— А его-то зачем?
— Спрашивали, каковы правила измерения температуры в нашей больнице.
— А у вас что, особенно как-то? Как у всех.
— Он так и ответил. Но следователь мог и не бывать никогда в больницах. Тот спросил, а этот рассказал: два раза в сутки сестра раздает градусники, потом собирает и записывает. А если часто надо, то градусник выдается и больные или родственники записывают. Это и рассказал. Так он нам пересказал.
— Ну и?..
— Что «ну и»? И все. Следователь удивился: почему сестра не следит за измерением температуры каждым больным. Степан наш и объяснил, что на одну сестру приходится тридцать человек. В палате четыре — шесть человек. Если ей в каждой палате следить, то не менее полутора часов она потратит только на температуру. А само лечение кто будет проводить? Уколы, порошки, вливания, клизмы, банки. Ну!.. Фантазия!
— Ты на меня-то чего кричишь? Я ж не возражаю. Вошла в раж.
— Тебе легко. А мы, по-моему, все уже в раж вошли.
— И это все, что его спрашивали?
— Все вокруг. Могут ли нас обмануть при измерении? Глупый вопрос. Раз обманула — значит, можно.
— А вы можете заподозрить?
— Вот ты как он! Он то же самое спрашивает. Конечно, можем заподозрить, если температура не сходится с остальными клиническими данными. Есть же лаборатория, симптоматика.
— Удовлетворился?
— Этим наверное. Но спросил, как удалось обмануть нас Ручкиной? Тут нам труднее отвечать. Тут-то и видно, что медицина — наука весьма неточная. Все анализы тоже ведь были нормальные. Все сходилось.
— Удовлетворился?
— Кто его знает. Жизнь покажет.
— И все?
— Нет, конечно. Стал выяснять, какова система консультаций у нас. В частности, как гинекологи у нас консультируют. Он рассказал.
— А что, у вас есть гинеколог-консультант?
— Сразу видно, что следователь так же ничего не знает, как и ты: все те вопросы, которые и он задавал.
— Это ж хорошо. Так как у вас?
— «Как, как»! Врачи гинекологического отделения приходят и консультируют, когда есть необходимость.
— У них для этого специально выделено время?
— Не говори глупостей!
— Да не раздражайся, мне просто интересно, как у вас строится работа. Я тоже как-никак, а начальник.
— У вас все не так. У вас и денег больше. У нас ведь консультант, пусть гинеколог, терапевт, хирург, должен закончить всю свою работу — у гинеколога осмотры, обходы, аборты, операции, записи истории болезни, — а потом идти консультировать.
— А если отделение перегружено?
— А оно почти всегда перегружено.
— Значит, им лишнюю работу как-то оплачивают?
— Володя, не морочь мне голову. Неужели ты за столько лет жизни со мной ни разу не услышал меня!! Ну, где ж у нас деньги на это?! Все ж расписано поставкам. Нет таких денег. Мы все ходим консультируем за счет своего времени. Нет специальных денег на это.
— Непорядок. Как же так можно?
— Вот этого вопроса следователь, наверное, не задавал. Как можно! Да так и можно. Больные же. Необходимо смотреть — и смотрим.
— А ночью дежурные смотрят?
— Ночью гинеколога у нас нет.
— А если срочно нужно?
— Хирург и сам может управиться. Во всяком случае, оперировать мы можем. Ведь гинекология — отрасль хирургии. В диагностике мы еще можем путаться, а с операциями справимся.
— А если вам гинеколог очень срочно нужен?
— Если срочно, бежит из отделения, кто свободен. Срочность не планируется, срочность сваливается. А ночью, в крайнем случае, можно из дома вызвать.
— А в этом случае оплачивается?
— Когда меня иногда вызывают, разве мне оплачивают? Ты что, не знаешь? Может, по закону и должны — не знаю, — но в практике я с этим не встречалась.
— Что еще он рассказывал?
— Вот все рассказал, а дальше для меня самое опасное пошло. Дальше следователь сказал, что раз мы всегда можем вызвать гинеколога срочно, значит, лечащий врач имел возможность проконсультировать больную в первый же день. А коль он не сделал этого — стало быть, налицо явная халатность.
— А для тебя самое опасное — халатность, как я понимаю?
— Ну!
— Так что ж он ответил?
— Что не было никакой срочности в подобной консультации. И в дальнейшем было подтверждено, что все назначения были правильны и все манипуляции были потребны не специфически гинекологические, а общехирургические и что отсутствие консультанта никак не отразилось на течении болезни. А следователь продолжал выжимать из Степан Андреевича мою халатность. И Степан нам сказал, что он закончил красиво: «Доктор наша не сочла нужным поднимать гинекологическую панику, а приехала ночью на операцию».
— Красота безответственная. Надо же отвести халатность. Ну и чем все кончилось? Чем следователь кончил?
— Сказал, что у него пока не все укладывается в голове, что он еще должен подумать, подготовить вопросы, и, возможно, ему еще придется вызывать людей из больницы, в том числе и его, Степана Андреевича.
— На том конец?
— Еще подписал протокол беседы, как говорит следователь.
— Протокол допроса?
— Ну. И Степан Андреевич, как он говорит, точно так же поправил следователя, заменив в разговоре слово «беседа» на «допрос».
