– Ты думаешь, почему я приехал, – я взял второй стаканчик с кофе и поднял его, зажав между ладонями и держа пальцы вверх; я заставлял себя пить. Я поднял тост.
– За Эдриен Трисмегист[20], убийцу индейцев. Динозавра и друга. Древнего трицератопса.
Я подтянул брюки и снова пошел в туалет. Писсуар был похожий на изваяние и очень чистый. Я вспомнил, что когда-то пытался писать Эдриен серьезные письма по электронной почте. Возможно, для нее они не имели особого смысла, но я, бывало, тратил на их сочинение все воскресенье. Это были самые радостные дни того семестра в колледже, больше я никогда не чувствовал себя столь красноречивым. Или таким реализовавшимся, как после бессонной ночи, когда я бродил по кампусу, настолько опустошенный, будто дописал дипломную работу или что-то вроде того. Я бродил по паркам, снова и снова прокручивая в голове отправленное письмо. Но из всего этого до сих пор я помню лишь одну фразу: «Эдриен, связи между нами с тобой куда более сложны и великолепны, чем я один сам по себе». Когда мы были вместе, она подобную бредятину мне писать запрещала.
Я считал ее лучшим своим редактором, чем колледж – Эдриен была резка и пугала меня куда больше, чем тамошние преподаватели. Она стремилась являть собой противоположность меритократии: рожденная в богатой семье, по большей части не располагающая к себе, сгорающая от талантов, полученных без труда. После встречи с ней я постарался стать таким же, забегая вперед самого себя, как собака, и лаял на своего нудного хозяина, не понимая, почему этот человек за мной не поспевает. Вот что я мог бы написать во вступительном сочинении для колледжа:
Когда моя бывшая девушка попала в аварию на мотоцикле и сломала позвоночник, я многое понял о себе. Я научился расслабляться. Осознал, что она, возможно, совершенно забыла обо мне. А я помню, какой она была благородной и честной. Я понял, что никогда раньше просто так не сидел и не смотрел, как она спит. Я никогда не замирал на месте. Я никогда не позволял себе в ней усомниться. Я раньше ни разу не останавливался на месте и не смотрел на нее. Это было важно.
Я думал, сколько еще Эдриен пробудет без сознания. Мне очень сильно хотелось с ней поговорить. А ведь я мог бы уехать завтра, а она и не узнала бы никогда, что я вообще прилетал. Если бы я исчез, у Лидии бы испортилось обо мне мнение, но это было бы и неважно.
В палате Эдриен оказалась медсестра. Когда я вошел, она аж подскочила.
– Здравствуйте, – сказал я.
Она проверяла и поправляла провода – спешно, как телефонистка на коммутаторе. Одеяло снова было отвернуто, как до того, как я пришел.
Теперь в палате пахло средством для мытья окон. Когда медсестра ушла, воцарилась гробовая тишина, только в теплопроводах слышался какой-то звук. Или нет, скорее это что-то в палате, что-то из нового оборудования щелкало и постукивало – я осмотрел его – или, может, это штаны Эдриен, похожие на костюм астронавта, которые, сдуваясь и надуваясь, обеспечивали циркуляцию крови в ногах – но выяснилось, что они уже не работают, их выключили.
Я встал, обошел кровать и встал с другой стороны. Левое предплечье Эдриен, загипсованное так, что стальной шплинт доходил до самых кончиков пальцев – двигалось в локте. Рука совершала спазматические движения или что-то в этом духе; и гипс время от времени стучал по алюминиевому перильцу: тук-тук.
– Ты меня пугаешь, – пробурчал я, хватаясь за рукоять кровати. И подумал вдруг, не завидую ли я ей в том, что это она здесь лежит. – Скоро ты преобразишься, – сказал я. – Много времени это не займет. Старая Эдриен прекратит свое существование. У тебя вырастет новая кожа, новые кости. Пятое, десятое. Может, тебе даже втягивающиеся когти сделают.
– А руки?
Это была она. Карандаш, брошенный с балкона пентхауса. Я обязан был за ним полететь…
– …руки у тебя прекрасные.
Эдриен так резко провела загипсованной рукой по перильцам кровати, что я отскочил.
– Эта нет, – ответила она, отчаянно колотя ею.
– Гипс, – зашипел я, хватая руку, чтобы не дать ей его разбить. – Она в гипсе.
– Ничего не вижу, – объяснила Эдриен уже почти обычным тоном.
Снаружи летело время, а я уставился на ее открытый рот, на его оживший, саркастически искривленный контур. Эдриен хрипло дышала, не зная, что делать. Она не понимала, кто я такой.
– Сходить за медсестрой?
Ее лицо с завязанными глазами усохло даже еще больше, она казалась раздраженной.
– Больно, – сказала Эдриен.
– Знаю. – Я все еще крепко держал ее за руку.
