Ознакомительная версия.
От нашего жилища-музея брат Моны пришел в ужас. Словно в трансе, обошел квартиру, разглядывал роспись на степах, неодобрительно покачивая головой. «Вот, значит, как вы живете? — задавал он один и тот же вопрос. — Все это, конечно, ее идея. Она у нас с придурью».
Я предложил ему бокал вина, но он ответил, что не пьет спиртного. Может, тогда кофе? Спасибо, нет, а вот от стакана воды не откажется.
Меня интересовало, всегда ли Мона была такой, как сейчас. Вместо ответа брат сказал, что никто в семье не знает ее хорошо. Она еще в юном возрасте была независимой, скрытной и постоянно что-нибудь выдумывала. Вечно одно и то же — ложь, ложь и ложь.
— А до колледжа она тоже была такой?
— До колледжа! Она и школу-то не кончила. Ушла из дома в шестнадцать лет.
Я постарался как можно тактичнее намекнуть, что в доме, возможно, была тяжелая атмосфера.
— Наверное, ей было трудно ладить с мачехой, — прибавил я.
— С мачехой! Она сказала, что жила с мачехой? Ну и тварь!
— Мона всегда повторяла, что не могла ужиться с мачехой. А вот отца любила, и они были очень близки. Это ее слова.
— А что еще она говорила? — В гневе он плотно сжал губы.
— Много чего. Ну хотя бы то, что родная сестра ее ненавидит. Она не знает за что.
— С меня хватит, — сказал брат. — Ничего больше не говорите. Все как раз наоборот. Наша мать — сама доброта. Не было у Моны никакой мачехи. А вот отец иногда драл ее немилосердно, так она его доставала. Главным образом своим враньем… Вот вы говорите — сестра. Моя вторая сестра — нормальный, здравомыслящий человек, и очень красивая к тому же. Она вообще не знает, что такое ненависть. Напротив, делает все, чтобы облегчить родным жизнь. Но такой сучке, как Мона, нельзя помочь. Она все хотела делать по-своему. А если ей не давали, грозилась сбежать из дому.
— Ничего не понимаю, — признался я. — Мне известно, что она прирожденная лгунья, но всему же есть предел… Нельзя же все переворачивать с ног на голову. Зачем? Что она хочет доказать?
— Мона всегда считала себя выше нас, — ответил брат. — На ее вкус, мы слишком обычные, заурядные люди. А вот она другая… вечно строила из себя актрису. Но у нее нет таланта, ни капельки. Слишком уж она манерна, неестественна. Вы меня понимаете? Но, должен признать, она умеет произвести благоприятное впечатление на людей. У нее прямо дар влюблять в себя окружающих. После того как Мона ушла из дома, мы почти ничего не знаем о ее жизни. Видели ее раз в год — в лучшем случае. Когда она удостаивала нас визитом, то являлась увешанная подарками, как рождественская елка. Вела себя как принцесса. И вечное вранье — сколько она всего добилась! А что там на самом деле — никогда не узнаешь.
— Мне вот еще что хотелось узнать, — сказал я. — Вы евреи?
— Безусловно, — ответил он. — А почему вы спрашиваете? Она что, изображает из себя принцессу голубых кровей? Только Мону, единственную в семье, не устраивает ее национальность. Мать это очень злило. Думаю, вы даже не знаете нашей настоящей фамилии. Отец сменил ее, приехав в Америку. По-польски она означает «смерть».
Ему тоже хотелось задать мне вопрос, но он долго не решался, подыскивая слова. Наконец, зардевшись, спросил:
— Она что, доставляет вам неприятности? То есть, я хочу сказать, нет ли у вас семейных проблем?
— Как сказать, — пожал я плечами, — есть, конечно… как в каждой семье. И довольно много. Но вам не стоит об этом беспокоиться.
— Надеюсь, она не гуляет? Не путается с другими мужчинами?
— Нет, не в этом дело. — (Если бы он только знал!) — Она любит меня, и я люблю ее. При всех ее недостатках, Мона — единственная, кто мне нужен.
— Тогда в чем же дело?
Я молчал, боясь шокировать его своим признанием.
— Это трудно объяснить, — промямлил я.
— Ничего не скрывайте от меня. Я сумею все перенести.
— Видите ли… мы здесь живем втроем. Живопись на стенах — дело рук нашего третьего жильца. Точнее, жилицы. Это молодая женщина, примерно того же возраста, что и ваша сестра. Очень эксцентричное создание, и ваша сестра в ней души не чает. — (Странно это звучало — «ваша сестра».) — Иногда мне кажется, что Мона привязана к ней больше, чем ко мне. Все очень запуталось. Не знаю, понимаете ли вы меня.
— Понимаю, — отозвался он. — А почему бы вам не вышвырнуть ее отсюда?