— Все шутками занимаетесь. Заменил слово! Тут думать надо, как быть.
— А мы не думаем! Ты, может быть, первый раз более или менее подробно расспросил и тут же советы даешь. И главное, очень конкретнее: «Думать надо».
— Ну, чего ты нервничаешь?
— А что, мне не от чего нервничать? Какие все вы спокойные больно. И все такие! Думать! Работать!..
— Ну, перестань, Галя. Успокойся, не шуми. Мне на завтра билеты предлагают. Пойдем? Знаешь, на…
— Ну, ты думаешь! Ну, какой мне театр, скажи! Ну, о чем ты говоришь?!
— Ну, ладно, ладно. Я так и думал. Так и скажу. А может, и сам пойду.
— Пап, мне ты велел не теребить мамку, есть ей надо, а сами вон сколько уже сигарет выкурили… Все ля-ля да ля-ля. А мне так нельзя…
— Ты прав, сынок. А я не прав. Иди, Галя, иди поешь.
На кухне Галина Васильевна недолго разогревала, недолго и ела — не была она голодна, а как можно быстрее занялась приготовлением еды на завтра, одновременно моя посуду, накопившуюся за день, и затем перешла к каким-то хозяйственным работам в ванной комнате.
Андрей готовил уроки.
Вскоре подошел Володя:
— Галь, я пойду к Тарасову. Поработать надо. Кое-что нам сделать надо.
— Иди. Когда придешь?
— Не поздно, наверное.
Галина Васильевна еще долго разбиралась со всякими домашними делами.
Андрей сначала занимался, — потом читал, потом говорил по телефону, потом пошел спать.
Время от времени они перекидывались какими-то словами, репликами.
Было мирно, тихо, спокойно.
Потом Галя позвонила по телефону. Поговорила. Потом ей звонили.
Подошла к Андрею. Сын спал. Теперь до утра не проснется. Не то чтобы Галя завидовала — она пока тоже спала неплохо, но где ей теперь взять ту безмятежность во сне, которая сейчас так явно светится на спящем Андрейкином лице. Как бы она не уменьшила его безмятежность. Впрочем, очень много надо, чтобы нарушить детскую безмятежность, а если все-таки случится такое, то никогда не знаешь, как это скажется в будущем.
Галя написала записку на большом листе бумаги, чтоб в глаза бросалась, и прикрепила к вешалке:
«Звонили из больницы. Пошла туда. Ложись спать. Не жди. Позвоню».
* * *
Вадим Сергеевич бешено нажимал на педали и гнал велосипед по самому краю дороги, у тротуара. Глядя на это лицо, можно было подумать, что в душе у него сейчас бушуют действительно нечеловеческие страсти, расходуются нечеловеческие силы. Он проносился по лужам, не обращая внимания, что временами мутная, густая, грязная вода, разрезанная колесами, взлетала с дороги и обдавала мимо идущих прохожих.
В проехавшей навстречу машине ему бросилась в глаза сидевшая рядом с водителем Галина Васильевна. Это вызвало у него новый приступ волнения, бешенства, страстности, совершенно не равнозначных происходящему, не укладывающихся в рамки нормального понимания.
Внутри все клокотало, но никто из окружающих, наверное, не сумел бы объяснить несоответствия этой внутренней бури его нынешним внешним обстоятельствам. Нервничали все, но, пожалуй, никто вокруг так не проявлял себя. Его постоянная готовность к обороне, когда военные действия не нужны, да и невозможны, нередко приводили к диким реакциям, несоразмерным событиям.
«Какого черта я должен переживать еще и из-за их больных. Мало что я оперировал ее. Я-то все сделал правильно. Нет же претензий к операциям. Виноваты они, не виноваты, пусть разбирается кому положено. Ко мне же нет претензий. Я сделал все. И я вовремя назначил консультацию гинеколога. Пусть, по существу, она срочно не была нужна, но я все предусмотрел. Что бы там ни случилось, я все равно ни при чем. Ни обман с температурой, ни вызов гинеколога ко мне отношения не имеют. Конечно, если б не написал консультацию, не было бы и проблемы, не привязывались бы сейчас; но меня не могут упрекнуть, что я зря написал. И зав подтвердила… Я ж не писал о крайней необходимости — речь шла о формальной желаемости консультации. Все четко у меня. Вечно неприятности из-за гинекологов. Пришли бы вовремя — и все. Подумаешь — заняты! А мы не заняты?! Ходим же. А если не напишешь, скажут — почему не вызвал гинеколога. В конце концов, Галина за это отвечает — пусть она и держит ответ. Так и скажу: я не знаю, спрашивайте у нее. Но и закладывать ее я не хочу — не дело закладывать. Уж сколько времени, как Ручкина померла, а в котле этом все мешают. Если б не это разбирательство, дядя уже давно и думать про нее забыл. Вот мы бы не забыли, мы бы помнили и без искусственного подогрева. А Галину нельзя закладывать… Не надо… Надо сохранить хладнокровие. Как на дистанции. Все. Пускай сама за себя отвечает… Заложу не заложу, а закладывать не хочу… не буду. Пускай сама… Я, в конце концов, все честно сделал, а дальше как получится. Не должен же я из-за них страдать…»
