Я вздохнула с облегчением, и в ту же секунду облик преследователя изменился. Он превратился в холодное, страшное существо. Да, видимо, не так-то просто покончить с мыслями. Я опустила голову и опять принялась набирать номер Сэйдзи.
Как раз тогда, когда я протянула палочки к зеленому луку в салате, рядом возник женский силуэт. Она не появлялась с тех пор, как я в последний раз покидала Манадзуру.
— В том доме было так тихо, — поделилась я с Сэйдзи.
— Ты изменилась, — пробормотал он, устремив неподвижный взгляд куда-то мимо меня, в ту сторону, где витала женщина.
— Раз я изменилась, ты вернёшься ко мне? — хотелось спросить мне. Но зачем было спрашивать? Словам нельзя верить.
Скоро уйдет и она, эта женщина, плывущая рядом со мной. Я предчувствовала это. Предчувствие появилось не когда-то давно, а только что — это чувство передалось мне прямо от женщины. И, правда, рано или поздно все уходят. Поужинав, мы вышли из ресторана, касаясь друг друга плечами. Теперь любви не было, была одна пустота. Тоска по человеку, который был рядом столько лет.
Когда он отпускает тебя, остается только пустота. Сэйдзи, наверное, чувствовал то же самое.
В гостинице я завела его в свой номер.
— Всё равно мы не хотим друг друга, — сказала я, на что Сэйдзи рассмеялся:
— Ну, я всё-таки немножко тебя хочу.
— Холодно, — проронила я, Сэйдзи кивнул.
— Любишь, — вымолвила я, он опять кивнул.
Как ни любили, как пустота ни мучила сердце, а всё равно расстались. Любить не значит быть вместе. Я прислонилась к Сэйдзи. Он обнял меня. Я обняла его в ответ. Как бы мне хотелось, чтобы бездна между нами сейчас растаяла. Но каждый из нас был связан своими собственными путами.
— Сэйдзи, куда ты вернёшься?
— Туда, где я был раньше, — ответил он словами приснившейся мне старухи.
— Тихо.
— Да, тихо.
«Тишина, как у Рэя дома», — подумала я. Сквозь сёдзи молельни просвечивали тени деревьев в саду. Прозрачное существо исчезло, но через какое-то время возникло вновь. В конце концов его затянуло в стеклянную витрину с куклами. Стрелы за спинами правого и левого советника изящно распушились веером.
Было слышно, как у Сэйдзи бьётся сердце. Но быть может, это билось моё сердце. Слившись в одном ритме, в этой комнате они стали единым целым. Несмотря на то, что мы были далеки друг от друга, несмотря на бездну между нами. Единое целое. Тоска накатила с новой силой. Кончики пальцев отсвечивали мертвенной бледностью.
Мы заснули, не разнимая рук.
Не соединяясь телами, мы просто держались за руки. «Лучше бы Сэйдзи был моим сыном. Или отцом. Или младшим братом, или старшим», — размышляя так, я постепенно погрузилась в сон.
Солнечные лучи разбудили меня, я открыла глаза и обнаружила, что мы больше не держимся за руки. Сэйдзи отвернулся во сне. Печалиться утром было выше моих сил. Солнечный свет рассеял тоску.
— Доброе утро, — я легонько постучала его по кончику носа. Издав слабый стон, Сэйдзи открыл глаза. Я выгнулась так, чтобы ему открылся вид на холмики моих грудей.
— Смотри, от чего ты отказался, — красуясь перед ним, съязвила я про себя. Сэйдзи еще не до конца проснулся.
— Сколько времени? — спросил он.
— Восемь.
— Надо позавтракать, — как ребенок, пробурчал он. Он еще не обрел форму прежнего Сэйдзи.
— Глупый ты, — сказала я, опять постукав его по носу.
— Совсем я не глупый, — он был всё еще по-детски размякший. Если бы я могла вылепить нужную форму, до того как он затвердеет вновь.
Сэйдзи встал с постели и удалился в ванную комнату. Зажурчала вода, вскоре звук перешел в шуршание душа. Сэйдзи, который, вымывшись, открыл двери ванной, уже вернулся в форму обычного Сэйдзи. Окинув меня, лежащую на постели, взглядом, он достал из шкафа одежду и принялся энергично одеваться.
— Перепиши, пожалуйста, одно место в романе, — спокойно проговорил он, усевшись в полном облачении на диван.
— Какое место? — спросила я.
— Небольшой эпизод в середине.
Я писала этот роман, думая о Сэйдзи. Порою становилось так грустно, что я не могла придумать и строчки. Я надеялась, что, если дописать книгу, смятению в моей душе наступит конец. Но долгожданное освобождение так и не пришло. Я вспомнила эпизод, в котором героиня получает по факсу любовное послание. Она случайно берёт его мокрыми руками и буквы расплываются. Эпизод совсем короткий, как раз примерно в середине романа. «Скорее всего, он говорит о нем», — подумала я.