— В том-то и дело. Я не могу. Попытки были. Но толку от них нет. Уйди она, за ней уйдет и ваша сестра.
— Вы меня не удивили, — спокойно заявил брат. — Очень похоже на Мону. Однако из этого не следует, что она лесбиянка. Я даже и в мыслях этого не допускаю. Просто она любит все усложнять. Любит интриги. Ей нравится создавать вокруг себя проблемы.
— А вы не думаете, что Мона могла влюбиться в эту девушку? Сами же говорите, что давно не видели сестру…
— Мона любит мужчин, — сказал он. — Это я знаю наверняка.
— Что-то вы слишком уверены.
— Да, уверен. И не спрашивайте почему. Просто знаю — и все. Не забывайте, нравится ей или нет, но в ее жилах течет еврейская кровь. Еврейские женщины по своей природе преданные, даже такие вертихвостки, как она. Это в крови…
— Рад слышать. Хотелось бы верить.
— У меня есть предложение. Приходите к нам, поговорите с мамой. Ей будет приятно. Ведь она даже не представляет, кого дочь выбрала в мужья. В любом случае вам многое станет ясно.
— Наверное, так и сделаю. Правда всегда выйдет наружу. Кроме того, мне любопытно увидеть ее настоящую мать.
— Отлично, — сказал он. — Давайте назначим день.
Я предложил встретиться через несколько дней. Мы обменялись рукопожатием.
Закрывая за собой дверь, брат заключил:
— Ей стоило бы задать хорошую трепку. Но вы не станете этого делать.
Спустя несколько дней я стучался в дверь их дома. Пришел я ближе к вечеру, чтобы не попасть к обеду. Открыл мне брат. (Он вряд ли помнил, как несколько лет назад, когда я вот так же постучался к ним, чтобы узнать, действительно Мона живет здесь или она назвала вымышленный адрес, он захлопнул перед моим носом дверь.) Теперь меня пустили внутрь. Я чувствовал изрядное волнение. Сколько раз я мысленно представлял себе эту квартиру, ее дом, видел ее в окружении семьи — сначала ребенком, потом девушкой, женщиной!
Мать уже спешила ко мне. Это была та самая женщина, которую я мельком видел в прошлый раз — тогда она развешивала выстиранное белье. Когда я описал ее Моне, та расхохоталась мне в лицо. («Это моя тетка!»)
У матери было печальное, измученное лицо. Можно подумать, что она давно разучилась смеяться или улыбаться. Говорила она с акцентом, но сам голос был приятный. Однако ничем не напоминал голос Моны. И в чертах лица ни малейшего сходства.
Похоже, это было в ее характере — сразу переходить к делу. Значит, есть сомнение, родная она мать или мачеха? (Было видно, что обида большая.) Она извлекла из шкафа документы. Среди них — свидетельство о браке и свидетельство о рождении Моны. И множество семейных фотографий.
Присев к столу, я внимательно все изучил. Не потому, что сомневался в словах матери. Совсем нет. Просто я был потрясен. Впервые за время знакомства с Моной я имел дело с фактами.
Я записал название карпатской деревни, где родились ее родители. Внимательно рассмотрел фотографию их венского дома. А потом долго с нежностью всматривался в фотографии Моны — младенец в пеленках, ребенок со странным, нездешним лицом, обрамленным длинными черными локонами, и, наконец, пятнадцатилетняя барышня в какой-то фантастичной одежде, которая, однако, выгодно оттеняла ее внешность. Видел я на фотографиях и отца, который так любил ее! Красивый человек с запоминающимся лицом. Я мог бы представить его врачом, канцлером казначейства, композитором или странствующим философом. Была там и сестра. Она и впрямь оказалась красивее Моны, ничего не скажешь. Но красота ее была слишком пресной. Они были сестрами, но одна была плоть от плоти семьи, а другая, не привившись, так и осталась дичком. Оторвавшись наконец от фотографий, я увидел, что мать плачет.
— Выходит, она говорит, что я ей мачеха? Но почему? И что я к ней несправедлива… Не укладывается в голове. Не понимаю… не могу понять. — Она заливалась слезами.
Брат подошел к ней и обнял за плечи.
— Не надо плакать, мама. Она всегда была странной.
— Странной, да, но это… это уже предательство. Может, она стыдится меня? Чем я заслужила такое отношение?
Мне хотелось утешить ее, но я не находил слов.
— Мне жаль вас, — сказала мать. — Вам, наверное, тяжело с ней. Не родись она у меня на глазах, никогда бы не подумала, что у меня может быть такая дочь. Поверьте, ребенком она была совсем другая. Добрая, внимательная, послушная, всегда готовая помочь. Перемена свершилась мгновенно — словно в нее дьявол вселился. Все в нас стало ее раздражать. Словно чужак объявился в доме. Что мы ни делали — ничего не помогало.
Ознакомительная версия.
