Ознакомительная версия.
Who has never said a word,
Starts to sing: «Spring! Spring!..»
Все дальше и дальше улетали они от голубого шарика Земли, но песня ширилась и летела вместе с ними по Млечному Пути:
Когда крохотная птичка,
Которая никогда не поет,
Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,
И когда голубой колокольчик
Даже в глубине ущелья
Начинает звенеть: «Динь! Динь!»,
Это значит: природа
Просто приказывает нам
Влюбиться, о да, влюбиться!
И тогда птицы делают это!
И пчелы делают это!
И даже необразованные мошки делают это!
Так давай же займемся этим!
Давай любовью займемся, детка!
Поверь, что шимпанзе и в зоопарке делают это,
И австралийские кенгуру делают это,
И высоченные жирафы делают это,
И даже тяжеленные гиппопотамы делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
И самые респектабельные леди делают это,
Когда их призывают на то джентльмены!
Даже европейские математики делают это!
И даже блохи делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
Ушла песня, растворилась в космическом мраке…
Тишина.
Но вдруг, после паузы, в этой тишине и мраке — пронзительный школьный звонок. И — оглушительный топот ног, как от стада гиппопотамов. Но нет, это не стадо гиппопотамов, это школьники несутся по школьному коридору. И в числе этих школьников — Сергей и Валера, сыновья Пачевского. Как оглашенные бегут они по коридору… выскакивают на школьный двор и вдруг… Маленькая, не старше пяти лет, девочка с личиком ангелочка заступила им дорогу и сказала старшему: — Мальчик! А, мальчик! Как тебя звать?
2005
По ночам, перед рассветом ей регулярно снились грохот стрельбы, взрывы, крики, мат и стоны. И свой собственный безмолвный крик ужаса: «МУСА-А-А! НЕ УМИРАЙ!.. НЕ УМИРА-АЙ!..»
От этого крика Зара просыпалась, рывком садилась в постели.
Вокруг была тишина и утренний солнечный свет.
Зара вставала, с трудом выходя из ночных кошмаров, умывала лицо с огромными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело — стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее — безразличие…
Тут откуда-то издали звучал утренний рог — молитвенно и протяжно.
Прервав утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.
Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними — горы до горизонта.
Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок — пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:
— Черная вдова…
— Засохнет теперь…
— Лучше бы их вместе убило…
— Нет, Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть — это святое…
Зара проходила мимо.
Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной — совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.
В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.
Женщина вышла из машины, подошла к могиле, у которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:
— Это муж? Или брат?
— Муж.
— Горе… И давно его?
— Месяц.
— А сколько прожили?
— Год.
— Ребенок есть?
Зара молчала.
— Почему молчишь? — спросила женщина.
— Нет ребенка.
— Не хотели? Или что?
Зара ответила через силу:
— Был… Потеряла…
— Как это потеряла?
У Зары слезы навернулись на глаза.
— Ну, потеряла. На втором месяце…
— А-а!.. — сказала женщина. — Да, это горе… У тебя братья-сестры есть?
— Брат был, тоже погиб.
— А я потеряла мужа и сына. Теперь мы с тобой никому не нужны. Замуж никто не возьмет. Детей не будет. Засохнем. Я из Нижних Гихи, слышала?
— Да…
— Меня Аида звать. У нас большой бой был ночью. Трое мужчин и два ребенка ушли к Аллаху. А прибрать некому. Поможешь?
— Конечно.
— Поехали.
— Прямо сейчас?
— Да. На улице лежат. Грех…
И женщина не оглядываясь пошла к «газику».
А Зара, колеблясь, посмотрела на свой дом вдали… на женщину, без оглядки шагающую к машине… И пошла за женщиной…
Все, что было потом, она помнила так, как в кино показывают бобслей: урывками и под музыку. Только музыка была не киношная, а песни Тимура Муцараева, чеченского «певца шахидизма»:
Я не забуду никогда
Тот бой и бесконечный хаос
И вспоминаю, задыхаясь,
Друзей, ушедших навсегда.
