— Ну, рассказывай, что делали с мамой? — бравурно спросил Олег, поглядывая в зеркало. Они выезжали на оживленную улицу. Здесь еще не до конца рассеивался поток с моста, перегруженного — все возвращались в город, и перед “восьмеркой” неспешно качался на рессорах старенький “москвичок” с вываренным светом габаритов, загруженный так, что киль чуть не скреб по асфальту. Сверху был примотан маленький пузатый холодильник, древний, с ручкой-клюкой, Олег еще не сразу понял — что это. Осень ранняя, а уже вывозят все с дачи, и кто бы позарился на это барахло? — Олег вывернул, поддал газку. Пенсионер за рулем “москвича” — угадывался силуэт — сидел прямо, как палку проглотил, невозмутимый, на хулиганские гудки не шелохнулся.
— А это “фолд-фокус”! Пап, смотли! А это...
Так странно, думал Олег, какой все-таки разлом поколений. В четыре года он сам, пожалуй, различал все модели “волг” и “москвичей”, по крайней мере — так мама говорит, а в иномарках до сих пор разобраться толком не может, в одном классе все — как клонированные. А эта “мелочь пузатая” (он улыбнулся), наоборот, отечественные тачки как будто не видит, на улице смотрит сквозь них...
Мама несколько раз спрашивала, чего он не купит себе нормальную машину, хотя бы в кредит, все сейчас так берут, один знакомый пижон даже — “альфа-ромео”. А Олег что? Ему и так нормально. Не то чтобы эта “рабочая лошадка”, вся уже чиненая-перечиненая, ему нравилась, но... Все равно. Он вообще в этом смысле стал как отмороженный. Сам замечал, с некоторой тревогой даже, что ему стало пофиг, на чем ездить, что носить. Где обитать. В двадцать восемь жить с мамой... Конечно, у него особые обстоятельства. Со Славиком один он, пожалуй, не справится, женская рука все равно нужна, и т. д. и т. п. Но странно — за исключением самых редких случаев, он не мечтал снова снять квартиру, обзавестись хоть какой-то своей территорией. Это как выпить сильно горячего. Ошпаришь рот и несколько дней потом не чувствуешь вкуса.
— Что? Что ты говоришь?
Вполуха он продолжал слушать смешное лепетание сына, отмечая про себя, что, может, мама и права — надо сходить к логопеду...
— Дядя Сележа меня катал.
— Как катал?
— На спине.
— Когда? Сегодня? Сейчас?
Тяжелое бешенство нарастало, и, если начать задумываться, его едва ли можно было объяснить. Ну да, Танькин хахаль. Они даже были знакомы. Ну и что? Развелись-то не из-за него, он позже появился... Но думать не хотелось.
Олег уже искал место, где можно развернуться. Встречка почти свободна. Поддать с ветерком.
— Па-ап, а мы к маме едем?
— К маме, к маме. Я забыл кое-что.
— А я кулицу забыл, когда купался!
Никак не удавалось Славику объяснить, что резиновая утка с пищалкой в пузе — это не “кулица”...
Олег не стал ждать лифт, взлетел пешком. Дверь открыла Таня — растерянная.
— Позови Сергея.
— Зачем?
— Позови, я сказал!
Враг вышел сам — медлительно-настороженный. В какой-то красной рубашке. Разоделся, гад.
— Ты чего с моим сыном играешь?
— А что, нельзя?
Такая наглость была в самом тоне, что Олег не сдержался, замахнулся резко, ударил. Как будто упала картонная коробка.
Танька в дверях завизжала, убежала в квартиру — за тяжелой артиллерией, конечно, ну да — выскочила теща, заорала:
— Ты что делаешь! Таня, звони в милицию!..
— Да пошли вы...
Понесся вниз по лестнице, прыгая через ступеньки и чуть не сворачивая ноги; пнул чью-то дверь. На выходе из подъезда остановился. Надо было отдышаться. Славик испугается. Чисто машинально Олег достал телефон, его ослепило.
Без десяти десять.
II
Славик капризничал.
Нет, не так. Он не ныл, не канючил, а проникновенно, огромными глазами заглядывал и говорил:
— Бабушка, ну невкусно. Невкусно, бабушка.
Получалось — “нескусно”. Тактика была не нова. Мнительная, мама Олега сама пробовала щи, которые маленький притворщик по полчаса возил ложкой; они стыли латунью на клеенке, и бывало, доходило до наказаний. Но сегодня как-то спокойно. Олег заехал на обед, что удавалось нечасто, и внимание — ему.
— Так погоди, где вы встретились-то?
— Я же говорю, он приехал к нам в офис! Ну, то есть не к нам, конечно... Просто в наше здание. Он в страховом бизнесе сейчас, как я понял. Встретились у лифта. Подхожу, смотрю...
