От удивления я не знал, что сказать. Я все еще не мог вспомнить этого человека.
– Ты ведь Михаил, точно?
– Ну да… только…
– Мы тебя в армию провожали полгода назад. Мне еще ногу тогда сломали. А ты все-таки откосил?
У меня просто голова пошла кругом. Я вдруг понял, что разговариваю с тем самым дембилем, который весной устроил переполох с членовредительством на проводинах моих знакомых.
– Откосил? – повторил он, заглядывая мне в лицо.
– Да нет… ты знаешь… Это не меня тогда провожали.
– Не тебя? – он хлопнул по капоту и захохотал. – А я тогда еще подумал – жалко пацана. Такую тачку придется на два года бросать. Точно не тебя провожали?
– Нет, не меня.
– Вот, блин. Видимо, я тогда сильно набрался. Ни черта не соображал. Ты помнишь, как мне ногу сломали?
– Помню.
– Уроды! Хотя, все равно жалко пацанов. Слыхал, что с Петровичем приключилось?
– Нет. Я тут… уезжал на некоторое время.
– Недавно заходил к его мамке. Сидит, ревет. Я говорю, что за дела? А она мне, мол, Петровича чечены поймали. В плен Петрович попал. Прикинь, на фиг, кавказский пленник.
– Он разве в Чечне служил?
– Да нет, где-то в России. Но там рядом, на юге. Прикинь, чечены в конец оборзели. Сейчас Березовский поехал его выкупать. Вчера по телику сообщили. Там до фига, оказывается, уже наших пацанов. А эти козлы только сейчас стали чесаться.
– А мать его что?
– А что мать? Сидит, плачет. Она боится, что они ему яйца отрежут. Внуков, говорит, никогда не увижу. Прикинь, Петрович попал.
– Да уж, – сказал я. – Ну а ты-то как? Зажила нога?
– Да сейчас, вроде бы, все нормально. Срасталась плохо. Аппарат Елизарова без конца перекручивали. Еще потом одна спица загнила. Короче, говно.
– Да, не повезло тебе.
– Это как посмотреть.
– В смысле?
– Я там с хорошими людьми познакомился.
– С Николаем Николаевичем?
Он посмотрел на меня с подозрением.
– А ты что, его знаешь?
– Нет. Но ты сам про него сказал десять минут назад.
– А! Ну да… Когда я сказал?
– Да когда пытался вспомнить, где меня видел.
– Да?.. А Николай Николаич здесь при чем?
– Да я-то откуда знаю! Ты спросил, может, мы встречались у Николая Николаевича.
Он задумчиво покачал головой.
– Слушай, какой человек! Настоящий мужик. Вот нам кого надо в президенты. Разбирается во всей херне. Если бы не он, я бы сейчас до сих пор у себя на заправке говно разгребал.
– Ты на заправке раньше работал?
– Ну да. Нормально, конечно, получал, но не так как здесь на рынке. Здесь четкие бабки. Без всяких базаров, четкая капуста. Зелеными, и всегда вовремя.
– А как ты с ним познакомился?
– В одной палате вместе лежали. У меня аппарат на левой ноге, а у него – на правой. Я ему машину диагностировал, не выходя из больницы.
– Как это?
– У него «Вольво» уже целый месяц барахлил. Он пожаловался, что его механики ни хрена сделать не могут. Я у него кое-что расспросил и сразу все понял. Объяснил ему, но он тоже запомнить не мог. Тогда я его мужикам по сотовому все рассказал, что там к чему. Они на другой день уже отремонтировали. После этого Николай Николаич мне новую работу предложил.
– Вот здесь на рынке?
– Но. Хватит, говорит, дурочку валять. Пусть долбоебы на дядю работают. Человек, говорит, должен работать только на самого себя.
– Верная мысль.
– Ну вот, я сразу как выписался, сюда перешел. А на заправке всем сказал, чтобы они пошли в жопу. Знаешь как они меня там достали.
– Саня! – крикнул кто-то из ворот рынка.
Он обернулся и махнул в ту сторону.
– Иду! Ни фига без меня не можете!
– Ну, давай, – он снова повернулся ко мне и протянул руку. – А то хочешь, я тебя на работу возьму?
– Я подумаю.
На руке у него был вытатуирован аккуратный Феррари.
– Нравится? – сказал он, заметив мой взгляд. – Классная наколка. После больницы сделал. Ну, давай! Заходи, если чего надумаешь.
Я стоял и смотрел ему вслед, пока он не обернулся.
– Слышь, – крикнул он. – А ты чего в травматологии-то лежал?
– Да так, – махнул я в ответ. – Бандитская пуля.
Когда он исчез за воротами рынка, я выбросил в урну журнал с портретом Шумахера.
