Он приехал из страны, которую члены этой команды знали только по неплохой водке да по труднопроизносимой фамилии одного чрезвычайно говорливого электрика.
Они дали ему, ни словом о том не обмолвившись, три месяца, чтобы он показал, на что способен. И наблюдали за ним.
По прошествии этих трех месяцев в кабинетике, где он работал, зазвонил телефон, и Джанет, секретарша, своим сексуальным голоском, звучание которого он помнит до сих пор, сообщила ему, что с ним хочет говорить руководитель проекта профессор из Гарварда.
Начав с ним разговор, Якуб невольно встал. Профессор коварно осведомился, «не помешал-ли он ему», а также «соответствует ли тематика его научным интересам», потому что если да, то «вы нам подходите». Якуб помнит лишь, что, охваченный радостью, он продолжал прижимать трубку к уху, когда разговор уже кончился, переживая сообщение, что «через четверть часа ему через Интернет перешлют пароль, открывающий доступ к программам установления последовательности ДНК», и что «послезавтра ему следует быть в Нью-Йорке на заседании всей нашей группы».
Да, тот трех– или четырехминутный разговор переменил всю его жизнь.
И вот что еще: после него Якуб впервые отметил проявление у себя необычной закономерности. Радость и удовлетворенность собой, превышающие некую пороговую напряженность – а именно так и было после того разговора, – вызывали у него огромное сексуальное возбуждение. Мало того, что после разговора с профессором он не только был запредельно счастлив и запредельно горд собой, но у него наступила какая-то запредельная эрекция. И это не имело никакой связи с тем, что уже несколько месяцев он не прикасался к женщине. Правда, он помнит, что после того многомесячного воздержания провожал взглядом любую представительницу человеческого рода, обладающую хотя бы намеком на груди, но в данном случае эта причина отпадала. И это совершенно точно, поскольку подобное происходило с ним и тогда, когда радость и удовлетворенность собой, превышающие пороговый предел, возникали у него и через несколько часов после бурного, продолжительного секса.
Он прочел все о механизме эрекции у мужчины, знал, что инициируется это явление увеличением концентрации окиси азота в крови, читал об ингибиторах энзима PDE5, о наполняющихся и опорожняющихся губчатых телах, о циклических cGMP, а также и другие безумно серьезные, умные и глубоко научные обоснования. Ему было абсолютно понятно, почему у него происходит эрекция, когда он идет по очень крутой лестнице на ленч в их институтскую столовую следом за Джанет и любуется ее ягодицами, никогда не стесненными никакими трусиками, но зато до предела обтянутыми брючками из тонкой кожи. Однако это не помогало ему понять, отчего подобное же случается с ним тогда, когда он читает статьи очень серьезных ученых, ссылающихся на его публикацию, – случается, хотя в его пустой и душной рабочей комнатенке никогда не было ничего эрогенного, кроме глубоко запрятанных в ящике под бумагами нескольких номеров «Плейбоя». Видимо, желание стать объектом восхищения и желание обладания женщиной вызывают у него идентичную реакцию. Но когда он поразмышлял над этим, то уже не так удивлялся. История трагедий, вызванных мужчинами, которые добивались желанных женщин, была столь же долгой и жестокой, как и перечень несчастий, принесенных теми, кто любой ценой добивался восхищения других людей.
Он также заметил, что эрекция, вызванная долгим любованием ягодицами Джанет, и эрекция, обусловленная тщеславием, были практически одинаковыми по интенсивности и силе внутреннего напряжения. Единственная разница заключалась в том, что Джанет могла еще усилить эрекцию, говоря что-нибудь во время ленча. Потому что у нее был голос, от которого концентрация окиси азота увеличивалась до того, что в кровеносных сосудах прямо-таки возникали пузырьки. Причем она ни разу не произнесла ничего умного или интересного. Впрочем, это было совершенно неважно. Джанет достаточно было заставить вибрировать свои голосовые связки, усиливая эффект движением языка и губ, и очень желательно, чтобы при этом ее губы были покусаны вследствие событий прошедшей ночи либо были интенсивно красными от помады; Джанет всегда следила за тем, чтобы хотя бы одно из этих условий было исполнено. А результатом вибрации голосовых связок вовсе не обязательно должны были стать осмысленные слова или фразы. И хотя Джанет принадлежала к тем женщинам, которые путают простейшие понятия, он обожал слушать ее.
Главное, чтобы она говорила о чем угодно своим сдобным голосом.
