— Вы понимаете, доктор, у наших соседей родила кошка. Котенок не ходит. Ветеринарша сказала, что можно вылечить, если очень долго массировать. Но кто же будет возиться? Надо усыпить. Мой муж узнал случайно и принес Максиму. И с тех пор Максим массирует и массирует. Часами. Вот так…
В голосе женщины вместе с гордостью послышалось и растерянное удивление. Наверное, так же удивлялась простая смертная, мать где-нибудь в Древней Греции, когда у нее рождался бог, Геракл.
Вольт понял, что разочарования не будет, что этот мальчик сможет все!
— Да, Максим, и ты сможешь. Я маме объясню упражнения. Маме и тебе. И массаж, конечно. Перекладины построим особенные, станок, будешь упражняться. Только очень долго. Сможешь?
— Да, очень смогу, — серьезно сказал Максим.
— Очень долго. Через год начнешь сам ходить, только через год. Вытерпишь?
— Да, смогу.
— Через год начнешь ходить, через два бегать, как все дети. Если все время упражняться. А потом, если захочешь упражняться дальше, станешь чемпионом. Ты смотришь по телевизору фигурное катание?
— Да, смотрю.
А сам ни на секунду не перестает гладить котенка. Массировать!
— Жила девочка, у которой был детский паралич. И не только научилась бегать, как все дети, но стала чемпионкой мира, а другим обыкновенным детям, которые были рядом с ней, это и не снилось! И ты сможешь.
Нет, это не дежурная психотерапия. Вольт был совершенно уверен: Максим сможет! Вольт и не представлял до сих пор, что у четырехлетнего мальчика может быть такая воля! Не представлял, хотя уже который год занимается антропомаксимологией,
— Вот так, Максим, все ты сможешь.
— Да, смогу.
Сможет, конечно… Что же такое — человек?! Жалкое существо, которое поминутно совершает гадости: лжет, курит, воюет, — но вот от сострадания появляется молоко у нерожавшей женщины, как у той Светланы из случая старика Мокроусова. Или вот Максим.
Я царь — я раб — я червь — я бог!
Прощаясь, Вольт пожал Максиму руку. Давно он не пожимал ничью руку с таким уважением. Женщина его провожала.
— Такое спасибо, доктор, такое спасибо! Вы Максиму понравились, я вижу. Мы как только услышали от Всезнайки…
— От кого?
— От Всезнайки! То есть от Эли Грушевой. Муж с нею вместе учился когда-то в Академии. Так ее все звали на факультете.
Вольт и забыл уже, что оказался здесь через посредство Грушевой, А вспомнив, подумал о ней с обычной неприязнью: ведь это же самопредательство — уйти из искусствоведов в машинистки!
— Да-да, — сказал он сухо, — говорят, она хорошо училась, даже получала сталинскую стипендию.
— Не то слово — «хорошо»! Она все знала. И сейчас все знает и все помнит. Вы слышали, как Андроников рассказывает про Соллертинского: что тот только взглядывал на страницу — и запоминал всю? Вот и Эля. Спроси ее в любой час дня и ночи! Вся их группа никогда не заглядывала ни в какие энциклопедии — спрашивали у Эли. И до сих пор. Мой муж потом ушел в археологию, и знаете, если нужна библиографическая справка — бывает, что срочно, или поздно ехать в Публичку, — звонит ей. Нет, она феномен! Знаете, талантам иногда завидуют, а ей никто никогда и не завидовал, такой недостижимый феномен. Мы недавно поспорили про Бунину. Вы слышали про такую писательницу? Она современница Пушкина, довольно бездарная. Позвонили Всезнайке — и та сразу выдала полную библиографию плюс генеалогию, в результате которой появился знаменитый Иван Бунин! Неужели вы не знали?!
И не подозревал ни секунды! Всегда считал нудной женщиной, место которой только на кухне, а полученный диплом — сплошное недоразумение.
— Почему ж она бросила специальность, стала машинисткой?
— Ну знаете, так получилось. Муж, дети. У меня ведь тоже диплом, а сижу вот дома.
— У вас особый случай! Вы, я думаю, Максиму уделяете столько сил, что хватило бы на две работы!
Женщина улыбнулась, но не с гордостью за свои труды, а печально.
— Да, конечно, мы его развиваем. Разговариваем буквально обо всем. Это удивительно, как он схватывает! Когда все силы, все внимание в одну сторону. Вся энергия, которую другие дети тратят на беготню… Я не знаю, хорошо ли это, но он уже читает. И все помнит, что прочитал, что услышал… Но лучше бы бегал, как все дети.