* * *
Теперь я стал ездить к Марине на дачу практически каждый день. После отъезда моего «родственника» домоуправление «неожиданно» решило поменять все трубы в доме, и это, разумеется, потребовало моего присутствия. Вслед за этим мне пришлось вплотную заняться своим ранением, поскольку в Москве проездом оказался «знаменитый экстрасенс», который мог излечить последствия самых серьезных травм одним лишь прикосновением. Естественно, я не мог упустить такой шанс, поэтому Сереже еще несколько дней пришлось обойтись без моего общества. Потом я несколько раз эпизодически отлучался по менее значительным поводам, но так или иначе мне всегда приходилось что-нибудь врать. Ложь снова стала неотъемлемой частью моей жизни. А что еще мне оставалось? Не мог же я сказать, что езжу к Марине. Вряд ли Сережа понял бы меня правильно. Я уж не говорю про Павла Петровича.
На даче было хорошо. Сначала мне не совсем нравилось то, что там постоянно ошивались Маринины однокурсники, но со временем я к ним привык, и когда они не приезжали, даже без них скучал. Чаще всего появлялись Репа и длинноволосый Рамиль, с которыми я познакомился в свой второй приезд. Иногда бывали другие, но эти приезжали почти каждый день. Им надо было репетировать свой спектакль, а эти двое были заняты во всех сценах, где играла Марина. Со временем я догадался, что они приезжают на дачу из-за нее. Не в том смысле, что у них там что-то такое с ней было, а в том, что они понимали ее положение. Ей было трудно ездить каждый день в Москву из-за маленького Мишки, да и с деньгами после смерти Ильи Семеновича теперь все стало не слава Богу. Я еще несколько раз пытался всучить ей сколько-то долларов, но она была как каменная стена.
– У нас еще много картошки, – улыбаясь, говорила она, и я заталкивал свои баксы в задний карман.
Короче, мне нравились эти двое. Они явно не собирались бросать Марину в беде.
Судя по всему, я им нравился тоже. Во всяком случае, они любили мой джип. Если на свой счет я еще мог сомневаться, то в их чувствах к моей машине я был абсолютно уверен.
– Классная у тебя тачка, – говорил Рамиль, развалившись на заднем сиденье.
– Хороший аппарат, – одобрительно гудел Репа.
– Что бы мы без тебя делали?
– Ездили бы на электричке, – улыбался я в ответ.
– Электрички так поздно не ходят.
– Слушай, ты ведь нас каждый день возишь.
– Ну и что?
– А чем ты, вообще, занимаешься?
– В смысле?
– Да отвяжись ты от него, – гудел Репа. – Радоваться надо, что человек нам помогает.
– Да я же так, в принципе только хотел узнать.
– Засунь свои принципы себе сам знаешь куда.
– Грубый ты Репа. Неотзывчивый.
– Это у меня просто голос такой. А на самом деле я беленький, пушистый и с хвостиком.
– Все очень просто, – смеялся я. – Мне работать не надо. Я внебрачный сын Черномырдина.
– Так мы, значит, братья, – кричал Рамиль. – У тебя вот тут есть родимое пятно?
По вечерам, когда они заканчивали репетировать, мы пили чай на веранде. Марина заваривала его со смородиновым листом, и мы подолгу болтали, не вставая из-за стола до тех пор, пока солнце не пряталось за верхушками деревьев. После заката в лесу становилось прохладно, и тогда не было ничего приятнее на свете, чем горячая кружка чая в руках. По ночам было уже по-настоящему холодно, поэтому перед отъездом мы каждый вечер добросовестно топили печку.
– А то приедем завтра, – говорил Рамиль, – а вы тут уже скукожились.
– Я и сама умею огонь разводить.
– Не знаю, не знаю. На самом деле, тут требуется профессионал. Видишь, как пламя переходит от этого полена к остальным? Видишь, как стелется? Думаешь, это само так получилось? Нет, дорогая моя. Годы усиленных тренировок плюс золотая медаль первой степени на курсах подготовки юных пожарников.
– Ты самый невероятный болтун, – смеялась Марина. – Собирайся скорей. Михаил тебя ждет уже пятнадцать минут.
– Все в порядке, – отвечал я. – Лично мне спешить некуда.
– Я не болтун, – говорил Рамиль. – Я умный, талантливый и обаятельный.
Сначала меня удивляла манера их поведения, но постепенно я к ней привык. Сама их профессия требовала от них того, чтобы они отличались от остальных людей. То, что у нормального человека считалось бы хвастовством или даже, может быть, наглостью, у этих артистов проходило как «очаровательная» выходка. Временами меня коробило от их шуток, но я смотрел на Марину, и она делала мне глазами знак, чтобы я просто не обращал внимания.
Вскоре трава по утрам начала покрываться инеем. Она все еще оставалась зеленой, но когда я приезжал пораньше, на ней серебрился аккуратный белый налет. Рамиль называл его радиоактивным осадком. Мы даже не заметили, как выпал первый снег. Осенью вообще все происходит незаметно.
