А другой парень просто ненавидел, когда я во время секса плакала от радости, потому что он сам никогда не мог заплакать. Из-за этого он не чувствовал себя божеством, так что, едва поняв, что я снова заплакала от своей любви к нему, он поднимался, вставал со вздохом, надевал футболку и выходил из комнаты.
Дождь успокаивается. Интересно, ждет ли он оргазма? Он все еще напряжен. Можно пощекотать его пенис кончиками пальцев, пока мы лежим. Можно потереться о него всем телом. В нем так много энергии и силы. На самом деле прикладывание эрегированного члена ко лбу — лучшее средство от головной боли.
Небо такое яркое и светлое, и так сияет. О, черт, дождь опять начинается! И все начинается снова. Его живот снова волнуется, мышцы на плечах напрягаются, глаза закрыты, голова повернута в сторону, вены на руках и шее набухают и становятся похожи на полноводные реки. Он выглядит так, будто вот-вот кончит.
— Прости.
— За что?
— Ты не кончишь.
— О, нет, не надо так!
— Я больше не могу.
— Ох.
— Наверняка уже полдень, как думаешь?
— Наверняка, да.
— Серьезно?
— Да.
— Хорошо.
— Хм.
— Мне… пора ехать к родителям.
— Чтобы помочь маме готовить рождественский ужин?
— Да.
— Ее знаменитое гуакамоле?
— Да.
— Хочешь принять душ перед уходом или что-то еще?
— Да, конечно, было бы здорово.
— Хорошо.
— Солнце выглядывает.
— Хм.
Я чувствую, как замедляется его сердцебиение. Грязь высыхает и прилипает к моему телу. Чувствую, как она стягивает кожу. Он вынес на веранду всего одно полотенце, и вдруг у меня случается дежавю. Черт. Я оглядываюсь и вижу Свинтуса возле двери. И это тоже не впервые. Не первый раз, не единственный и не последний. Так уже было много, много раз и повторится снова, опять и опять, до бесконечности.
У нас одно полотенце на двоих. Я могу забежать внутрь и взять там полотенце для себя. Почему-то он захватил с собой только одно, когда вышел сюда, причем небольшое, так что мы не сможем укрыться им вдвоем. Хотя, кажется, он немного дистанцировался от меня. Наверняка ему нужно чуть больше пространства, и я понимаю это. Эякуляция отнимает у мужчин много сил. И сейчас я почти чувствую себя виноватой. Ведь когда они думают о ней, она представляется им поистине приятным освобождением, но когда она случается, они теряют почти все жизненные силы.
И теперь его тело пытается восстановиться и вновь набраться энергии. Интересно, как регулярно он эякулирует и давно ли делал это в последний раз. Некоторые мужчины кончают постоянно, другие же выглядят так, будто у них это происходит слишком часто или настолько регулярно, что это их убивает и они почти лишены сил.
— Я пойду возьму еще одно полотенце.
— Да, хорошо, прости.
— Все нормально. Я быстро.
— Я с тобой.
— Ладно.
— Эй, а что это там?
— Ох. Спальня моих родителей.
— Просто дверь была открыта, я не специально.
— Должно быть, сквозняк открыл.
— Ох.
— Ты…
— Нет-нет, что ты.
— Я могу показать тебе ее, если хочешь.
— Нет. Правда.
— Все нормально. Входи.
— Тут… все так, как они оставили?
— Да, так.
— Черт.
— Прямо за тобой стоит стул.
— Спасибо, да. Ох, блин, прости, я его испачкаю.
— Да ерунда.
— Иди за полотенцем, или что ты хотела.
— Ладно. С тобой точно все в порядке будет, если я тебя здесь оставлю ненадолго?
— Да-да.
— Хорошо.
55
О, нет. Это нехорошо. Он же сидит в спальне моих родителей, голый, весь покрытый грязью. Надеюсь, я не рухну в обморок. Однажды после третьего свидания я была так поглощена удовольствием от полученного внимания, что потеряла сознание прямо посреди ночи в ванной. Зашла туда, взглянула в зеркало и очнулась уже на полу с огромными кровоточащими ссадинами по всей спине оттого, что зацепилась за шкаф, когда падала.
— Почему… почему здесь все так? Почему их спальня осталась такой?
