Ознакомительная версия.
А как славно все начиналось!
Однажды я приехал в издательство «Молодая гвардия», зашел к своей редактриссе и доверительно сообщил:
— Написал роман.
— Поздравляю, — без всякого воодушевления сказала она. — Большой?
— Большой. Двадцать листов. Хочу предложить его вам. Напечатаете?
— Ох, Виктор! Вы знаете, как я к вам отношусь. Но… Трудно. Бондарев свое собрание сочинений сунул вне плана, Лиханов толкает пятитомник. А мы же не резиновые.
— Вы не спросили, про что роман.
— Про что?
— Про БАМ.
— Быстро несите! Где рукопись?
— Я пошутил. Я еще не написал роман, только хочу написать.
— Но про БАМ?
— Про БАМ.
— Давайте заявку, поставим в план. И как только, так сразу.
— А если бы не про БАМ? — поинтересовался я.
— А про что?
— Ну, про любовь. Стали бы печатать?
— Про любовь на БАМе — да. Просто про любовь — нет. И не спрашивайте почему. Сами понимаете.
Конечно, понимал. Чего тут не понимать?
Про БАМ я заговорил не случайно. Незадолго до этого творческое объединение «Экран» Центрального телевидения заказало мне четырехсерийный художественный фильм на эту животрепещущую тему. Тематическую заявку одобрили, дали аванс и командировку в любую точку БАМа, чтобы я напитал сценарий живыми реалиями. Я здраво рассудил, что если у меня будет четырехсерийный сценарий, то сваять из него роман не составит труда. И отправился в командировку. Для начала — в Звездный, так назывался первый притрассовый поселок на Западном участке БАМа.
Близкое знакомство с буднями бамовцев произвело на меня сильное впечатление. Эти ребята и девушки не «дорогу века» строили, они решали свои проблемы — одиночества, жизненного неустройства, избавления от безденежья, гнета коммуналок, родительского диктата. Они решали их сами, не надеясь ни на кого. Из первой командировки я привез два десятка магнитофонных пленок. И уже тогда, расшифровывая их, понял, какую книгу напишу. В ней не будет ни одного моего слова, только рассказы бамовцев, непричесанные, без правки.
Последовали еще несколько командировок. И наконец книга была готова. Первой ее читательницей была молодогвардейская редактрисса.
— Какую сильную книгу вы написали, — сказала она. — Я плакала. Она не пойдет. Только не спрашивайте почему. Но мы будем бороться.
Рукопись отправили в ЦК комсомола. Еще во времена работы в «Смене» мне приходилось иметь с ним дело. Странное заведение с сотнями откормленных молодых жеребцов и энергичных пожилых девушек. ЦК всегда напоминал мне сложный механизм, работающий на бешеных оборотах. Но не было приводных ремней, связывающих этот механизм с жизнью, он работал вхолостую, сам по себе. Но моя рукопись оказалась ему по зубам.
Через два месяца, погуляв по отделам, она вернулась в издательство. Сказать, что ее обкорнали, значит не сказать ничего. Были вычеркнуты не только самые сильные куски, заставлявшие мою редактриссу, да и меня самого, плакать, но и эпизоды вполне нейтральные, мало-мальски живые. Из двенадцати листов осталось пять. К рукописи было приложено шесть страниц указаний.
— Книгу нужно спасать, — констатировала редактрисса. — Добавьте очерковых кусков, навтыкайте цитат. Доведите хотя бы листов до восьми. Да что я вам говорю, вы сами знаете, что нужно сделать.
Конечно, знаю. Чего тут не знать.
И вот сижу ночью с карандашом в руках и тупо отмечаю места в Стенографическом отчете о XXVI съезде КПСС, которые можно воткнуть в книгу. И вдруг, как озарение, приходит мысль:
— Господи Боже, да что же я делаю?!
В «Смене» вместе со мной работала замечательная журналистка Тамара Илатовская. Маленькая, с виду жантильная, генеральская дочка. Но ум у нее был острый, мужской, и перо мужское, твердое. А цельности характера можно было только позавидовать. Никогда не забуду, какой скандал она устроила ответственному секретарю, когда он вставил в ее очерк небольшую цитату из речи Хрущева. Цитату сняли, а ответственный секретарь после этого долго еще старался не попадаться ей на глаза.
Скандал она устроила из-за небольшой цитаты. А я сижу и выискиваю цитату побольше. Что со мной? Во что я превратился? Чем я, твою мать, занимаюсь? И самое главное: почему при этом я не чувствую себя говном?