Под эту песню в разбитом горном ауле Зара помогала хоронить погибших… А песня звучала:
И вновь суровые гробницы
Растут из пепла и огня.
Но, павших братьев хороня,
Мы не забудем эти лица!..
И две ее подруги-шахидки взорвали два пассажирских самолета. А Зара еще читала Коран и молилась со своей наставницей. А в Москве прозвучал теракт у метро «Рижская». Но Зара еще не была готова — на базе боевиков она постигала постулаты джихада о святой обязанности отомстить за мужа, прихватив с собой на небеса как можно больше мунепаков — неверных…
Один из этих неверных — подполковник Климов — возвращался с боевой операции. Два его БМП и тяжелый БТР, грязные, со следами пулевых и осколочных попаданий, спустились с гор к равнине и направились к Ханкале[7].
При подходе к Ханкале климовские БМП и БТР прошли по проходу в минных полях и, у шлагбаума на развилке дорог, ведущих к двум базам — МВД и армии, — свернули к базе МВД. Здесь было не разогнаться — дорога шла змейкой среди бетонных навалов и танков, стоящих в капонирах в ожидании потенциальных смертников на колесах…
Затем, прокатив вдоль красноречивого фронтового быта — вереницы сборных щитовых домов, вагончиков и стационарных палаток, уличных умывальников, турников, сортиров и бельевых веревок, на которых сохли солдатские портки, — два БМП остановились у госпиталя, высадили трех раненых и дюжину вусмерть усталых бойцов УБОПа. А БТР покатил дальше, к штабу, обнесенному бетонным забором с колючей проволокой.
Возле штаба БТР затормозил, и Климов — тридцатитрехлетний, крупный, бритоголовый, измотанный, в грязном камуфляже и с окровавленной косынкой на голове — выпрыгнул прямо в грязь у штабного КПП. И минуту спустя устало вытянулся по стойке «смирно» в двери кабинета одного из руководителей штаба.
— Товарищ генерал, разрешите доложить?
— Вольно, — ответил генерал. — Садись. Сколько суток не спал?
— Трое, товарищ генерал. — Климов сел.
— Ну?
— Восемь бандитов ликвидировали, трое ушли.
— Наши потери?
— Три «трехсотых» — один тяжело ранен, двое полегче. Убитых нет.
— Ясно. Представлю к награде.
— А отпуск, товарищ генерал? У меня командировка месяц назад кончилась, я семью полгода не видел.
— Знаю. Но тут тебе послание. Смотри…
Генерал взял с полки видеокассету, вставил в видеомагнитофон, включил.
То, что увидел Климов на экране телевизора, было не для слабонервных. А увидел он, как двое боевиков в масках держат связанную по плечам десятилетнюю русую и голубоглазую девочку, прижимают к столу ее ладонь, а третий топором отрубает ей мизинец и безымянный палец.
Генерал остановил пленку, отмотал чуть назад и нажал «стоп».
Бородатый боевик с занесенным топором застыл на стоп-кадре.
— Узнаешь? — спросил генерал.
— Конечно. Это Кожлаев.
— Ты уверен?
— У него наколка на пальце. Буква «К». Как у его брата.
— Тогда смотри дальше. — Генерал включил пленку.
Бородатый боевик, держа в руке окровавленный топор, сказал с телеэкрана:
— Ты, Климов! Ты меня видишь? Еще раз посмотри. Даю вам неделю сроку. Не отдашь брата — руку ей отрублю. Еще не отдашь — голову отрублю. Ты понял?
На этом запись оборвалась, генерал выключил магнитофон.
Климов помолчал, спросил:
— А кто девочка?
Генерал взял с полки бутылку коньяку, налил треть стакана, придвинул Климову:
— Выпей.
Климов посмотрел на генерала, на коньяк.
— Извините, товарищ генерал. Я непьющий.
Ознакомительная версия.