Она подняла губу. Десны у нее были просто восхитительные, как самая красная сердцевина арбуза.
– Ты мне мешаешь, – задыхаясь, сказала она, – вы все мне мешаете. – Эдриен уже пыталась опереться на локоть, словно хотела подняться, но потом сдалась и начала вместо этого правой рукой, без гипса, показывать вверх и влево, а потом неуклюже, как плавником, махнула в сторону повязки; я нерешительно потянулся и схватил и эту руку тоже, опустив ее на место.
– Эдриен.
Она постаралась вырвать руку, но я не отпускал. Я чувствовал под своими пальцами все мышцы-сгибатели по отдельности, как клавиши пианино, игравшего что-то безмолвно и страстно. Это была сама Эдриен. Губы у нее кривились, смягчались, снова кривились. «Иди за сестрой», – наконец выпалила она. Я повиновался; выпустил руки и буквально у двери обернулся – она думала, что я ушел. Эдриен ловким движением выгнула здоровую руку и внезапно дернула голубую повязку. Она смялась и перекосилась, обвиснув на веревочке. Эдриен рванула еще раз, в этот раз подцепив ее большим пальцем снизу – я подскочил к кровати и отдернул руку, тогда она подняла другую, в гипсе, мне пришлось опуститься на локти для опоры, я уже держал обе руки, чуть не навалившись на нее телом, чтобы Эдриен не дергалась. Лицо мое оказалось над ее лицом: на месте повязки теперь виднелась ушибленная скула, рана на коже казалась совсем свежей, и мне нужно было как-то вернуть повязку строго на место – а из-под ее края уже показался глаз – белок красный, как кровавое озеро, а моргающее веко – черное.
– Это нужно для лечения, – выдохнул я, стараясь придать своему голосу властности. – Не нанеси себе… черт! – Эдриен резко ткнула большим пальцем в мою руку и принялась ковырять вены на моем запястье. На миг я отпустил ее и тряхнул здоровую руку с такой силой, что даже испугался, что сломаю и ее.
– Эдриен!
Резинка повязки соскользнула с самой широкой части головы и начала потихоньку сжиматься и съезжать. Пока я лежал рядом, видимая часть глаза стала больше, в красноте показалась тонкая, как лезвие, синяя полоска, газообразная корона вокруг мертвой черной звезды, расширенного зрачка, дыры в пространстве. Мне нужно было сделать что-то с собственным перекосившимся лицом. Я одновременно и хотел и не хотел, чтобы она меня узнала. Насколько я знал, зрение у Эдриен пострадало. Я как можно поспешнее отпустил загипсованную руку и попытался поправить повязку. Вяло моргавший глаз распахнулся. Зрачок уменьшился в размерах, в нем появился проблеск разума. Вернув повязку на место, я стал думать, увидела ли она меня.
Гипс взлетел и ударил меня по голове, ноги Эдриен затряслись как будто против ее желания. Мне следовало бы позвать медсестру, но после удара было слишком больно, я не мог даже посмеяться над тем, что она меня стукнула, и моя голова упала на подушку возле ее уха.
– Эдриен. Ты первый раз очнулась?
Она молчала. Ухо молчало. Голова страшно болела.
– Послушай, – сказал я, и мой голос словно затопил меня моей самостью. Я перестал шептать. – Ты знаешь, что произошло?
У нее сжались губы.
– Знаешь, что ты в больнице?
– Да, – ее дыхание напоминало теплый и вонючий ветер. – Я думала, что ослепла.
– Ты спину сломала.
По ее телу снова прошел спазм, механическое упорство жизни, потом Эдриен подняла руку в гипсе повыше и долбанула по рукояти. Зловещий звон заполнил палату. Я подождал, когда рука упадет, потом накрыл ее своим телом, моя грудь к ее груди, мои руки поперек ее рук, моя голова рядом с ее головой, и лежал так, пока ее тело не содрогнулось, как замедляющийся пропеллер, говоря об окончании спазма. Я чуть не целовал ее. Я слегка приподнялся и увидел, что Эдриен сжала губы, как будто бы вот-вот что-то придумает.
Потом сильная оранжевая рука оттащила меня в сторону, медсестра принялась крутить краник, регулирующий дозу морфия, и две личинки заползли Эдриен в кровь.
– Вы должны были меня позвать, – сказала сестра, когда глаза Эдриен под повязкой, вероятнее всего, закрылись.
– Она очнулась.
Медсестра осмотрела ее.
– Ну, вы ее успокоили.
– Я не сделал ей больно?
Она напряглась. Это была пожилая женщина, сильная, я видел загорелую морщинистую кожу у нее на локте и на запястье.
– Она пыталась снять повязку, мне пришлось ее держать.
– Вы пьяны.
– У меня изо рта пахнет? Изо рта еще долго пахнет.
