Малыш присел на корточки и протянул руки, бэби тогда вырвал свою руку у горничной и шатко устремился к нему, все время наращивая скорость, теряя равновесие и, наконец, падая в счастливом захлебе прямо на грудь Малышу.
Что-то вроде прежней безоблачности пронесли они все через этот вечер, а ближе к полуночи в тишине спальни Мать и Отец стали обсуждать ситуацию. Конечно, у Колхауса были шансы какое-то время оставаться на свободе. В этом случае их ожидало нарастающее отчуждение. Уже и сейчас некоторые знакомые Матери, ее товарки по Лиге, реагировали на их неожиданную известность соответствующим образом. Ее ужасало, что движимые горечью и гневом люди начнут требовать передачи Сариного ребенка под протекцию мстительных властей. Отец не стал отклонять подобную возможность. Они оба в этот момент так чудесно владели собой, так ощущали друг друга, что им вовсе не было нужды разыгрывать фальшивый оптимизм. Отец сказал даже, что власти могут пойти и на то, чтобы использовать бэби как аргумент для того, чтобы принудить Колхауса сдаться. «Мы должны уехать отсюда, — сказал Отец, — вот что нам надо сделать — уехать». — «Но как же мы уедем? — вздохнула Мать. — Мой отец — инвалид. Малыш ходит в школу, в доме полно прислуги, и мы несем за всех ответственность…» Указательным пальцем правой руки она загибала пальцы на левой, перечисляя все эти сложности. Отец ощущал, что она теперь доверчиво ждет его решения. Он сказал: «Предоставь все это мне». То, что он взял на себя всю ответственность, наполнило ее теплым чувством. Так или иначе они были друзьями долгой уже выдержки. Эту ночь они провели вместе. Она позволила ему заняться любовью и даже отвечала движениями рук и бедер, ласкаясь, ободряла его усилия, и он впервые за много месяцев почувствовал, что она оценила его крепкое мужество.
Ответом на все вопросы, казалось, был Атлантик-Сити. Отец обнаружил там чудесный отель «Волнолом», в котором были комнаты с видом на океан, а брали за это несколько меньше, чем можно было предположить. До побережья Южного Джерси можно было добраться за несколько часов по рельсам — не так близко, но и не так уж далеко, чтобы нельзя было вернуться в воскресенье вечером к любимому бизнесу. Перемена воздуха всем пойдет на пользу. Дедушкин доктор, который имплантировал в сломанное бедро металлический внутренний шплинт, советовал старику передвигаться на костылях или по крайней мере в кресле-каталке, ни в коем случае не залеживаться — нет ничего вреднее для людей его возраста. Малышу придется прервать занятия на несколько недель раньше, но это не страшно, так как паренек чрезвычайно сведущ в своих науках. Дом будет поддерживаться на полном ходу оставшейся прислугой, поскольку Отцу так или иначе придется бывать в Нью-Рошелл. С собой на побережье Мать возьмет лишь экономку, флегматичную и совестливую негритянку, присутствие которой ко всему прочему будет еще и объяснять наличие коричневого бэби.
Итак, вооружившись планом действий, семейство готовилось к отъезду. В доме поддерживался веселый дух, который временами достигал даже истерических вершин, по мере того как ситуация в городе становилась все более уродливой. Новый начальник полиции, отставной инспектор Нью-йоркского отдела по расследованию убийств, предложил свою собственную, вполне зловещую линию расследования. В первый же день он сообщил репортерам, что взрывчатка, которой подорвали Муниципальную пожарную станцию № 2, была очень изощренной смесью пороха и гремучей ртути, она была составлена определенно знатоком своего дела, но уж никак не пианистом рэгтайма. «Я спрашиваю, где этот негр берет автомобили. Я спрашиваю, где он берет деньги для того, чтобы вооружить свою банду, да еще и заплатить им хорошеньким чистоганом. Где он достает деньги? Где он отсиживается между своими дикими атаками на этот тихий город? Я знаю полдюжины красных, которых с удовольствием посадил бы к себе под замок. Пари, я бы получил тогда ответы на свои вопросы».
Эти предположения о заговоре радикалов, распространяясь все шире и шире, накалили и без того уже подогретый городской люд. Нападения на негров, осмеливавшихся высунуться из своего квартала. Патрули милиции на улицах. Фальшивые пожарные тревоги по всему городу. С грохотом вываливались на тихие улицы пожарные движки, полицейский эскорт, обязательная свита репортеров в автомобилях. Репортеры были повсюду, они возбуждали в городской общине болезненное, разбухшее самоощущение. Воскресные службы в церквах никогда не собирали столько народа. Неотложная помощь городской больницы сообщала о росте числа несчастных случаев прямо на дому. Люди то и дело обжигались, калечились острыми предметами, цепляясь за коврики, валились с лестниц. Несколько мужичков, прочищавших старое оружие, получили серьезные ранения.
Тем временем газеты без устали убеждали власти поднять из пруда «модель-Т». Возможно, и даже скорее всего, они жаждали новых снимков. Наконец, к пруду привезли кран, и автомобиль явился на поверхность как чудовищный артефакт. Грязь бородищей текла с него, вода и слизь лились с крыши. Он был перенесен на берег и оставлен там для всеобщего обозрения.
В этом деле у властей, однако, случился прокол. «Форд» стоял на берегу как осязаемое доказательство обиды черного автомобилиста. Изуродованный и оскверненный, он оскорблял своим видом всякого, знающего толк в технике, любящего машины, а таких в Америке немало. Разобравшись в этом, мэр и Совет старейшин выпустили новую серию обвинений в адрес цветного маньяка, где говорилось, что любые переговоры, кроме решительного требования полной капитуляции, будут означать любезное приглашение каждому ренегату, радикалу и негру издеваться над законом и плевать на американский флаг.
Между тем, если бы у кого-нибудь сейчас и возникла идея вступить в переговоры с Колхаусом — а она ни у кого не возникала, — никто не знал бы, как с ним связаться. Убийца не объявил, сколько времени он отпустил городу до следующей атаки. Газета «Уорлд» наняла психиатров, и те, проанализировав второе письмо Колхауса, пришли к заключению, что оно свидетельствует об умственном расстройстве и что любые переговоры с человеком, именующим себя «Президентом Временного правительства Америки», были бы трагической ошибкой.
И все-таки одна практическая и очень веская идея набирала силу в Нью-Рошелл. Все классы общества требовали изгнания Уилли Конклина. Некоторые раздраженные граждане по этому поводу вступили даже с ним в прямой контакт. Брандмейстер приволок в полицейскую штаб-квартиру несколько анонимных писем, в которых авторы предлагали ему начать немедленно паковаться, а буде он не сделает этого, они, авторы, возьмут на себя работу Колхауса Уокера. Как и все без исключения шаги Конклина, предъявление этих писем в полицию было ошибкой. Они отнюдь не вызвали к нему сочувствия, как он надеялся, напротив: полиция стала обдумывать, как бы осуществить эту плодотворную идейку на деле. С самого начала Конклин не способен был понять, почему все люди с белой кожей не чувствуют к нему глубочайшего восхищения. Чем более непопулярным он становился, тем более жалким было его замешательство. Ничтожный малый не мог даже уразуметь, что в требовании публики кроется не только желание разрядить ситуацию, но и возможность для него самого спасти свою шкуру. Он чувствовал себя мучеником и винил во всем «негролюбов», хотя они теперь как будто составляли полностью все население города. Он напивался до оцепенения и тупо жаловался окружающим. Тем временем его супружница готовилась к отъезду.
Так, хотя никто, собственно говоря, не овладел ситуацией и все — муниципалитет, полиция, милиция штата, граждане, — все чувствовали свою уязвимость перед лицом черных герильеров, тем не менее две вещи были сделаны при кажущемся единодушии: «модель-Т» была поднята на поверхность — раз; обе местные газеты дали огромнейшие заголовки о том, что семья Конклина отчалила и укрылась в Нью-Йорке, — два. При желании Колхаус Уокер мог воспринять это как намек на возможность переговоров. Конечно, никаких уступок не было сделано, улицы по-прежнему кишели вооруженной стражей, но ситуация все-таки изменилась. Пусть он сожжет теперь всю метрополию Нью-Йорка, говорила одна передовица, или поймет, что любой человек, который берет закон в свои руки, выступает против цивилизованного и исполненного решимости народа и позорит ту самую справедливость, которую он хочет установить силой.
По контрасту с происходившим отъезд семьи прошел совершенно незамеченным. Отец организовал отправку багажа — пары огромных плетеных сундуков, шкафа для костюмов, комода с медными углами, нескольких чемоданов и шляпных коробок, — и в один из дней, с первыми лучами рассвета, они покинули Нью-Рошелл. Тем же утром в Нью-Йорке на Пенсильванском вокзале они сделали пересадку на поезд в Атлантик-Сити. Вокзал был построен по проекту фирмы Стэнфорда Уайта и Чарльза Маккима. Каменные колоннады фасада, смоделированного по образцу римских бань Каракаллы, распространялись от 31-й до 33-й улиц и от Седьмой до Восьмой авеню. Носильщики выкатили на кресле Дедушку. Мать была с ног до головы в белом ансамбле. Прачка несла Сариного бэби. Вокзал внутри был столь огромен, что говор толпы казался лишь глухим бормотанием. Малыш смотрел на потолок, на своды зеленого стекла, на арки, поддерживаемые стальными ребрами и стройными стальными колоннами. Свет, идущий через крышу, напоминал мягкую кристаллическую пыль. Спускаясь к перронам, Малыш смотрел во все глаза и видел на огромном пространстве впряженные уже локомотивы, в нетерпении, среди пара, криков, звона колоколов, ожидавшие, когда их выпустят на свободу, в город.
