славы и юпитеров выездной группы радио и телевидения. Продолжая читать по бумажке, которую ей сунули, Венера Пань то и дело отходила от написанного, модулировала голосом, пускала слезу, но аккуратно, чтобы не испортить макияж, и описывала катастрофу так, что у слушателей возникало чувство, будто они вместе с ней на склоне, по спине бегали мурашки от страха, и они благодарили судьбу за то, что на этот раз смерть обошла их стороной, что они сами и их близкие остались целы и невредимы.
— По-прежнему идет дождь, — почти шептала она в микрофон. — В списке тех, кто погиб, когда падающее здание Роуз-Корт обрушило часть верхних этажей Синклер-тауэрс, уже семь человек, четверо детей, трое китайцев, один англичанин, другие ещё не найдены... — Слезы теперь одна за одной катились у неё из глаз. Голос прервался, и у тех, кто смотрел на неё, тоже перехватило дыхание.
Вначале телезвезда чуть волосы на себе не рвала от одной мысли, что её квартиры больше нет, что нет всей одежды, бриллиантов и новой норки. Но потом вспомнила, что все стоящие украшения, которые подарил её бывший ухажер, банкир Кван, отданы ювелиру для замены оправ, а норку перешивает портной.
«Что касается одежды, это ерунда. Четырехпалый с удовольствием накупит другой взамен.
Четырехпалый! Ох-ох, пусть этот старый козел выберется, пусть его спасут, как Улыбчивого Цзина! — исступленно молила она. — И-и-и, надо же случиться такому чуду! Если оно произошло с одним, то почему не может быть с другим? И конечно же, ни одному зданию не завалить старую А Пу. Эта точно выживет! Конечно выживет! Вот и Банкира Квана спасли! Разве я не рыдала от счастья, когда выяснилось, что он спасен? О, какой удачный, какой удачный день! Да, и этот Прибыльный Чой такой сообразительный, симпатичный, интересный парень. Будь у него деньги, настоящие деньги, он был бы для меня в самый раз. Хватит уже старых пердунов с их восковыми ян для восхитительной инь, самой восхитительной...»
Продюсер не выдержал. Он подскочил к микрофону и быстро проговорил:
— Мы продолжим наш рассказ, как только мисс Вене... Она тут же вернулась из грез.
— Нет-нет, — произнесла она с бравадой, — мы не должны разочаровывать наших слушателей! — Театральным жестом она вытерла слезы и продолжила читать, импровизируя на ходу: — Там, на склоне, славные бойцы из корпуса гуркхов и ирландские гвардейцы, рискуя жизнью, предпринимают героические усилия по спасению наших братьев и сестер...
— Боже мой, какое мужество! — пробормотал какой-то англичанин. — Она заслуживает медали, как вы считаете, старина? — Он повернулся к соседу и с сожалением обнаружил, что тот китаец. — Ох, извините.
Пол Чой почти не слышал этих слов. Все его внимание было сосредоточено на носилках, которые спасатели тащили из развалин, спотыкаясь и скользя под светом установленных несколько минут тому назад прожекторов. Он только что вернулся из медпункта, развернутого под временным навесом на развилке Коутуолл-роуд, где такие же, как он, обезумевшие от горя родственники пытались опознать близких среди мертвых или раненых или сообщить имена пропавших, которые, вероятно, ещё находятся под завалами.
Пол весь вечер мотался с места на место в поисках Четырехпалого. Полчаса назад один из пожарных пробрался через груду обломков туда, где рухнул пятый этаж. Там из-под развалин извлекли Ричарда и Майлин Кван, потом Джейсона Пламма, у которого не было половины головы, затем остальных, уже полумертвых.
Пол Чой подсчитал носилки. Четверо. На трех тела закрыты одеялами, двое тел очень маленькие. Он содрогнулся при мысли о быстротечности жизни и снова задался вопросом, что будет завтра на фондовой бирже. Отменят торги по случаю траура? Боже, если биржа будет закрыта весь понедельник, к открытию во вторник акции «Струанз» точно пойдут по тридцать — должны пойти! Его даже замутило, закружилась голова.
