Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

На сцене был выстроен почти настоящий класс и стояли настоящие парты. Двое друзей в школьной форме — блондин и брюнет — вели диалог.

— Не понимаю, — говорил брюнет. — И не хочу понимать. Ты же лучший математик в школе. Ты должен поступать в институт.

— Я не могу, — печально отвечал блондин. — Мама болеет, две сестренки, их надо кормить и учить. Мне придется идти работать.

— А почему бы не пойти работать сестрам? — спрашивал брюнет. — Здоровые уже девицы. Учатся плохо, да и не хотят учиться. Они замуж хотят. А ты потеряешь несколько лет. А для математики нужны молодые мозги. У меня тоже братья. Ничего, пусть идут работать, а если хотят учиться, окончат вечернюю школу. Не надо жертв, тем более что эти жертвы никто не оценит. Даже если твои сестры не окончат среднюю школу, мир не много потеряет, рожать они будут и с восьмилетним образованием. А наука лишится блестящего математика.

— Есть еще одно обстоятельство, — печально сказал блондин. — Ты же знаешь, я дружу с Антониной.

— Ну и дружи на здоровье, — сказал брюнет.

— Но дело в том, что она беременна, — сказал блондин.

— Ну и что? — удивился брюнет.

— Она беременна от меня, — сказал блондин. — Она родит через полгода. Какая же учеба с маленьким ребенком?

— Пусть сделает аборт, — сказал брюнет.

— Как можно! — сказал блондин. — Врачи говорят, что если прервать первую беременность, то у нее может никогда не быть детей. Так что выхода у меня пока нет. Ты уезжай поступать, а я останусь.

— Ну и дурак, — сказал брюнет.

— Какой уж есть, — печально ответил блондин. — Извини, но я не могу бросить мать, сестер и Антонину.

— Значит, ты предпочитаешь бросить математику? — спросил брюнет.

Блондин молчал. Заиграла печальная музыка, занавес начал закрываться, в зале вспыхнул свет, и женщины, не ожидая, когда закончатся аплодисменты, бросились во главе с Венькой Ильиным к выходу, чтобы успеть занять очередь в буфете.

Их усилия увенчались успехом, они были первыми, а учительницы и модистка — одними из последних, потому что, наверное, считали, что неприлично бежать опрометью через фойе к буфету. Ну, если вы такие совестливые, постойте.

Полина взяла себе пирожное и лимонад, а Тихомирову пиво и бутерброд с колбасой. Но Тихомиров тоже протянул деньги буфетчице и попросил:

— Четыре ситро и четыре пирожных.

— Ты чего это? — не поняла Полина.

Тихомиров молча составил бутылки на свободном столике и пригласил учительниц и модистку. Учительницы благодарно улыбнулись ему, модистка улыбнулась тоже, одна из учительниц начала было доставать деньги, но Тихомиров остановил ее жестом. Пожелав им приятного аппетита, он вернулся к Полине. За их столиком сидели Пехов с женой.

— Учительницам ладно, но ей-то за что? — спросила Полина.

— Не обеднеешь, — спокойно сказал Тихомиров.

— Да разве в деньгах дело! — задохнулась от ярости Полина. — Если хочешь знать, я могу всем в этом театре купить лимонада и пирожных.

— Всем не надо, — остановил ее порыв Тихомиров.

— Всем, значит, не надо, а ей надо? — уже дрожащим от обиды голосом говорила Полина. — За что же ты меня при всех позоришь?

— А мы сейчас это ситро на ее рыжие патлы выльем, — предложила жена Пехова.

— Не советую, — сказал Тихомиров.

— А что ты ее защищаешь? — начала заводиться жена Пехова. — Может, его эстафету решил принять. — Она кивнула на мужа.

— Молчи! — вдруг почти выкрикнул Пехов.

Присутствующие начали оборачиваться в их сторону.

— Спокойно, — предупредил Тихомиров. — Дома поговорим.

Теперь на сцене был большой роскошный кабинет. За большим столом в модном костюме сидел брюнет и отдавал приказания. Он говорил по селектору, отвечал по телефонам, к нему входили люди, брюнет подписывал бумаги, а с краю длинного стола заседаний тихо сидел блондин в скромном костюме и ждал, когда освободится брюнет. Наконец брюнет сказал секретарше:

— Ни с кем не соединять, никого не пускать.

— Сейчас должны шведы приехать, — напомнила секретарша.

— Пусть ими пока займется мой заместитель, — сказал брюнет и подсел к блондину. — Извини. Расскажи, как на родине-то.

— Все хорошо, — сказал блондин. — Тобой все гордятся.

— А как у тебя? — спрашивал брюнет. — Как сын, как дочь?

