Фуршет проходил в золоченой гостиной, с вензелями, гербами. Зеркальные стены многократно отражали стол. Эти подхватывающие друг друга, сверкающие отражения уносили вдаль тарелки, хрусталь, генеральские погоны, офицерские усы и награды, и казалось, фуршет распространяется бесконечно, от кремлевских стен до Урала, и дальше до Тихого океана.
Премьер, сжимая бокал шампанского, поднял по-офицерски локоть. Озирая стол острым и, как ему казалось, суворовским взглядом, произнес тост.
– Армия – лучшее, что есть у России. Вы – лучшие представители армии. Так выпьем же за героев, которым нет равных. Я, в свою очередь, даю вам слово русского офицера, что сделаю для армии все, что позволяет мое положение! Ваше здоровье!
– И он лихо, запрокидывая голову, выпил до дна шампанское, делая удалой взмах опустошенным бокалом, как если бы собирался его разбить. В последний момент передумал, аккуратно поставил на скатерть.
К Премьеру приблизился епископ в мантии, в клобуке, с фарфоровой, золоченой панагией на золотой цепи. Как и все остальные, он держал бокал с шампанским, нес его к Премьеру, как лампаду, перед своей чесаной, пахнущей духами бородой.
– Наше воинство подает примеры высокого служения Отчизне и Христу Распятому. – Епископ добился внимания Премьера, направил на него острые, умные, одновременно и веселые, и смиренные глаза. – Без преувеличения могу сказать, что русское воинство все больше становится воинством православным. Не сомневаюсь, что подвиги наших воинов, совершенные за Отечество и за Веру Православную, воссияют, как подвиги святомучеников, умножая несметный сонм наших святых! – Епископ протянул Премьеру бокал, и тот смиренно поклонился, словно чокался и одновременно принимал благословение.
– России нужны новые святые. Новый период русской истории должен быть освещен подвижниками. Ваша, Владыка, деятельность по углублению связей Церкви и армии находит глубокое понимание у Президента. Помолитесь, чтобы ему стало лучше и его оставили недуги и немощи.
К ним присоединился худощавый, слегка разболтанный генерал, ответственный за воспитательную работу в армии:
– В воспитательной работе в войсках нам надо соединить православие и демократию. И нам это удается. Есть офицеры, которые по итогам чеченской войны пишут научные работы о совместимости православных ценностей и демократических идеалов.
– Одно не противоречит другому, – глубокомысленно заметил Премьер, довольный тем, что разговор ведется на религиозные и философские темы. – Собственно, если правильно взглянуть, Христос был первым на земле демократом. Если угодно, его заповеди отстаивали и защищали права человека.
Генерал-воспитатель восхищенно откинул голову. Епископ, напротив, склонил клобук, то ли в знак согласия, то ли для того, чтобы не заметили хохочущий моментальный блеск в глазах.
Военные, получившие награды, пили на другой оконечности стола. Белосельцев видел, как они опустили в бокалы с водкой свои ордена, окрасившие стекло в красные и золотые тона. Что-то кратко сказали друг другу. Подняли бокалы и, двигая кадыками, напрягая на лбах ожоги и раны, пили красно-золотую водку. Всасывали в себя едкую горечь, пьяный настой войны. Наливку из горящих городов и селений. Эликсир подорванных транспортеров и танков. Коктейль из крови, блевотины и слез. Выпили, задыхаясь. Поставили бокалы на скатерть. Сквозь стекло размыто краснели и золотились награды, как мокрые моллюски на отмели. Подполковник десантных войск прикрепил на китель Звезду Героя. Направился к Премьеру мягкой походкой разведчика, сжав кулаки до белых костяшек, способных разбить кирпич, покачивая крутыми плечами борца. Премьер издали услышал его приближение. По его лицу побежали белые и красные пятна.
Десантник подошел к Премьеру:
v – Товарищ Председатель Правительства, разрешите обратиться?
– Разрешаю, – ответил Премьер.
– Никто нам так и не сказал, почему мы ушли из Чечни. Мы разгромили этих долбаных «чехов», загнали Басаева в горы, где у него яйца к камням примерзли, а нас увели из Чечни и отняли победу. Полбатальона я отправил в Россию в цинковых пиджаках, и что я скажу теперь вдовам? Как мне искать ротного, которого взяли в плен под Шатоем, а теперь выкалывают ему глаза и срезают лоскуточками кожу? Кто и сколько получил за наши кости и кожу? Что стоил наш уход из Чечни банкирам и что он стоил России? И когда, товарищ Председатель Правительства, мы снова пойдем брать Грозный, подставляя наши лбы под гранатометы Басаева?..
Десантник стоял без единой кровинки. На белом лице, как сосульки, сияли голубые глаза. Медленно, хрустя промороженными суставами, роняя на паркет пластинки льда, он сделал «кругом, марш» и вернулся на место, где обеспокоенные товарищи, желая его отогреть, влили в его бескровные губы рюмку водки.
