Аня ушла без загса, незаконно. Свободная любовь. Говорят, на Западе так принято. Но мы же не на Западе… Алика без отцовской руки не удержать. Ирина живет враскоряку, ничего не видит, не соображает. Сколько это будет длиться? И когда это кончится?
«Он нас любит. Он вернется», – внушала кому-то Лидия Георгиевна и прожигала взглядом свою точку. Как будто гипнотизировала: он вернется… вернется…
И он вернулся. Забрать рояль.
Рояль, как человек, имеет определенную информацию. Клавиши обладают своей податливостью. Рояль принимает тебя или нет. Он твой или чужой.
Игорь мог играть только на своем стареньком классическом «Бехштейне».
Ирины не было дома. Дверь отворила Лидия Георгиевна.
У Игоря был свой ключ, но он позвонил, как чужой. За его спиной стояли два такелажника. Рояль грузят специальные люди. Просто грузчики здесь не подходят.
– Там, – показал Игорь.
Такелажники вошли в комнату и сразу принялись откручивать ножки от рояля.
– Поешь? – будничным голосом спросила Лидия Георгиевна, как будто ничего особенного не происходило.
Месяцев по привычке прошел на кухню. Сел за стол. Теща стала накладывать еду на тарелку. На этот раз было вкусно: картошка, селедка, лук.
Месяцев стал есть. Теща внимательно на него смотрела.
– Так вышло, – сказал он.
– Это пройдет, – спокойно пообещала теща.
– Что вы, не дай бог, если это пройдет…
В глазах Игоря стоял настоящий страх.
– Не ты первый, не ты последний. Но будь осторожен.
– В каком смысле? – Месяцев поднял глаза. Теща приняла взгляд.
– Затопчут.
– Кто?
– Жизнь.
В дом вошла Ирина. В прихожей на полу, как льдина, лежал рояль. Такелажники переносили ножки к лифту. Все было понятно и одновременно не понятно ничего. Рояль стоял двадцать пять лет. Почему его надо выносить? Разве не достаточно того, что он вынес себя?
Ирина торопливо прошла на кухню, прямо к холодильнику, достала бутылку вина. Не глядя ни на кого, стала пить из горлышка, как будто ее мучила жажда. Месяцев смотрел на нее во все глаза. Это было новое. Раньше она никогда не пила. Но ведь и он в качестве гостя тоже никогда здесь не был.
– Хотя бы нашел себе скрипачку. Человека нашего круга, – прокричала Ирина. – А кого ты выбрал? У нее даже имени нет!
– Как это нет? – растерялся Месяцев. – Есть.
– Люля – это не имя. Это понятие.
– Откуда ты знаешь?
– Это знают все, кроме тебя. Все приходили и уходили. А ты остался. Дурак.
– Дурак, – подтвердил Месяцев.
– Она тебя отловила, потому что ты – известный пианист. А я любила тебя, когда ты был никто и ничто!
– Я всегда был одинаковый, – хмуро сказал Месяцев.
Ирина неожиданно опустилась перед ним на колени. Обняла его ноги.
– Я не могу покончить с собой, потому что я не могу бросить Алика. И я не могу жить без тебя. Я не могу жить и не могу умереть. Пожалей меня…
Ирина прижалась к его ногам и заплакала. Лидия Георгиевна вышла из кухни, чтобы не видеть.
Месяцев потащил Ирину вверх, она поднялась и обняла его за шею. А он обнял ее. Они стояли и вместе плакали. И казалось, что сейчас кончатся слезы и решение будет найдено.
– Я тебя не тороплю, – сказала Ирина. – Сколько тебе надо времени?
– На что? – не понял Месяцев. Потом понял. Жена все решила за него. И казалось так естественно: привинтить к роялю ножки, поставить на место и все забыть. Все забыть.
– Я не буду тебя упрекать, – пообещала Ирина. – В конце концов, порядочными бывают только импотенты. Я тоже виновата, я была слишком самоуверенна…
Месяцев вытер ладонью ее щеки.
– Ты не виновата, – сказал он. – Никто не виноват.
В кухню вошли такелажники.
– Нести? – спросил один.
– Несите, – разрешил Месяцев.
– Нет… – тихо не поверила Ирина.
Она метнулась в прихожую. Упала на рояль, как на гроб. Обхватила руками.
– Нет! Нет! – кричала она и перекатывала голову по лакированной поверхности.
Такелажники застыли, потрясенные. Из комнаты выбежала Лидия Георгиевна и стала отдирать Ирину от рояля. Она цеплялась, мотала головой.
Месяцев не выдержал и вышел. Стал в грузовой лифт. Через некоторое время мелкими шажками вдвинулись такелажники с телом рояля. Месяцев нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз. Крик вперемежку с воем плыл по всему дому. И становилось очевидно, что человек – тоже зверь.
Капли стучали о жестяной подоконник. С неба капала всякая сволочь. У кого это он читал? У Корнея Чуковского, вот у кого. Месяцев чувствовал себя одиноко, как труп на шумной тризне. А это у кого? Кажется, у Пушкина.
