— Максим Алексеевич, что это вы мастерите? — вкрадчивым голосом спросил Узлов.
— Цацку для таких вот, как вы, — улыбнулся Рыбалко, вытирая ветошью руки. Он загасил папиросу, положил ее в пепельницу, присел на край верстака, тихо произнес: — А я думал, что вы, товарищ лейтенант, уже на вокзале, билет покупаете на поезд.
— Зачем он мне? — Узлов поднял голову, насторожился.
— Как зачем? Рапорт ваш возвратился из штаба округа, и на нем резолюция командующего: «Таких стиляг в армии нельзя держать ни одного дня».
— Не может быть?! Шутите... А почему я стиляга? — спросил Узлов, вытирая платком со лба пот: очень уж неожиданным оказалось сообщение старшины.
— Есть стиляги по одежде: сорочка с двадцатью карманами, брюки с ширинкой на заднице, ботинки «осторожно — наколешься». А есть стиляги изнутри, любящие покривляться, показать себя, что они умнее всех, а на самом деле набитые болваны.
«Пошла губерния писать. И черт меня дернул прийти к нему». — Узлов поднялся и, намереваясь как-то сменить тему разговора, подошел к карте, спросил:
— Максим Алексеевич, что это за штука?
— Сами видите, что ж спрашивать? — Рыбалко легко соскочил с верстака. — Это моя военная биография. Черные линии — дороги, по которым я отступал вместе с полком, красные — пути, по которым мы наступали, — пояснил старшина, снимая блузу.
— А вот этот восклицательный знак? — ткнул Узлов указательным пальцем в жирное слово «Берлин».
— Тут меня фашист осколком пометил. Так вот, чтобы не забыть, и поставил на карте восклицательный знак. Иногда в сутолоке дел закружишься и забудешь про свои раны, а придешь домой, посмотришь на эту карту и все вспомнишь... Тебе этого не понять.
— Почему же, я не балбес, разбираюсь, — возразил Узлов. — Была война, тяжелая война. Отец мой где-то сложил голову.
— Была! — Рыбалко шагнул к карте и загородил ее своею широкой спиной. — Была! Как легко сказалось: «была». Разве она уже кончилась?! — Он нервно сунул руку в брючный карман, торопливо закурил. — Я еще ни одной ночи не спал с чувством, что кончилась война. Лягу, закрою глаза, а уши сами по себе настораживаются, и кажется мне: вот-вот раздастся выстрел, заговорят пушки. Нет, не кончилась война, это передышка, временное затишье. Враги хитрят, подтягивают тылы, пополняют боекомплекты, собираются с силами. — Рыбалко схватил лежащую на верстаке газету и потряс ею перед лицом Узлова. — Почитайте, что пишут. Вот Западная Германия вооружается. Она создает морской флот. Гитлеровские генералы требуют себе атомное оружие... А вы — «была»!
— Милитарист ты, Максим Алексеевич! — примирительно усмехнулся Узлов. У Рыбалко округлились глаза, он готов был вновь вспыхнуть. Но сдержался. — Не понимаю я вас, Максим Алексеевич, — посмотрев на примуса, сказал Узлов.
— Это для меня не открытие. Многие не понимают.
— Вот мастерскую открыл, примуса чинишь.
Рыбалко резко постучал мокрым кулаком в стену.
— Ирина Даниловна! — крикнул он. — Поди сюда.
Открылась дверь. Вошла незнакомая Узлову женщина.
— Я же вам сказал: чинить не буду. И заберите их отсюда немедленно. — Он отдал примуса женщине, захлопнул за ней дверь. — Поняли?
— Понял, — тихо произнес Узлов и задумался. «Вот ты, брат, какой», — хотелось ему сказать.
— Ну что вы так на меня смотрите? — И вдруг улыбнулся, поглаживая усы.
Узлов, воспользовавшись переменой настроения у Рыбалко, поспешил сказать:
— Максим Алексеевич, я пришел к вам за помощью. Не можете ли вы поговорить с майором Бородиным, чтобы мне вернули рапорт.
— Ха! — весело воскликнул Рыбалко. — Это замечательно! Но за рапортом вы сами пойдете. За счастье надо бороться, тогда оно будет крепким.
— Пробую, Максим Алексеевич.
— Знаю, я все знаю, и как вы первым по тревоге привели свой взвод. Только не могу понять, кто это вам сообщил о тревоге? Уж не Цыганок ли? Эта прокуда всегда держит нос по ветру, — незлобиво заметил старшина, но тут же насупился, как будто что-то припоминая: — Вы за Цыганком зорче смотрите. Способный он солдат, грамотный, но с причудами, может такой фортель выбросить, что потом на всю армию прогремишь.
— Значит, вы не согласны? Член партийного бюро, вам это легче сделать, Максим Алексеевич, — настаивал Узлов,
— Нет, товарищ лейтенант, и не уговаривайте. Сами действуйте, без ходатаев, так вернее и прочнее... Хотите, вместе поужинаем? — предложил Рыбалко. — Есть пельмени.