И вот тогда, в ту памятную осеннюю ночь, я понял одну очень простую вещь. Я давно уже не занимаюсь творчеством. То, чем я занимаюсь, к творчеству не имеет никакого отношения. Финансовая деятельность — вот как называется то, чем я занимаюсь. Говоря сегодняшним языком — бизнесом.
Нет, через некоторое время поправился я, все-таки нет. Я занимаюсь делом, которое всегда было выше любого творчества: я борюсь за свою свободу.
С тех пор и борюсь. И борюсь, и борюсь, и борюсь.
И сегодня, издав без малого три десятка самых разных книг и не став ни знаменитым (это бы ладно), ни богатым (что огорчительно), вижу главное жизненное свое достижение в том, что практически никогда не высиживал на службе с девяти до шести и не вскакивал по будильнику.
Жизнь удалась?
Одинокое это дело — писательство. Когда погружаешься в роман, полностью выключаешься из жизни. Реальностью становятся фантомы, рожденные твоим воображением, даже во сне мучительно связываешь концы с концами. Жизнь со всем ее бытом словно бы утрачивает вещность, становится раздражающим фоном для некоего действа, нахально претендующего на то, чтобы стать новой реальностью.
Не пишите романов! Человек, задумавший роман, похож на туриста, который собирается в поход и предвкушает, какими дивными пейзажами он насладится, как будут звенеть ему жаворонки по утрам и какие таинственные, полные волшебства ночи будут окружать его палатку. Он понятия не имеет, что уже в первый день влезет в болото, потом будет бесконечно долго продираться по бурелому, обязательно безнадежно заблудится на середине пути и завопит в тоске, как граф Толстой (в письме Страхову): «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил „А. Каренину“! Невыразимо противно». И если каким-то чудом доползет до финала, то это будет уже совсем другой человек — мизантроп и психопат, способный говорить только о своем романе. Но скорее всего не доползет, а роман войдет в Полное собрание недописанных сочинений. Много таких недописанных ПСС, много.
Нет, не пишите романов. Если можете. А если не можете, будьте готовы к одиночеству, на которое себя обрекаете. Даже когда книга закончена, издана и вроде бы неплохо продается, вряд ли вы сможете вернуться к нормальной жизни, роман долго еще будет отзываться в вас похмельным эхом. Как марафонец, не сошедший с дистанции, чувствует себя обессиленным, ни на что не способным, так и писатель после большой работы ощущает себя пустым, вычерпанным досуха, как деревенский колодец. Без интереса читаешь все подряд, лениво ползаешь по Интернету. И пока не шевельнется под сердцем идея новой книги, пока не подзарядишься энергией характеров и сюжета, как актер заряжается энергией зала, чувствуешь себя безнадежно бездарным, никому не интересным, прежде всего себе, серым как валенок.
В один из таких дней позвонили из издательства «Олма-пресс»:
— Мы проводим «Неделю детектива». Не согласитесь принять участие?
— А что нужно делать?
— Ничего особенного. Встретитесь с читателями в «Доме книги» на Новом Арбате, пораздаете автографы. Много времени это не займет, всего час. С шести до семи. Как вы на это?
Ну что, подумалось, по моему сумеречному настроению — отвлечение в самый раз. Окунуться в атмосферу читательской любви — почему нет?
— Согласен.
— Спасибо, я перезвоню, уточню день.
Незадолго до этого «Олма» издала мои боевики, выходившие до этого в «Олимпе» в серии «Солдаты удачи» под коллективным псевдонимом Андрей Таманцев. Серию придумал генеральный директор «Олимпа» Каминский, в устроенном им конкурсе мой роман победил. Он задал правила игры, которым надлежало следовать другим авторам. Чтобы серия жила и читатель ее не забывал, книги должны выходить не реже чем раз в три месяца. Такое мне не по силам (да и никому не по силам). Каминский предложил: «Ставим твое имя, другие будут писать под тебя». Я наотрез отказался: «Не могу присваивать чужую славу и отвечать за чужую халтуру». Как быть? Придумали: коллективный псевдоним. «Андрей Таманцев» сложился из двух героев романа Богомолова «В августе сорок четвертого». Серия запустилась.
Сначала я курировал серию, стараясь сохранить однообразие сквозных героев, которые у разных авторов оказывались то рыжими, то лысыми, то еще черт знает какими, потом понял, что сил моих больше нет, и вышел из проекта. К тому времени я написал семь романов, а всего вышло штук семнадцать. Что самое неприятное, в электронных библиотеках все семнадцать романов приписывали мне, славы было чуть, а халтуры навалом. Коллективный псевдоним, который я сам придумал и который мне нравился, стал моим позорищем.
Ознакомительная версия.