– Люля, – позвал он.
– А… – Она выплыла из полудремы.
– У тебя было много мужчин?
– Что?
– Я спрашиваю: у тебя было много мужчин до меня?
– Кажется, да. А что?
– Сколько?
– Я не считала.
– А ты посчитай.
– Сейчас?
– Да. Сейчас. Я тебе помогу: первый муж, второй муж, я… А еще?
Люля окончательно вынырнула из сна:
– Первый муж был не первый. И второй не второй.
– Значит, ты им изменяла?
– Кому?
– И первому и второму.
– Я не изменяла. Я искала. Тебя. И нашла.
– А теперь ты будешь изменять мне?
– Нет. Я хочу красивую семью. Все в одном месте.
– Что это значит?
– То, что раньше мне нравилось с одним спать, с другим разговаривать, с третьим тратить деньги. А с тобой – все в одном месте: спать, и разговаривать, и тратить деньги. Мне больше никто не нужен.
Месяцев поверил.
– Ты меня любишь? – спросил он.
– Люблю. Но нам будут мешать.
– Кто?
– Твой круг.
– Мой круг… – усмехнулся Месяцев. – Мой отец был алкаш, а мама уборщица в магазине. Ей давали еду. Жалели.
– А я администратор в гостинице. Было время, когда койка стоила три рубля, со мной десять.
– Не понял, – отозвался Месяцев.
– Надо было есть, одеваться, выглядеть. Что ж тут непонятного?
Месяцев долго молчал.
– Почему ты молчишь? – встревожилась Люля.
– Вспоминаю: «Ворами, блядями, авантюристами, но только вместе». Откуда это?
– Не помню, – задумчиво отозвалась Люля.
С неба продолжало сыпать. Но оттого, что где-то сыро и холодно, а у тебя в доме сухо и тепло…
Он обнял Люлю.
– Поиграй на мне, – сказала она. – Я так люблю твои руки…
Он стал нажимать на ее клавиши. Она звучала, как дорогой рояль.
А композитор кто? Любовь, страсть, тишина. И снежная крупа, которая сыпала, сыпала, сыпала с неба.
Врач Тимофеев был занят. Он так и сказал:
– Я занят. Подождите.
Месяцев ходил возле кабинета. Прошло десять минут. Когда ждешь, то десять минут – это долго. Совковые дела, совковые врачи. Для них люди – мусор. Кто бы ни был. Пришел – значит, зависишь. А зависишь – сиди и жди.
Прошло еще десять минут. Месяцев понял, что это неспроста. Алику не дают освобождение. Что-то сорвалось. И теперь Алика заберут в Армию. В горячую точку. И вернут в цинковом гробу.
Из кабинета вышла женщина в белом халате. Как-то не просто глянула на Месяцева, будто что-то знала.
– Войдите, – сухо пригласила она.
У Месяцева все остановилось внутри. Он уже не сомневался в плохом исходе. И деньги не помогут, хотя он готов был платить любые деньги.
Тимофеев сидел за столом в высоком колпаке, как булочник.
– Ваш сын не пригоден к службе в Армии, – сообщил он.
Месяцев молчал. Привыкал к счастливому повороту событий.
– Спасибо… – растерянно проговорил он. – Очень хорошо.
– Нет. Не хорошо. Ваш сын болен, и его надо лечить. И ставить на учет.
– Куда? – не понял Месяцев.
– В ПНД. Психо-неврологический диспансер. Такие больные стоят на учете.
– Зачем?
– Это нужно для общества. И для него самого. Если ваш сын совершит преступление, то его посадят не в тюрьму, а в больницу.
– Что вы такое говорите? – оторопел Месяцев.
– Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика.
Месяцев ощутил: что-то надвигается. Беда грохочет колесами, как поезд вдалеке.
– Что это за симптоматика? – спросил он.
– Склонность к мерзким выходкам, пренебрежение любой моралью, крайний эгоцентризм, специфическое мировоззрение…
– Но таких людей сколько угодно, – резонно возразил Месяцев.
– Есть здоровые эгоцентристы, а есть больные. Ваш сын болен. У него разрушены связи с окружающим миром.
– А отчего это бывает?
– Шизофрения – наследственное заболевание. У вас по мужской линии были душевнобольные?
– Сумасшедших не было. А алкоголик был, – хмуро сказал Месяцев.
– Ну вот. Алкоголизм – тоже душевное заболевание.
– Это лечится? – тихо спросил Месяцев.
– Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится.
– Почему?
– Метафизическая интоксикация.
Знакомый психоаналитик открыл частный кабинет и брал за прием большие деньги. Месяцева он принял без очереди.
– Шизофрения – это болезнь яркого воображения, – объяснил он. – Ты думаешь, ты нормальный? Или я? Почти все гении были шизофреники. Эдгар По, Сальвадор Дали, Модильяни, Врубель, Эйнштейн…