— Знаешь, я убрала почти весь дом, когда они погибли. Какие-то вещи сожгла, много всего отдала на благотворительность, что-то — в архив. Но две комнаты не тронула. Их спальню и папин кабинет. Все остальные стоят пустыми, или я постепенно превращаю их в то, что имеет для меня совершенно новое значение. Рождественские подарки, которые я дарю сама себе каждый год, заполняют пустоту новыми вещами. Обычно эта дверь закрыта. В общем, вот так.
— Черт.
— Угу.
— Эти часы сломаны?
— Да.
— Смерть — это нечто… фатальное.
— Угу.
— То есть люди просто исчезают и… оставляют после себя все, что у них было. Жутко.
— Да. Я часто думаю о том, как на это посмотрели бы какие-нибудь инопланетяне. Типа, мы появляемся на этой планете, а потом просто… исчезаем. Раз — и нету. Это необъяснимо. Странно, мы вот задаемся вопросом о том, существуют ли инопланетяне. Но все, что нам нужно, — это посмотреть в зеркало. Привет, а вот и мы.
— Одуреть.
— Да уж.
— Можно мне посмотреть другие комнаты?
— А тебе это надо?
— Да.
— Уверен?
— Уверен.
— Прямо сейчас?
— Если можно.
— Ладно.
— Не все, может быть. Может, только одну. Не знаю. Я хочу оставить другое впечатление. Не такое… жуткое.
— Хорошо.
— Правда?
— Да. Я знаю, что тебе показать. Идем.
56
Я хочу показать ему комнату, которая находится за гостиной. Вход в нее закрыт елкой. Дверь на самом деле никто не замечал, поэтому ни у кого не было чувства, будто они что-то упустили. Обычно прогулка по розарию, алтарь и фонтан утомляют, так что люди готовы уйти. Или включить телевизор, или полежать у бассейна, или заказать доставку еды.
Правда, спальню моих родителей тоже никто не видел. Никто не валялся со мной в грязи под дождем. Так что, мне кажется, учитывая это, я должна показать ему ту комнату, раз уж он хочет. Я соорудила ее к первому Рождеству после смерти мамы и папы. Ухаживать за ней не составляет большого труда, именно поэтому я ее и сделала. Это меня хоть как-то отвлекло.
Комната хорошо изолирована и имитирует тропический климат Северного Квинсленда. Я захожу туда каждое утро. Поливаю растения, проверяю температуру и при необходимости корректирую ее. Она всегда должна быть около тридцати градусов. Летом ее легче поддерживать, потому что на улице жарко. Ночью я позволяю ей немного упасть. Влажность тут всегда примерно шестьдесят — семьдесят процентов.
Все стены, пол, дверь здесь желтые, потолок — из толстого стекла. Комната заполнена ярко-розовыми пентасами, оранжевыми иксорами, пушистыми меликопами и эводиями. Еще тут растут несколько бобовых деревьев с пышными кронами, и пагоды метельчатые, и омела сейчас цветет как сумасшедшая. Инжир. Надо сорвать несколько штучек. Инжир очень сексуален. Начала появляться белая шелковица. А у листьев липы сейчас самый темный оттенок. Лучшее время, чтобы он увидел эту комнату.
— Я даже не заметил тут дверь!
— Конечно, не заметил.
— А Свинтусу сюда можно?
— О, нет. Иди отсюда. Послушай, наверняка поначалу ты будешь в шоке. Но! В этой комнате нет ничего, что могло бы навредить тебе. Понимаешь?
— Понимаю.
— Я побуду с тобой немного, а потом, наверное, уйду. Ты ненадолго останешься там сам с собой. Войдем вместе, чтобы ты понял, что там безопасно. Представь, будто мы с тобой в средневековой Англии, пьем вино из одного кувшина и понимаем, что оно не отравлено. Ну или что-то вроде.
— Хорошо.
— Ладно.
— А что мне делать с полотенцем?
— Оставь его на себе. Ну или сними. Не важно.
— Ладно. Понял.
— Ну, идем.
57
Когда я впервые пошла с родителями в зоопарк, они отвели меня в Дом бабочек, и я поняла, что нам скоро конец. Их непредсказуемость, резкость, стремительность, хрупкость, верткость, изворотливость и что-то еще такое же мерзопакостное — все это было слишком для меня.