После того разговора с профессором, эрекция у него достигла такой степени, что он ощущал настоящую физическую боль. И он помнит, как заперся в своей комнатке, позвонил Джанет, задал ей какой-то совершенно дурацкий вопрос, чтобы услышать ее голос, и стал онанировать. Джанет рассказывала ему по телефону какую-то идиотскую историю, и он левой рукой закрывал микрофон, чтобы она не могла услышать, что с ним происходит, ну а правая рука тем временем делала свое дело. Когда он кончил, Джанет все еще продолжала говорить, а он с ужасом осознал, что эякулировал, воображая себе карту генома той самой тифозной бактерии.
Порой он задумывался, не было ли и это извращение обусловлено определенной последовательностью его генов в двойной спирали.
Если да, то его извращение не самой скверное. Ему были известны подобные извращения, но куда как хуже.
Когда-то, восхищенный одной из книг Пруста, Якуб решил побольше узнать о нем. И то, что он прочел, было достаточно шокирующим. Этот маленький, тщедушный, вечно хворающий, кашляющий, экзальтированный, болезненно впечатлительный и нуждающийся в постоянной женской опеке сын аристократа признавался, что он, несмотря на впечатление, которое производил на женщин, регулярно занимался онанизмом. Главным образом, подглядывая за юношами, которые раздевались, перед тем как лечь в постель. Иногда же, когда и это не доставляло ему удовлетворения, он велел слуге принести в спальню клетку с двумя крысами, накрытую черным шелковым шейным платком. Одна крыса была большая и голодная, а вторая маленькая и ленивая от переедания. Мастурбируя, Пруст снимал платок, накрывающий клетку, и когда большая голодная крыса пожирала маленькую, эякулировал. В первый момент Якуб инстинктивно почувствовал отвращение. Но потом, поразмыслив, решил прочесть все написанное Прустом. И отвращение исчезло.
Другую последовательность генов, видимо, нес в себе красивый, любимый женщинами Джон Фицджералд Кеннеди, президент США, обретший бессмертие после своей прямо-таки театральной гибели в Далласе. Если верить опубликованным воспоминаниям о нем, то возникает образ сексоголика с извращенными сексуальными предпочтениями. Кеннеди больше всего нравилось заниматься любовью в ванне, главным образом из-за постоянных болей позвоночника. Его партнерша обыкновенно стояла рядом с ванной и, наклонившись, целовала и ласкала его тело. Когда приближался финальный момент – естественно, у Кеннеди, – в ванную комнату врывался телохранитель, хватал женщину за шею и притапливал ее в ванне. Та из последних сил пыталась освободиться, а Кеннеди, как утверждают авторы воспоминаний, с наслаждением извергал сперму.
Последовательность генов, ответственная за это извращение, показалась Якубу куда отвратительней, чем та, что была у Пруста.
Но тогда его не интересовали ни Пруст, ни Кеннеди, тогда он думал лишь о том, что произошло, и о том, что будет дальше. Внезапно он стал частью «нашей» группы, и с того дня установление последовательности генов тифозной бактерии стало самым важным делом его жизни.
Получив такую карту, можно будет «перевести» ее на белки, управляющие жизненными процессами, а зная биохимию этих белков, можно будет, к примеру, установить, какой ген ответственен за производство в человеческом организме допамина, недостаток которого приводит к болезни Паркинсона, а избыток регистрируется (как правило, в течение очень краткого периода) в случае возникновения состояния, обычно описываемого в ненаучной литературе как влюбленность. Мало того, что такое знание позволило бы исцелить тысячи неизлечимо больных и униженных этой болезнью людей, но вдобавок они генетически могли бы влюбляться.
Иногда, чаще всего глубоко за полночь, члены группы заказывали такси, бросали на часок-другой «своего микроба» и устраивались в патио отеля «Дофин Нью-Орлеан» во Французском квартале, где, потягивая пиво и слушая блюзы, строили фантастические планы, уверенные, что именно они начинают складывать гигантский паззл из генов. И они были настолько самоуверенны, что не сомневались: они его сложат полностью и целиком. И чем больше пива было у них в крови, чем больше блюза было в воздухе, тем бесспорней они верили в это.
Но сейчас, когда о генетике разговаривают чуть ли не у каждого пивного ларька, после того как она одарила мир театральным клонированием небезызвестной овечки, сейчас, после стольких лет, с нынешней своей перспективы, он воспринимает тот проект и те исследования с некоторой долей иронии и превосходства, но в то же время с задумчивостью и удивлением своим тогдашним энтузиазмом. То, что они делали тогда в Новом Орлеане, было важно, но в сравнении с тем, что делается сейчас, то была, можно сказать, детская генетика.