— Господи, такие талантливые физики оба, так хорошо учились. — Мама запричитала, внезапно и чуть не со слезой в голосе. — Господи, ну что это за жизнь за такая... В страховом бизнесе...
Олег, несколько обескураженный таким поворотом темы, предпочел отвлечься:
— Вячеслав! Ты будешь есть или нет?
Сын только и ждал полного имени, чтобы ухватиться за него и вдохновенно разбивать по слогам на разные лады, как разбивал картофельную флотилию в великом капустном походе.
— А как его мама? Ты спросил?
Олег даже удивлялся, с каким взволнованным напором мать встретила эту новость, которую он сам нарочно подал за обедом как пустячную, перед тем выжидательно вглядываясь в тарелку. Едва ли он сказал об этом недостаточно равнодушно, скорее встреча — это действительно событие, просто он, Олег, в своей пустыне теряет уже всякое представление о масштабах вещей.
— И сильно он изменился?.. Вы когда в последний раз виделись вообще?
Олег уязвлено повел плечами. На допросе это должно было означать нечто среднее между “Не помню” и “Какое имеет значение”.
— ...Потому что я его видела только на свадьбе, в последний раз, — совсем жестоко добавила мать, ударяя на “я”, сощурившись.
Олег смутился:
— Нет, ну он к нам с Таней заходил...
Продолжать этот разговор не стоило, потому что ступили на скользкую почву при ребенке, — свадьба, та квартира, та жизнь; продолжать не стоило, потому что нечего было — продолжать.
Допивая компот, Олег глянул на ручные часы, кося глазом, как олень, мыкнул в чашку: опаздывал. Предстояло везти накладные далеко за город, в схваченный раз и навсегда какими-то белесыми цементами поселок, и мама напутствовала: береги себя. Славик, конечно, повис на ноге, просился тоже. Бабушка увещевала, что утром, когда была хорошая погода, уже долго гуляли. И конечно, вспомнили вчерашнюю историю, как он увидел на улице колли и пронзительно закричал: “Ой! Енот!” Спасибо кубикам с картинкой на букву “Е”...
Дождь, когда закончился город, полил сплошной уже стеной, и левый бок “восьмерки” каждый раз так сыпуче-громко обдавало от особо крупных представителей встречного потока, что казалось, будто машину берут на абордаж. Олег прибавил громкость приемника и каким-то невообразимым образом попал на Эдит Пиаф, сложно даже предположить — на какой волне она парила, на какой станции из тех, что предпочитают “тыц-тыц-тыц”... Блаженно откинулся на подголовник, чуть расслабился — насколько позволяла трудная дорога. И даже разрегулированный вконец двигатель, кажется, рычал-ревел не просто, а rrregrrrette rrrien.
Сегодня Олега больше всего порадовало, что Михаил действительно рад его видеть. Их студенческая дружба, да почти братство, оборвалась несколько лет назад внезапно и на какой-то невнятной ноте (сам Олег не разобрался, что именно произошло) — и теперь, встретившись в лифтовом холле, полном космической стали с чеканкой, с первых же удивленных возгласов, рукопожатия и фраз Олег почти с испугом пытался прочитать, есть ли у Мишки какая-то обида или нет. Кажется — нет. Во всяком случае, в те полчаса, которые нашлись у обоих на скудный местный буфет, они болтали беззаботно и не могли наболтаться и взахлеб рассказывали о своей жизни (в основном Михаил — о своей), и даже было почти так же беззаботно и запросто, как в те годы. Господи, ужаснулся Олег, играя в пятнашки с тряскими шкафами — безостановочно перестраиваясь в колонне дальнобойщиков. Он же только что поменял права. Сколько проторчал в коридорах ГИБДД. Это значит, прошло десять лет. Да, получается, десять лет назад они дурачились компанией в сыром зеленом парке, попивая в честь успешно сданной им практики вождения — второго этапа, и оттуда он пошел, как на фронт, нет, на Парад Победы после фронта, фотографироваться на права — с нагло-пьяной рожей. А горизонт все дрожал слезными фарами. Олег сбавил скорость.
Единственный случай, когда, на его памяти, он неявно обидел Мишку или даже немного предал, произошел тоже в самом начале осени, в это время контрастов, странных, словно пребывание в толщах морской воды. Во вполне себе летние, расстегнуто-рубашечные и пивные дни под палящим солнцем наталкиваешься на степенно-осенние парки, где уже сброшены листья и дворник метлой моет золото в лужах. Или так: начались занятия, профессура стращает, на дверях деканата уже вешают расстрельные списки, а кто-нибудь из друзей бах — и свалил на сплав по горным речкам, по второму кругу, на оглушительные две недели: не вынесла душа поэта. И лето возвращено.
