Только теперь над их головами висела стеклянная голова...
Которую он скорее всего тоже уже видел...
Если это её передавали из рук в руки его жена и инженер Мигулин...
Даже если это были не они, а их недостаточно светлые — для опознания — образы, не возникало сомнений, что под потолком той части кафе, что имела во всяком случае потолок, висел череп, а не зеркальный шар... И на череп точно так же направлен прожектор, и он отбрасывал «зайчики»... Ну, может, не такие чёткие, как это делал бы шар... Но блуждающие пятнышки света были хорошо видны на стенах кафе, череп поворачивался на цепочке...
Голова Линецкого тоже повернулась — он поискал глазами пятнышки за пределами кафе...
И увидел, что в море плавает множество огней...
Но приписывать всё это одному черепу Линецкий не стал... Он не был метаметафористом... И больше не играл в пятнашки... Он просто так сидел за столиком, глядя на тихонько вращающийся череп... И думал, что даже если позавчера в руках Инны и Бориса... Было что-то другое... Всё же нет ничего странного в том, что теперь он действительно увидел именно то, что накануне ему, возможно, что и привиделось...
Так ведь бывало с людьми — казалось, вон там идёт имярек, а, приглядевшись, ты понимал, что это не он... Но через час на самом деле встречал именно его, или её...
«Так почему то же самое не может происходить с черепами?» — подумал Линецкий...
Он вспомнил, что в чьём-то рассказе читал... О том, как один нейрофизиолог искал, как одержимый, где именно находится сознание... И сделал открытие — когда случайно, или шутки ради, подключил свою аппаратуру к лабораторному черепу... Стрелки приборов — «счётчиков сознания» — судорожно забились...
А Глебов ему что-то говорил об идее квантового компьютера на основе кварца... Но Линецкий ничего не мог вспомнить конкретно, а час назад, попытавшись найти что-то по этому поводу в Интернете, попал на сайт «Религия — атеизм чайников»...
И там прочёл фразу, которая теперь то и дело всплывала у него в голове: «...хорошие детки не ковыряют в носу и не прикладывают разность потенциалов к побрякушкам из горного хрусталя...»
«В сущности, ничего нового... Гегель сказал: „Дух — это кость“, — вспоминал Линецкий, — так что я только что пришёл к тому же самому... Только что „через голову“»...
Конечно, было бы более правдоподобно встретить после этого Бориса...
После того, как днём узнал, что ночью обознался... Что это не его пристань, что никто вообще там слыхом не слыхивал ни о каком Мигулине, ни о какой Инне Линецкой...
Дядечка, представившийся как хозяин комплекса, от души смеясь, заверил Линецкого, что названных персонажей ни на его пристани, ни за воротами его «дачи», отродясь не было.
А про хрустальный череп Линецкий, конечно же, не стал его спрашивать. Ему и так было не по себе, когда ворота вдруг приоткрылись и оттуда выступили эти... в камуфляже... И он не мог убедить их, что это никакое не «журналистское расследование»... Пока не пришёл дядечка — тот сразу всё просёк... И дал ребятам отмашку...
И там ещё что-то по поводу патентов перед этим было — на сайте...
Но что — он не запомнил...
А потом: «...хорошие детки не ковыряют в носу и не прикладывают разность потенциалов к побрякушкам из горного хрусталя...»
Глядя на медленно вращавшийся под потолком кусок горного хрусталя, Линецкий, повторял эту фразу много раз... Как перед этим: «What's he building in there?» — когда пытался заглянуть за забор замка...
То есть Линецкий делал всё, что не делают хорошие детки... И при этом ещё имел наглость привлекать на свoю сторону какие-то авторитеты...
«Ну и что? — думал он. — Кое-кто, напротив, советовал... одновременно „смотреть вдаль и ковыряться в носу“... Кажется, это был Чжуан Цзы...»
Кстати, в одной из книг, которые давал ему Мигулин...
А может, всё в том же журнале... «Blinded by Science»...
В общем, где-то он читал, что в Древнем Китае произведения искусства не выставлялись напоказ... Наоборот, прятались подальше от чужих глаз — в «най»... То есть, во «внутреннее», «най» — это внутреннее по-китайски, «вай» — «внешнее»...
Иногда так глубоко, что обладатель сокровищ начинал считать их своими внутренними органами...
Тут он вспомнил, как в детском саду во время тихого часа играл с соседом по кровати в прятки...
Прятались не сами детки, а... косточка от вишни...
Линецкий не помнил, куда её спрятал приятель... Под матрас, что ли... Или в наволочку...
