В разгар всей этой вакханалии один из врачей крикнул копу, что «пациент стабилизирован» и они увозят его в госпиталь.
— Он выживет? — спросил я.
— Потерял много крови, но нам удалось остановить кровотечение. Если бы вы не обнаружили его, он бы умер минут через десять.
Я перевел взгляд на копа. Тот лишь пожал плечами и продолжил сыпать вопросами: «Чем вы занимаетесь?», «Вы работаете здесь нелегально?», «Где я могу получить доказательство, что вы пишете книги?»… Тем временем медики погрузили Аластера на каталку с капельницей. Они повезли его к двери, оставляя на полу кровавые следы от колес.
— И вот еще что, — сказал врач копу. — Смотрите.
Приподняв простыню, укрывающую Аластера, он указал на характерные отметины в сгибе его руки.
— Наркоман, — констатировал он.
— Вы об этом знали? — спросил меня коп, и его голос оживился.
— Впервые слышу.
— Я вам не верю.
— Это правда.
Коп крикнул коллегам, чтобы те обыскивали помещение еще более тщательно на предмет тяжелых наркотиков. Потом повернулся ко мне и сказал:
— Покажите свои руки.
Я подчинился. Он внимательно осмотрел их и был явно разочарован результатом.
— И все-таки я не верю, что вы не знали о том, что он был…
Но его прервал вернувшийся с бакалейщиком коллега. Полицейский указал на меня и спросил:
— Этот человек прибежал к вам и попросил вызвать полицию?
Хозяин магазина меня знал, поскольку я каждый день хотя бы раз заходил к нему за покупками. Это был турок лет пятидесяти пяти, с вечно потупленным взором, но сейчас он стоял с широко открытыми глазами, потрясенный зрелищем разгромленной мастерской и крови, которая была повсюду.
— Да, это он, — сказал турок, кивая на меня. — Он наш постоянный покупатель.
— И этого человека вы видели с герром Фитцсимонс-Россом, когда они возвращались прошлой ночью?
— Нет, это был не он.
— Вы уверены?
— Я знаю того человека, потому что он тоже наш постоянный покупатель. Но вот этот человек с ним не был. Честно говоря, я ни разу не видел их вместе.
— Так кто же был тот, другой?
— То есть вы хотите знать его имя? — спросил хозяин магазина.
— Вы сказали, что он был вашим постоянным покупателем, и вы не знаете его имени?
— Яне знаю имен большинства моих покупателей.
— Тогда опишите того человека, который был с Фитцсимонс-Россом.
— Невысокий, бритоголовый, с татуировкой на щеке.
— Что за татуировка?
— Какая-то птица, кажется. Было темно.
— Вы впервые видели этого человека с Фитцсимонс-Россом?
— Думаю, да. Когда я встречал его раньше по утрам, он обычно был с каким-нибудь мужчиной.
Теперь офицер смотрел на меня.
— Значит, Фитцсимонс-Росс часто снимал мужчин и приводил их домой по ночам? — спросил он.
— Как я уже говорил вам, хотя у нас и были дружеские отношения, мы мало контактировали.
Офицер покачал головой, недовольный ответом; корешком моего американского паспорта он похлопывал по своей ладони.
— Зафиксируйте показания хозяина магазина, — сказал он своему напарнику. — А мы с вами, герр Несбитт, подождем результатов обыска.
Прошел очень нервный час, пока двое полицейских, как ищейки, обнюхивали каждый угол. Тем временем старший офицер записывал мои показания. Один из копов спустился к нам с единственным экземпляром моей египетской книги, который я привез с собой, и показал фотографию на внутренней стороне обложки. Офицер прочитал и мою краткую биографию под снимком и даже, раскрыв книгу на первой главе, бегло просмотрел вступительные строчки.
— Выходит, вы тот, за кого себя выдаете, — наконец произнес он. — И очевидно, что вы человек наблюдательный, если учесть вашу профессию… При этом вы пытаетесь убедить меня в том, что даже не подозревали о наркотической зависимости герра Фитцсимонс-Росса, как и о его привычке приводить сюда мужчин-проституток.
— Как вы могли заметить, сэр, я живу в совершенно изолированном помещении на втором этаже. Мой распорядок дня совсем не совпадает с режимом герра Фитцсимонс-Росса, и мы почти не видимся. Если честно, сэр, я не могу сказать, что многое знаю об этом парне, разве только то, что он очень талантливый художник, с которым мы от силы пару раз выпили пива.
Офицер аккуратно все записал, но скептицизма в нем не убавилось. Когда его коллеги закончили шмон и доложили, что помещение чисто, на лице моего дознавателя проступило разочарование.
