Ознакомительная версия.
Если едешь по городу, упаси Господь пристегиваться. Жвачка, наушники и ремни безопасности – верный признак иностранца, а с иностранцами разговор короткий. Даже торговцев, которые продают импортные товары, и то убивают.
В Багдаде правят не американцы и уж тем более не правительство. Хозяевами улиц являются всевозможные вооруженные группировки. Каждая из них сражается за свое: кто против суннитов, кто против шиитов, кто против иностранцев, кто против богатых, кто против бандитов, кто против их жертв.
– В Ираке идет гражданская война, – вздохнул Бобби. – Свободы, разумеется, стало больше: хочешь – смотри спутниковое телевидение, хочешь – митингуй сколько влезет. Но жить стало труднее всем, кроме курдов. У них, на севере, экономический бум, и туда многие уезжают. Там можно отправлять детей в школы.
– В Багдаде в школы не ходят?
– Ходят. Но в столице самый доходный бизнес – похищение людей. Схватить могут кого угодно и когда угодно. Богачи живут в сараях и ездят на битых драндулетах. Если боевики узнают, что у тебя есть деньги, похищение практически гарантировано. Сейчас даже женятся потихоньку, чтобы посторонние ничего не знали.
– Полиция бездействует?
– В полиции служат те же боевики. Им корочки нужны для того, чтобы безнаказанно грабить и убивать «неверных». Американцы там болтаются между небом и землей. Наши морпехи хороши, когда надо провести военную операцию, а как дело доходит до полицейских функций – они пас. Их не тренировали для этого, да и как можно быть полицейским в стране, где ты не знаешь ни языка, ни обычаев?
Я вспомнила массовые антивоенные демонстрации, гремевшие по всей Америке.
– Иракцы знают, что мы протестовали против войны?
Бобби усмехнулся:
– Две недели назад я разговаривал с курдским старейшиной. Он сказал, что те, кто хочет вывести войска, либо безумцы, либо сторонники Саддама.
– Ого!
– Так не все думают. Для многих мы – воплощение зла. Чтобы стать террористом-смертником, записываются в очереди. По стране полно фанатиков, которые считают, что Аллах послал их убивать американцев. Ребята из «Тайм» недавно брали интервью у одного из них. Его спросили: «За что ты борешься?» Он ответил: «Во-первых, за ислам, во-вторых, чтобы стать мучеником и, в-третьих, за свою страну». Они хотят создать мусульманское государство, где не будет искушений Запада. Зачем им это нужно, они не думают: сначала сделаем, потом разберемся. При этом никто из них не собирается дожить до этого счастья.
– Так ведь гибнут-то в основном иракцы!
– Ничего страшного: они попадают в рай.
Приехал священник, и начался молебен. Ветер трепал рубашки и платья.
– Пепел к пеплу, прах к праху.
– Аминь.
– Зачем, Бобби? Что он изменил своей смертью?
– Смертью – ничего, а жизнью – очень многое.
Поцеловав меня, Бобби пошел прочь. Это привычка иракской войны – не задерживаться в толпе дольше положенного.
[14 апреля 2006 г.]
Я сижу над компьютером грустная:
Моя муза – халтурщица вздорная.
Без нее моя проза – безвкусная
И поэзия – малосъедобная.
[15 апреля 2006 г.]
Я сидела вместе с Полом в суши-баре и неумело гоняла рис по тарелке. Что хотите делайте, но есть с помощью палок – это все равно что пить из дуршлага.
– Лука – дурак, – жаловалась я. – Он ведь жизнь родителям поломал! А у Терисы вчера еще одно несчастье приключилось: их отдел сократили. Ей, конечно, страховка положена за сына, без денег она не останется. Но дело не в деньгах! Когда человек всю жизнь проработал на одной и той же фабрике, для него увольнение все равно что ампутация.
– Что за фабрика? – спросил Пол.
– Знаешь, ватные палочки, которыми в ушах ковыряют? Вот они их делали. А теперь все производство переводят в Китай.
– Ты ходила к Терисе?
– Ей со мной тяжело. Она как на меня посмотрит, сразу Луку вспоминает. А тут еще Джо орет, что она сына сгубила: записала его в детстве в бойскауты, вот он и свихнулся на поиске приключений.
Плохое настроение – как бег под горку: чем дальше, тем труднее остановиться.
– Всех ненавижу, – ворчала я. – Книжка в России вышла – хоть бы один критик заметил.
Пол улыбнулся:
– Да, без критиков счастья нет.
– Тебе хорошо говорить! Знай себе урок из тюрьмы вытаскивай! А мне надо как-то прославляться.
– Зачем?
– Хочу себе памятник.
– Ты его в гроб, что ли, с собой положишь?
– Да! Будем лежать в обнимку.
Пол меня разозлил. Когда он позвонил, я была рада выбраться куда-нибудь. Все утро слонялась без цели по дому. На столе – горы рукописей, в ежедневнике – список дел. Зэк уехал, Барбара выходная… Но Пол не умел правильно сочувствовать.
– Что говорили на панихиде про Луку? – спросил он.
– Все то же самое, что у других: «Мы понесли невосполнимую утрату».
– Врали?
– Друзья, родители и редактор – нет. Остальные просто отмечались для галочки.
Пол разгладил салфетку на колене.
– Интересно, что люди будут думать на наших панихидах? Не говорить, а именно думать?
– Не знаю, – буркнула я.
Он усмехнулся:
– Самое обидное, что наши достижения никому не нужны. Никто не подумает: «О, как жалко, что Пол умер, – он был так богат!» или «Я не перенесу этого – ведь у него было столько женщин!»
– К чему ты это говоришь?
– Это не я, это Стивен Кови[14]. Он пишет, что итог нашей жизни лучше всего виден на панихиде. Нас будут оплакивать только те, кто нас любил. Твоим читателям по фиг, знаменита ты или нет. Никто не станет думать: «Как грустно – ведь про нее в „Космополитене“ писали!» О тебе будут жалеть, только если ты будешь хорошим автором. А для этого не требуются ни критики, ни слава. Хочешь любви – будь нужной, а не известной.
Мы распрощались довольно сухо. Я сказала, что не нуждаюсь ни в чьих советах, но все равно весь вечер размышляла о панихиде. Итог получался неутешительным: умри я завтра, жалеть обо мне будут человек пятьдесят, не более. Причем сорок пять из них только потому, что им придется искать нового литагента. А остальные подумают примерно следующее: «Она была смешная. Всю жизнь пыталась взять судьбу за рога – причем китайскими палочками».
[2 мая 2006 г.]
Зэк – мальчишка… Он не умеет жить для себя и потому все время оглядывается на других: что скажут, одобрят ли, не засмеют ли… Он постоянно чувствует себя на сцене и, даже когда остается один, старается не выходить из роли Наикрутейшего Мужика. Ведь всем до него есть дело; люди ночами не спят, думая, как он справляется.
Он носит такие майки, чтобы сразу было видно – да, ходит в спортзал. Причем каждый день.
Он смотрит все модные фильмы и даже составляет о них мнение (в основном подслушанное в телевизоре).
Заводит полезные связи, шутит хорошие шутки и оказывает услуги, создающие ему репутацию.
Зэк не понимает, что вся его работа на публику в конце концов выливается в поразительную степень несвободы. Он выступает в театре одного актера, где он не только единственный артист, но и единственный зритель.
У него сломалась машина. Я хотела заехать на студию, чтобы подобрать его. Зэк смутился:
– Не надо. Меня Мэтью подвезет.
– Да мне ж все равно по дороге!
– Не надо. Вдруг тебя кто увидит?
Проболтался. Смешной – он скрывает меня от людей. Кто-то из знакомых ляпнул ему: «А чё это ты женился на старухе? Она тебя старше на целую эпоху». И все – образ Наикрутейшего Мужика разрушен. Мне даже интересно, как Зэк отмазывался – говорил, что все это из-за грин-карты? Но ведь жить со мной при этом необязательно… Промашка в алиби вышла.
Бедный малыш! Иногда так хочется обнять его, прижать к груди, сказать, что ему не стоит так убиваться. Но он не позволит. Наикрутейшие Мужики презирают телячьи нежности. Даже когда их очень не хватает.
[10 мая 2006 г.]
Звонила Териса. Сказала, что ее пригласили на работу в гольф-клуб в Лонг-Биче.
– Кажется, кто-то из членов клуба порекомендовал меня.
– А кто именно? – спросила я.
– Не знаю. Какой-то адвокат. Наверное, он представлял интересы нашей фабрики. Но я его совершенно не помню.
[7 июня 2006 г.]
1. Доверять голосование на выборах людям, не читавшим конституции своей страны, – это все равно что посадить за руль человека, не знающего правил дорожного движения. И в том и в другом случае дело кончится катастрофой.
2. Национализм – это не кровь в жилах, а моча в голове. Людям, считающим национальность своим главным козырем, по всей видимости, больше нечем хвастаться.
3. Человек, утверждающий, что ненавидит ту или иную страну, – либо маньяк-убийца, либо дурак. Ненавидеть миллионы незнакомых людей – это, пардон, клиника.
4. Я патриот планеты Земля, а не отдельно взятых президентов и их администраций. Однако некоторые страны ходят у меня в любимчиках: та, где я родилась, та, где я живу, и те, куда мне хочется съездить.
Ознакомительная версия.