Все заметили неловкую сцену. Испуганно, перестав жевать, смотрели на Премьера, не зная – то ли сгрудиться вокруг него для защиты, то ли кинуться врассыпную.
– Нельзя говорить о победе или поражении, когда речь идет о чеченском народе, который входит в семью народов России. – Премьер убедился, что опасность конфуза миновала, и теперь говорил назидательно, чуть сердито, извиняя контуженого героя. – Армия сделала главное – остановила кровопролитие, обеспечила соблюдение Конституции, добилась мира, пускай худого, но который, как известно, лучше любой хорошей войны. – Премьер окончательно осмелел, победно обвел стол глазами. – Наши жертвы не напрасны, ибо они принесены за Конституцию, демократию и права человека. Я всегда говорю, нам нужно быть терпимей и снисходительней. Я уже упомянул, что ваххабизм – это оригинальное вероучение, которое вдыхает новую энергию в одряхлевшие формы ислама. Поверьте мне, изучавшему эту проблему. Ваххабизм нужно понять, освоить, сделать частью нашей политики на Кавказе, а не грозить по каждому поводу установками залпового огня. Я немного знаю Кавказ, чувствую кавказский характер. Знаю, как легко на Кавказе можно превратить друга во врага. Нам чаще нужно вспоминать наших великих предшественников – Лермонтова, Толстого, которые не только воевали на Кавказе, но и любили его. Мы должны полюбить Кавказ, не потерять для России его драгоценный аромат. – Премьер разволновался, ибо заговорил о прекрасном. Лишь усилием воли удержал себя от того, чтобы не прочитать запомнившийся ему лермонтовский стих. Он был не просто политик, не просто военный, но знаток истории, ценитель русской поэзии. Пережитое вдохновение окрасило его щеки в нежный пунцовый цвет. – Должен вам сообщить, что завтра я отправляю моего специального представителя по Кавказу, генерала Шептуна, в Грозный. Обычным пассажирским авиарейсом, не задействуя для этого истребительную и бомбардировочную авиацию. Генерал Шептун передаст президенту Масхадову мое личное послание. Не сомневаюсь, оно послужит дальнейшему развитию добрых отношений между Москвой и Грозным. – Он снова поднял бокал, кивая через головы высокому, красивому генералу, который, услышав свое имя, радостно обернулся на голос начальника. – За вашу успешную миссию, генерал! – Тот оживленно задвигал сильным красивым телом. Подошел к Премьеру, радостно чокнулся, влил шампанское под пышные колосья усов.
Испытывая презрение к пустомеле, Белосельцев отошел от Премьера к другой половине стола. Теперь его внимание привлекал генерал Шептун, по виду баловень, царедворец. Дама, во время награждения подававшая Премьеру сафьяновые коробочки с орденами, ярко улыбалась генералу, изумленно и счастливо смотрела на него, невзначай поправляя блузку, увеличивая вырез, на который был устремлен его взгляд.
– Как бы я хотел быть орденом и висеть на вашей груди, – услышал Белосельцев начало фразы. Женщина смутилась, порозовела, засмеялась влажным глубоким смехом. Шептун, отходя, успел поцеловать ее длинные лакированные ноготки. Он уже находился возле епископа, с которым, по-видимому, их связывало знакомство. Генерал фатовато расправил усы, оглядывая церковное облачение, клобук, дорогую панагию на золотой цепи.
– Мы оба, Владыка, из служивого сословия. Только вы служите Богу, а я Государю, – произнес он с легкой развязностью и одновременно с почтением. Что, видимо, понравилось епископу, допускавшему в столь высоком собрании мягкую насмешку над чопорностью канонических форм. Они сказали друг другу что-то незначительное и шутливое, и епископ, явно расположенный к генералу, перекрестил ему лоб.
Шептун вошел в круг награжденных офицеров, где сгущалось горячее, нервное опьянение и неслись тревожные, с трудом удерживаемые волны раздражения. Свободно и бесстрашно погрузился в эти волны. Кого-то приобнял, с кем-то лихо чокнулся. Начал анекдот, приглашая всех поближе:
– Заходит Масхадов в военторг, а там прапорщик, наквасился, лыка не вяжет. «Слушай, дай, говорит, консервов, но чтобы свинины не было!» А прапорщик снимает портки… – Тут Шептун опасливо оглянулся на Премьера, который что-то строго внушал худощавому начальнику протокола. Понизил голос, так что Белосельцев не услышал конца анекдота. Только видел, как умягчались и веселели лица офицеров и потом грохнул хохот, так что Премьер изумленно вздрогнул. Офицеры наполнили бокалы, дружно, по-товарищески чокнулись с генералом.