— Сын шофером работает, дочь швеей на фабрике. Я все так же бухгалтером на рембазе.

— Давай откровенно, — сказал брюнет. — Ты же проиграл жизнь. Ведь бухгалтером на рембазе мог бы работать любой, а ты ведь был блестящим математиком. Я же тебе в подметки не годился, а видишь: руковожу крупнейшим заводом. Кому были нужны твои жертвы? Кому? С Антониной ты разошелся и женился на другой. Матери ты мог бы помогать даже больше, если бы выучился, потому что заработок ученого и бухгалтера не сравнишь. Конечно, надо думать о других, но еще надо идти и к своей цели. У человека должна быть мечта. И никто не вправе требовать, чтобы мечту приносили в жертву, потому что кому-то это удобно.

Брюнет говорил это с пафосом, и в зале зааплодировали.

…Потом актеры выходили кланяться, их приветствовали аплодисментами. Актеры тоже начали аплодировать, и из зала поднялся наконец толстый лысый мужчина, раскланялся и взмахом руки поднял в зале молодого парня. Тот тоже вышел на сцену и неумело поклонился.

— Это автор, — прокомментировала сидевшая позади Тихомирова девушка.

— Он в нашем пединституте учился, — пояснил молодой человек девушке. — На три курса старше меня.

— Окончил или выгнали? — посмеиваясь, спросила девушка.

— Окончил, вроде, — сказал парень.

— Тогда не гений, — посмеиваясь, сказала девушка. — Гениев обычно выгоняют за неуспеваемость.

Автобус мчался сквозь ночь. Изредка светились окна в деревенских домах, одно-два на всю деревню.

— Барахляный спектакль, — сказал вдруг Венька Ильин. — Все хотят учиться. А кто же на земле работать будет? А этот, с животом, еще доказывает: плюй на всех и иди учись. Скоро и плюнуть будет не на кого. Плюнешь и в начальника попадешь. Все выучились.

Но Ильина не поддержали. Многие уже спали, только на задних сиденьях спорили учительницы. От них доносились слова: «концепция», «сверхзадача», «доминанта»…

Днем Тихомиров, Пехов, Лаптев, Венька Ильин — все члены звена работали в ремонтных мастерских. Во дворе была выстроена отремонтированная уже колхозная техника: комбайны, колесные и гусеничные тракторы, копнитель, плуги, сенокосилки. Техника сияла в свете заходящего весеннего солнца новой краской: желтой, оранжевой, голубой.

Тихомиров запустил тракторный двигатель. Послушал обороты и заглушил.

— Шабаш на сегодня, — сказал он.

Он собрал инструмент, аккуратно сложил его и, накинув куртку, вышел из мастерской.

…Дом модистки был на окраине деревни. Модистка в легкой нейлоновой куртке, спортивных брюках, заправленных в сапоги, пыталась поправить покосившуюся изгородь. Тихомиров поздоровался с ней, прошел было мимо, посмотрел по сторонам, проверив, не смотрят ли, и вернулся. Взял из рук модистки топор, забил покрепче опорный кол и подтянул изгородь.

— Гвозди есть? — спросил он.

Модистка отрицательно покачала головой.

— А проволока?

— Проволоку найду.

Вдвоем дело пошло быстрее, модистка поддерживала, а Тихомиров прикручивал изгородь проволокой к опорным столбам. И тут он увидел проходивших мимо баб.

— Сейчас сообщат Полине, — сказала модистка.

— Сообщат, — согласился Тихомиров, продолжая работать.

…Полина возникла внезапно. Она встала у изгороди, пожирая глазами модистку.

Модистка улыбнулась ей и предложила:

— Заходи, Полина, чаю попьем!

Полина еще несколько секунд молча рассматривала Тихомирова и модистку, потом так же молча повернулась и зашагала к правлению.

— Испугалась? — спросил Тихомиров.

— Нет, — ответила модистка.

— Могла и наброситься на тебя.

— Ты защитил бы.

— Само собой, уж не допустил бы, — сказал Тихомиров. — Я, пожалуй, пойду…

…Тихомиров шел по улице.

— Александр Михайлович, — окликнули его.

Тихомиров обернулся. К нему бежала секретарша председателя колхоза Марина.

— Вас в контору вызывают. К Буянову.

Тихомиров медленно приближался к конторе колхоза. Из конторы вышла Полина и, отвернувшись, прошла мимо.

Тихомиров вытер ноги о половик и вошел в кабинет парторга Буянова.

— Садись, — пригласил Буянов и поинтересовался: — Как с ремонтом?

— Нормально, — ответил Тихомиров. — Считай, закончили. Дня два на всякую мелочь осталось.

Некоторое время они посидели молча. Потом Буянов достал из папки лист и начал читать: