Женщина слева от Маруси, та, что была в тяжелом состоянии, не могла встать и лежала весь день и стонала. К ней даже пришел муж и ее дети, наверное, они думали, что мама уже умирает, у них были очень испуганные лица, и они тихо переговаривались, муж потребовал главного врача, и тот, кажется, успокоил их, сказав, что ее будут оперировать.
Маруся тоже знала, что и ей предстоит операция, завтра или через день. К ней приходил Пьер навестить ее, он был пьяный и веселый. Он принес ей в подарок розовый цветок в горшке и еще пачку розовой же туалетной бумаги, которую он спер, скорее всего, в Центре Помпиду. Все в палате смотрели на Пьера с изумлением, особенно молодая арабская женщина, которая откровенно уставилась на него и даже открыла рот. Пьер улыбнулся ей и завел разговор о том, как он воевал в Алжире и какие там красивые женщины. Арабская женщина мечтательно зажмурилась и сказала:
— Да, там очень красиво… Там горы…
Она была еще молодая — двадцать три года, очень толстая, но все равно очень хорошенькая — у нее были вьющиеся волосы, бледная матовая кожа и большие карие глаза. В воскресенье к ней приходила вся ее семья — муж, отец, мать и ее дочка — ей было года три, тоже очень хорошенькая девочка. Она забиралась на кровать на огромный живот своей матери и сидела там, как на горке. Мать арабской женщины была в длинном платье, похожем на ночную рубашку, волосы у нее на висках были заплетены в косички и выкрашены в рыжий цвет, так что седины не было видно, вокруг глаз у нее была нежно-синяя татуировка и на щеке тоже, на голове была накидка, она все время садилась у изголовья своей дочки и долго с ней целовалась. Отец же был в шапке пирожком, пиджаке и вязаной разноцветной жилетке. Все зубы у него были золотые. Он смотрел на Марусю и улыбался. Маленький и тощий муж арабской женщины тоже садился к ней на кровать и они подолгу обнимались, шептались и целовались. Маруся подумала, что если бы не присутствие на кроватях еще двух незнакомых женщин, то они спокойно могли бы совершить половой акт, а в общем-то и на женщин было наплевать, скорее всего, он просто боялся, что могут зайти врачи или еще кто-то из больничного персонала.
В воскресенье состоялся большой врачебный совет, толпа человек из двадцати в белых халатах ходила из палаты в палату, впереди шел высокий лысый мужик, а за ним бежал маленький в золотых очечках паренек с челочкой, ровно подстриженной на лбу и все ему объяснял. Он делал это так энергично и старательно, что мужик поневоле кивал ему и улыбался. А паренек так и лез вон из кожи, так и старался влезть ему буквально в рот. Вероятно, тот бы его начальником. Когда очередь дошла до Маруси, то начальник снисходительно наклонил голову и спросил:
— Comment ca va?
Маруся ответила, что „bien“. Маленький стал рассказывать марусин диагноз и сказал, что через пару дней ее будут оперировать. Главный наклонил голову в знак согласия, и они прошли к следующей кровати, где стонала старая француженка. Тут главный нахмурился и сказал, чтобы ее немедленно готовили к операции. Как только он ушел, к кровати той сразу же подскочили расторопные санитары, раздели ее, и стали обтирать губками, предварительно макая их в какой-то раствор. Желудочный зонд, который торчал у нее из носа, как и у Маруси, вытащили, и она лежала на кровати, блестя мокрым тощим телом. Потом пришли санитары, надели на нее накидку ярко-синего цвета, завязали тесемки на шее и покатили ее прямо с кроватью в коридор.
Маруся с ужасом подумала, что скоро это предстоит и ей. Соседки не было очень долго, ее привезли обратно только поздно вечером, когда было уже темно. У нее из-под одеяла свисали два пластиковых прозрачных пакета — в одном была жидкость красного цвета, а в другом — желтого. Маруся старалась не смотреть туда, она так и представляла себе, что завтра и у нее из живота будут тянуться такие же пластмассовые трубки с пластиковыми пакетами на концах. Соседка была еще под наркозом, то есть в полусне, и все бормотала какое-то слово, Маруся никак не могла понять, что она говорит.
На следующий день Марусю повезли в Кламар, чтобы сделать ей эхо-эндоскопию. Оказалось, что во всей Франции только в Кламаре можно сделать такой анализ и что его непременно нужно сделать, чтобы узнать, можно ли Марусю оперировать сейчас или нет. Ее переложили с кровати на каталку и прямо на этой каталке вкатили в машину скорой помощи, и они поехали в Кламар. Капельницу Маруся держала в руке, только потом ее подвесили на специальный крючок к стене в машине. Трубка тоже торчала из носу у Маруси, но она все еще надеялась, что ее скоро вытащат, хотя она уже начала привыкать к этой трубке, и почти ее не замечала. Она с удивлением отметила, что можно привыкнуть к самым мучительным и неудобным вещам и даже не замечать их. Она ехала лежа, ей было удобно, и она смотрела в окно на проносящиеся мимо дома, домики, деревья, везде на дорогах были синие панно с указанием направления и расстояния в километрах. Маруся боялась этого анализа уже зараннее, поэтому ей хотелось, чтобы они ехали как можно дольше. Ее сопровождал молодой негр, он молча сидел у нее в ногах и тоже смотрел в окно. Когда они приехали, Марусю также на носилках выкатили из машины и покатили по коридорам. Потом привезли в палату, где на возвышении в углу стоял телевизор, медсестра в синем халате дала ей заполнить длинную анкету, где было множество вопросов о том, чем Маруся болела, какие заболевания были у ее отца и матери, и тому подобное. Потом анкету у нее забрали, и медсестра с улыбкой сказала, что нужно подождать, потому что какой-то там главный врач, который обычно проводит этот анализ, еще не подошел. Маруся лежала и с тоской смотрела в телевизор, где шел фильм „Санта-Барбара“. Он шел здесь во Франции уже шесть лет. Наконец за ней пришли, ей пришлось перелезть с одной тележки на другую, специальную, и ее отвезли в зал, где было много народу в синих халатах, и все улыбались Марусе, а потом попросили ее лечь на правый бок и она подумала, что сейчас дадут наркоз, и действительно, она видела, как неслышно подошедшая девушка отсоединила трубку, идущую в ее вену, от капельницы, и шприцем ввела туда какую-то жидкость, и Маруся подумала, что обязательно поймает миг, когда она будет засыпать, и успела заметить, как фигуры врачей и сестер в синих халатах становятся все более расплывчатыми, как будто в комнату вдруг напустили туман, и совсем внезапно все исчезло. Она проснулась в другой комнате, на ней было синее одеяние, такого таинственно синего цвета, как глубокий сон, звездное небо или смерть или анестезия, или наркотик — цвета, притупляющего боль.
Очнулась Маруся в той же комнате с телевизором оттого, что ее настойчиво звали и трясли. Оказывается, все уже было позади, и только непонятная припухлость во рту изнутри на нижней губе говорили Марусе о том, что ей что-то пихали в рот. Но трубки у нее в носу не было — какое счастье, можно было немного отдохнуть, хотя она и была уверена, что, как только она очутится в больнице, ее снова вставят. Маруся была в полусне, и вдруг увидела рядом с кроватью какого-то мужика в пиджаке с седыми волосами и неестественно белым зубами, он смотрел на нее и улыбался. Маруся тоже ему улыбнулась, потом она на какое-то время прикрыла глаза, а когда открыла их снова — рядом уже никого не было. Мужик исчез. Маруся подумала, что ей почудилось, и все же этот загадочный мужик ей кого-то напомнил, или же она его видела раньше. Потом, уже много позже, Пьер сказал, что к ней заходил его брат, Жан-Франсуа, который работает в той же больнице кардиологом. Потом за ней пришел санитар, и ее снова на машине „скорой помощи“ перевезли в больницу. Когда она очутилась в палате, ей забыли вставить в нос трубку, и она какое-то время лежала спокойно. Но потом появилась медсестра и указала, что трубка должна быть вставлена, другая пыталась ей возразить, что, может, не нужно, но первая сказала, что указаний врача на этот счет не поступало, и трубка снова вернулась на прежнее место. В тот же день Марусе сделали еще и сканирование. В перерывах между всеми этими процедурами к ней постоянно подходили санитары и санитарки, черные и белые, и делали ей уколы или брали анализ крови из вены или из артерии. Особенно больно брал у нее кровь из артерии негр, он был какого-то устрашающе черного цвета, с маленькими красными глазками, а на шее у него висела толстая золотая цепь. Маруся стала его бояться и, когда он подходил к ее кровати, вздрагивала. Пьер говорил ей, что негры очень подозрительные и недоверчивые, поэтому с ними нужно вести себя осторожно и не давать им повода для подозрений. Потом Марусю отвезли на сканирование, на этот раз в кресле на колесиках, хотя она вполне могла идти самостоятельно, причем вез ее в этом кресле Пьер, как раз пришедший навестить ее. Сканирование происходило в самом низу, на первом этаже больницы, перед этим ей дали выпить целый графин отвратительной молочно-белой густой жидкости, но вкус у нее был кисленький, наверное, французы, чтобы было не так противно, сделали ее приятной на вкус. Но все равно даже сквозь этот вкус прослеживалась, сквозила какая-то гадость, не то, чтобы это был привкус, но, скорее, сама идея этого напитка, что он просто должен быть отвратительным на вкус, а не таким конфетно-кисленьким, как его пытались сделать.