Но он прекрасно помнил, куда спрятал её сам, когда пришла его очередь...
Просто засунул в ноздрю и всё. Недолго думая. И сказал, что можно открывать глаза...
Его сосед по койке не смог найти косточку, как ни гадал... Искали они, конечно, просто задавая вопросы... Не покидая каждый своей койки...
Приятель сдался, Линецкий понял, что выиграл... И полез пальцем в нос — чтобы достать спрятанную косточку... И вместо этого протолкнул её ещё глубже... И снова попытался достать... И протолкнул ещё глубже... И...
Что-то в этом воспоминании виделось ему теперь... метафорическое...
Но тогда ему было не до смеха... Ему казалось, что косточка теперь находится в центре его головы... Или даже всего мира...
Он пошёл и во всём признался воспитательнице...
И она сразу же повела его в ближайшую больницу, где бородатый хирург, улыбаясь, показал ему косточку от вишни... Которую мгновенно достал из его носа длинным пинцетом...
Точно так же ему уже раньше демонстрировали... Удалённый зуб...
И теперь он смотрел на вишнёвую косточку как на равно-удалённую... И от «вай» и от «най»...
«Если бы косточку вовремя не извлекли, — думал он, — она бы могла во мне прорасти... В дерево... Как это случилось в голове оленя... В которого выстрелил Мюнхаузен... А дерево это могло быть древом познания...»
В кафе теперь что-то проецировалось на одну из стен, Линецкому издалека казалось, что это — тот самый диафильм про Мюнхаузена — из детства...
Он вспомнил и свой диапроектор — маленький чёрный бронепоезд, который ужасно разогревался... накалялся — так, что до него нельзя было дотронуться...
И эти сверкающие пылинки в конусе света...
Он уже слышал слова «космическая пыль», и часто о ней думал, когда отец показывал ему в тёмной комнате — диафильмы...
Во всяком случае, Глебова нельзя было теперь спросить, что он имел в виду... Почему кристаллическая решётка кварца...
Горный хрусталь — это ведь кварц, ну да... Ну и что?
Да ладно, это была только одна из бесчисленных его идей... Он был большой прожектёр, этот Глебов...
Скорее, тогда уже вся Вселенная могла оказаться квантовым компьютером... А заодно и Глебовым...
И всё же странно было думать о человеке, который всю жизнь выращивал кристаллы... Глядя на хрустальный череп, вращающийся под потолком кафе...
Линецкий подумал, что не надо бы позволять блестящим предметам себя гипнотизировать...
Отвернулся и стал вглядываться в море...
Он вспомнил об отшельнике, к которому они со Степанычем заходили в горах...
Одна из его — отшельника — историй, рассказанных ночью, у костра... Была про инопланенетян... Которых отшельник называл не иначе как «блестящими»...
По его словам, это были... Живые... Крошечные стеклянные осколки...
Нет, он употреблял слово «точки»... И говорил, что эти «блестящие точки»... Нашептали ему всякой всячины... И показали фильм — прямо на облаках... В котором было всё, что было — от Большого Взрыва до того дня...
И всё это как бы за час, или за два... Прямо в воздухе...
Но при этом они очень больно кусались, эти «блестящие»...
Степаныч — когда они отошли от костра к месту своего ночлега, сказал Линецкому:
— Тебе не кажется, что он принял за инопланетян каких-то земных насекомых... Которые, наверно, не давали ему спать... так долго, что он начал грезить наяву, знаешь, как перетирается от бессонницы эта граница между явью и сном... Слушай, а может быть, это были мандавошки?
— Скорее всего, — сказал Линецкий, и они долго смеялись...
А теперь он подумал, что если столько людей верят, что стеклянные черепа могут говорить... То почему бы и стеклянные крошки?..
А может, это и были... стеклянные черепки...
Линецкий прямо таки увидел эту картинку... Что-то вроде фильма Кроненберга «Муха» — когда она там предстала с крошечной человечьей головой...
Матрёшки, фракталы... Хрусталь, неисчерпаемый, как атом... — думал Линецкий, потирая виски...
Кто-то подошёл к нему из-за спины... Он вздрогнул и, обернувшись, увидел девушку...
В темноте он её не узнал и, приняв за официантку, сказал:
— Водка с тоником. Со льдом.
— Конечно, — сказала она, — только у нас самообслуживание.
И села за его столик.
Это была танцовщица, или, может быть, никакая не танцовщица, так же, как и не официантка... Просто участница стаи... Курортных бродяг, в которую входили в основном музыканты...