— Не тот. Про расплывающиеся буквы красиво написано, — сказал Сэйдзи и пристально взглянул на меня. Я встала и, как была, в ночной сорочке села рядом с Сэйдзи на диван. Женщина последовала за мной. Точнее все, что от неё осталось. Вскоре она исчезнет полностью.
— Мы же еще когда-нибудь встретимся, правда? — приблизившись к его уху, промолвила я.
Сэйдзи улыбнулся.
— Когда-нибудь, очень нескоро, — промолвила я вновь.
Женщина исчезла. Наверное, больше не появится. Из окна комнаты гостиницы виднелся маленький кусочек водной глади. Вода ярко сверкала.
Снова подкралась печаль. Хотя утренний солнечный свет должен был начисто рассеять её. Должно быть, это просто отголоски. Улыбнувшись Сэйдзи в ответ, я закрыла глаза.
Через несколько мгновений наши губы слились. Потом медленно оторвались друг от друга. Отрываясь, кожа сразу становилась сухой. Как будто сдираешь кожицу на обветренных губах. Влажно поблескивающие секунду назад, они вмиг высохли.
«Наши губы расстались», — только успела подумать я, как обнаружила, что стою уже в Токио. Я четко помнила, как мы сидели рядом в самолете, несущем нас обратно. Помнила, как в Синагаве помахала на прощанье ему рукой. Но всё, что было между этим, из памяти стерлось.
Момо листала учебники. Она подписывала выданные на новый учебный год книги. «Янагимото Момо».
— Почему ты пишешь азбукой? — спросила я.
— Моё имя трудно красиво написать иероглифами, — смеясь, ответила она.
— Я собираюсь подать заявление о признании его пропавшим без вести, — само собой слетело у меня с языка.
Я долго не могла решиться на это. Влага во мне продолжала сочиться, и казалось, так будет всегда.
— Вот как? — мама подняла голову. Момо, наоборот, уткнулась в тетрадь и принялась выводить имя.
— Как тебе дом Янагимото-сан? — спросила мама.
— Там было очень тихо.
Теперь мама опустила голову. Резко, словно шея переломилась пополам. Присмотревшись, я с удивлением обнаружила, что она спит.
— В последнее время бабушка стала вот так засыпать, — объяснила Момо.
Мама продолжала сидеть на стуле, ровно выпрямив спину, только её голова склонилась на грудь, а глаза были крепко зажмурены.
— Проснись, — стала трясти я её.
— Не надо. Она скоро сама проснётся, — покачала головой Момо. — Пусть поспит.
Мама чуть приоткрыла глаза. Махнула рукой, словно отгоняя назойливую мушку, глаза её при этом уже окончательно открылись.
— Всё в порядке? — спросила я, на что мама недоуменно отозвалась:
— Что именно?
На солнце набежала туча, но через миг вновь блеснули лучи. Солнечный свет через окно залил наши лица и плечи.
Стоило чуть согнуться, как лучи засияли вокруг лба, подобно короне. Три женщины в одинаковых коронах. В жилах которых текла одна кровь. Женщины из разных поколений.
Процедура оказалась не столь сложной, как я ожидала. Сначала я забрала документы в полиции, затем получила выписку из домовой книги, написала заявление, сходила в суд по семейным делам и заплатила несколько тысяч иен.
— Мы официально объявим его в розыск, после этого должно пройти шесть месяцев, — объяснили мне.
До официального засвидетельствования факта смерти должно пройти шесть месяцев. Я вспомнила, что женщина может выйти замуж только через шесть месяцев после развода. Наверное, в цифре шесть есть что-то мистическое.
Когда я вернулась домой, мама спросила, как все прошло. Я принялась излагать всю процедуру по порядку, словно пересказывая сюжет фильма.
— Слишком просто, — заключила мама, надувшись, как маленький ребенок.
День клонился к вечеру, но солнце сияло по-прежнему ярко. Цветы с вишни давно облетели, и на ветках уже появилось множество молодых зеленых листочков.
— Не люблю это время года, организм ведет себя совершенно непредсказуемо, — пробормотала мама, вернув своему лицу соответствующее возрасту выражение. Она поправила прядку на виске. Волосы были совсем седыми.
— А где Момо? — словно только что вспомнив, спросила мама.
— В школе, — ответила я, а мама опять поправила прядку. «Мама, пожалуйста, не умирай», — словно вяло бросая ей вдогонку, подумала я. Неужели этот дом был всегда таким солнечным? По гостиной то там, то тут пробегали яркие искорки. В стеклянном стакане стоял одуванчик — его принесла Момо. Цветок полностью раскрылся, собирая в себя солнечный свет. Всё сверкало: и стол, и стулья, за отсутствием сидящих плотно придвинутые к столу, и пол, которого касались ножки стульев, и валяющиеся на полу домашние тапочки Момо, и мелкие соринки, прилипшие к ним, и седина на волосах убирающей сор мамы, и опухшая от работы с водой ладонь, которая то и дело прикасалась к седым прядкам, и идущая от ладони морщинистая рука, и даже складки в завернутом до локтя рукаве.