Узлов отказался. Надел шапку и направился к двери. Рыбалко остановил его:
— Товарищ лейтенант, а что вас так беспокоит рапорт? Бумажка... Главное ведь — служба.
— Спасибо за совет, товарищ старшина. Рапорт меня не волнует. До свидания.
...Шахов еще не спал. Дмитрий молча разделся, лег в постель.
— Был у Рыбалко? — спросил Шахов, пряча улыбку.
— Был.
— Ну и как?
Узлов не сразу ответил. Он представил сейф Гросулова. Полковник помахал перед ним бумажкой: «Вот это видели?..»
— «Да, да, Максим Алексеевич поймет...» — сказал Узлов, подражая Шахову. — И ты не остановил. Ведь знал же, что усач ни за что не согласится. Настроение только испортил.
XГромов просматривал план отстрела огневых задач, пытаясь представить, как все это получится там, на полигоне. Но ему не удавалось сосредоточиться... Еще утром, когда Громов закончил политические занятия в группе сержантов (Бородин настоял, чтобы командир полка тоже вел одну из групп политических занятий: «Лучше людей будете знать. Я занимаюсь с группой солдат, превеликое удовольствие получаю»), Бородин поинтересовался, намерен ли он в зимних лагерях «попробовать на зуб» шаховский метод безвилочного поражения цели. «На винтовочном полигоне, как вам известно, — добавил Бородин, — этот метод вполне созрел». Громов ответил уклончиво: «Надо еще раз посмотреть, подумать». Другого сказать он не мог: сознавал, что предложение ценное, однако оно ни в коей мере не обогатит артиллеристов теми знаниями и опытом, которые потребуются им в ближайшем будущем. Ответ покоробил Бородина, и они поговорили в повышенном тоне... Это и мешало сейчас Громову сосредоточиться при рассмотрении плана стрельб.
«А шут с ним, остынет, когда узнает, почему тяну», — подумал Громов о Бородине, откидываясь на спинку стула. Он провел рукой по щеке, под пальцами зашуршало.
— Э-э, брат, не годится, надо сходить в цирюльню, — улыбнулся Громов. Поднялся с намерением пойти в парикмахерскую, но кто-то постучал в дверь.
Это был Узлов. Лейтенант доложил, что обращается по личному вопросу с разрешения командира батареи капитана Савчука. Узлов стоял посреди комнаты, держа руки по швам. «А усы ему не идут», — подумал Громов, будто впервые видел перед собой лейтенанта.
— По личному? Ну давайте выкладывайте, — сказал Громов с неохотой: часы приема по личным делам, установленные им, прошли.
Узлов покосился на сейф, стоявший в углу, негромко сказал:
— Если можно, товарищ подполковник, я прошу, возвратите мне рапорт.
— Какой? — не сразу понял Громов.
— Тот самый, в котором я просил уволить меня из армии.
Громов поднялся, порылся в ящике стола, сказал:
— Этот, что ли?
— Да, да, товарищ подполковник.
— Берите.
Узлов, расстегнув шинель, положил в нагрудный карман рапорт и удивился тому, что так просто обошлось дело.
— Спасибо, товарищ подполковник. Разрешите идти?
— Это и все?
— Все, товарищ подполковник.
— Идите...
И опять Узлов подумал: «Так просто». Два дня он готовился к этому шагу, перебирая в голове многочисленные варианты длинных объяснений на случай, если Громов начнет укорять его, вспоминать прошлое. И вот рапорт в кармане, и командир полка отдал его с видом совершенного безразличия.
— Значит, можно идти? — повторил Узлов, все еще не решаясь сдвинуться с места. Громов уже вновь занялся штабными документами и не сразу ответил на вопрос лейтенанта. Опершись локтями о стол, он неподвижно смотрел в одну точку. На его щеках и раздвоенном глубокой вмятиной подбородке поблескивали рыжеватые волоски, и от этого Громов показался Узлову уставшим.
— А зачем вам понадобился рапорт?
— Для порядка, товарищ подполковник... чтобы не осталось никаких следов...
— Ну-ну, без следов так без следов. — Громов начал одеваться. Зазвонил телефон. Узлов, взявшись за дверную ручку, все еще не решался выйти из кабинета.
— Знаю, знаю, — говорил Громов в трубку. — Подождем, не все еще готовы к такому методу поражения целей...
Разговор затягивался. Узлов, поняв, о чем идет речь, хотел было выйти и бежать к Шахову, чтобы сообщить ему неприятную весть, но Громов опустил трубку, сказал:
— Значит, говорите, для порядка. Это хорошо, лейтенант. Порядок в жизни — великое дело. Я тоже для порядка решил просить командующего назначить вас командиром второго взвода, вместо лейтенанта Петрова. Но Бородин говорит, что вы не справитесь, взвод средненький. Я согласился с секретарем. Однако выход нашли. Посоветовались мы тут: я, Крабов, Проценко, Савчук, Бородин — и решили укрепить второй взвод, перевести туда расчет сержанта Петрищева. Солдаты там цепкие, смекалистые, до знаний жадные... Как вы на это смотрите? Согласны принять второй взвод?