— Ну-ну, главное, не терять веры! Он еще побежит, вот увидите! Но при нем останутся его знания, его воля. Это вырастет удивительный человек!
Но женщина снова улыбнулась печально.
— Он уже удивительный. Но иногда думаешь: не надо удивительности, пусть бы как все1.
Уже распрощавшись, Вольт никак не мог переключиться, все думал и думал о Максиме. Да, поздний ребенок… Муж, значит, примерно ровесник Грушевой, а у той внук в восьмом классе. Ну допустим, жена моложе лет на десять — вот и получилось такое несчастье. Или счастье, которое они сами еще не способны осознать? Потому что личность обещает развиться исключительная. Да и уже личность! Часами массировать котенка — в четыре года! Максим встанет, и пойдет, и побежит — непременно!
Невольно думалось и о Грушевой. Феномен — вот уж чего Вольт в ней никогда не подозревал. И тем обиднее, что пользу из ее феноменальности извлекают только несколько знакомых.
Свою собственную память Вольт всегда считал средней. Ну постарался немного развить, но ни о какой феноменальности речи нет. И когда приходится читать о примерах удивительной памяти, всегда он думает с завистью, как бы такая память пригодилась ему. И представляется, как счастливы должны быть люди, столь щедро одаренные. Но вот, оказывается, совсем рядом живет феноменальная женщина, и что же? Ничего! Непонятно. И обидно.
К институтской стоянке подъехали одновременно: Стефа и «Волга» с надписью «Киносъемочная». «Волга» уже нацелилась снова занять законное место Стефы, но Вольт с удовольствием подрезал ей нос и встал рядом с желтым «пежо» Поливановой. Так надо учить нахалов!
Нетерпеливо взбежал к себе на девятый этаж, помня, что сегодня его лабораторное время; не останавливаясь, помахал рукой неизменно курящему здесь Вилли Штеку и, ничуть не запыхавшись, вошел в лабораторию.
Навстречу ему неслась Красотка Инна — чуть не столкнулись в дверях.
— Вольт Платоныч, вашего ничего в морозилке? Срезов замороженных? А то забирайте быстро! Я сейчас все выгребаю: желе не застывает!
«Забирайте быстро»! Вольт пожалел, что в морозильнике нет никаких его препаратов: он бы сейчас показал Красотке, как все выгребать ради какого-то желе! И не спасло бы Красотку ее сходство с Женей Евтушенко!
И хотя помнил, что нет его препаратов, все-таки сказал — назло:
— Если есть мои препараты, они должны остаться. Я их не принесу в жертву желе!
Красотка Инна подошла к большому холодильнику и стала энергично выставлять из морозильной камеры штативы с пробирками, штабеля чашек Петри, приговаривая в ритме движений:
— Собрались в кои веки праздновать… а вам обязательно испортить настроение… пламенный прибор у вас… вместо сердца…
— Это вы уже говорили, Инна. И не считаю, что это плохо. Если сердце, по вашим понятиям, годно только на то, чтобы мешать работе.
Едва двинулся дальше, как навстречу Веринька. Увидев Вольта, она мгновенно придала лицу страдальческое выражение, точно надвинула заранее приготовленную маску.
— Ну что, ты решил совсем оставить свои благородные попытки или все-таки нет?
Почему сразу в таком тоне? Разве Вольт давал повод? А Вольт за собственными делами и забыл совсем про то, как Вериньку вытолкнули из монографии — как из поезда на ходу. Но Веринька же не знает, что он забыл, зато должна помнить, как он вчера бросился разговаривать с Хорунжим — почему же такой тон?
— А в профком или партком ты так и не сходила?
— Нет. Кто ж будет ссориться с Поливановой! Естественно, никто не будет — кроме Вольта.
— Ну что ж, попробую с нею поговорить.
— Ах, я знала, что надеяться можно только на тебя!
Зачем он собирался затеять совершенно бесполезный разговор? Кажется, единственная цель — доказать себе и Вериньке, что он не боится начальства, что имеет собственное мнение, и не только имеет — высказывает. Ради Красотки Инны все полезут в огонь голыми руками, а вот ради Вериньки…
Это все равно что в спорте: Вольт никогда не болеет за заведомых победителей, всегда надеется, что слабая команда совершит чудо, превзойдет себя и одолеет непобедимых — тот же ЦСКА в хоккее! Понятно, что почти всегда он обречен на разочарование, но зато случаются, хоть и редко, удивительные радости, когда чудо действительно совершается! Этих радостей лишены болельщики ЦСКА, да и как можно болеть за непрерывных победителей? Этого Вольт решительно не понимал.
Перед кабинетом Поливановой среди тех же ящиков опять блуждал Тиша Лаврионов — будто и не уходил.