Он снова постучал по ладони моим паспортом, обдумывая следующий шаг, и наконец изрек:
— Если герр Фитцсимонс-Росс выживет, мы, естественно, возьмем показания и у него. Если все вами сказанное подтвердится, тогда мы исключим вас из нашего расследования и паспорт вам вернут…
— Но, как только что сказал хозяин магазина, ночью с Фитцсимонс-Россом был не я…
— Вам так нужен паспорт? Вы собираетесь путешествовать в ближайшие дни?
— Нет, до конца следующей недели никуда не собирался.
— Что ж, надеюсь, к тому времени все прояснится.
Он полез в карман своей куртки и достал толстый блокнот. Открыв его, написал расписку об изъятии паспорта, сообщив, что мой документ будет находиться в Polizeiwache[62] Кройцберга. И если звонить мне, то по какому номеру?
Я объяснил, что в квартире нет телефона, но сообщения можно оставлять в кафе «Стамбул».
— Ах да, художникам не нужны телефоны, — сухо произнес офицер. — Мы знаем, где вас найти, если вы нам понадобитесь, герр Несбитт.
— Вы можете мне сказать, в какой госпиталь отвезли герра Фитцсимонс-Росса?
— Только после того, как мы допросим его. Всего доброго, сэр.
И он ушел, сопровождаемый своими коллегами.
Как только за ними закрылась дверь, я едва не рухнул от усталости и напряжения. Голова шла кругом, и немудрено, если вспомнить, сколько всего я пережил с той минуты, как нашел на полу умирающего Фитцсимонс-Росса. И вдруг в хаосе моих мыслей промелькнула одна: где эссе, которое я написал для «Радио „Свобода“», и какого черта я не удосужился сделать фотокопию в магазине на углу? (Кстати, храни, Господь, его хозяина, который подтвердил мое алиби.) Мои страхи по поводу эссе имели под собой основание: ведь, если его порвали или конфисковали во время обыска, мне понадобится еще день, чтобы написать все заново. Или, того хуже, полиция могла сообщить на радиостанцию, что их будущий автор находится под подозрением в связи с жестоким нападением на соседа — гомосексуалиста и наркомана. Как только просочатся слухи, вряд ли я услышу от Петры нечто большее, чем «нет, спасибо», когда наконец осмелюсь пригласить ее на свидание.
Так что после ухода копов я поспешил наверх и сразу бросился к полке, где стояла пишущая машинка. Ее переставили на стол, чехол был снят, некоторые клавиши утоплены — видимо, копы проверяли, не утаил ли я в корпусе пакетик с какой-нибудь психотропной смесью. Я точно помнил, куда положил эссе, и при виде пустой полки у меня на миг замерло сердце, но, бросив взгляд на пол, я убедился, что все мои восемь страниц уцелели, пусть и были разбросаны по всей комнате. Я собрал их, сложил по порядку и оставил на столе. Потом проверил, на месте ли многочисленные блокноты с записями. И снова я нашел их на полу, причем некоторые были раскрыты и, очевидно, пролистаны. Но то были обычные полицейские, и их, по-видимому, совсем не интересовали мои впечатления о берлинской жизни. Они искали наркотики.
Следующие два часа я снова посвятил уборке, медленно приводя свое жилище в порядок. Все шкафы были выпотрошены, повсюду валялись мои вещи и пустые вешалки. Искали даже среди кухонной утвари и моющих средств под раковиной. Заглядывали в кофеварку и чайник. Хорошо еще, что не уподобились грекам с их традицией бить посуду, а расставили ее аккуратными стопками на полу. И все равно ушло время, чтобы восстановить прежний порядок, собрать аптечку в ванной, тем более что копы выдавили весь тюбик зубной пасты и даже, вскрыв обычный пузырек с тальком, высыпали его содержимое на пол, опустошили целую банку крема для бритья, вылили шампунь и все, что могло стать тайником для контрабанды.
И это после того, как я с таким трудом отдраил ванную…
Как бы то ни было, вроде ничего не пропало и существенного урона я не понес (даже батарейки от кассетного магнитофона лежали рядом с аппаратурой). И уж тем более меня самого не постигла участь бедного Аластера.
Спустившись в мастерскую, я увидел забрызганные кровью и краской стены; стол и стулья, покрытые коркой запекшейся крови и синтетического пигмента. Я прошел в спальню. Судя по окровавленным простыням, нападение произошло здесь, а копы усугубили хаос, перерыв все вещи и одежду. Я стал оценивать масштаб предстоящей уборки, прикидывая, с чего начать, но в этот момент щелкнул замок входной двери, заставив меня вздрогнуть. Я поспешил в прихожую, прихватив на всякий случай стул для самообороны, и столкнулся лицом к лицу с Мехметом. Он изумленно оглядывал мастерскую, и, когда увидел меня (со стулом в руке), в его глазах промелькнула тревога.
