Джек сказал, что хочет размять ноги, и пошел прогуляться вокруг здания. Он понял, почему Эрнест не хочет отсюда уезжать: сад был чудесен, с нарциссами и крокусами, которые сияли в траве, под вековыми деревьями. Джек сел на деревянную скамейку с медной табличкой «С любовью, в память Элси Стаффорд, которая была здесь счастлива». Он вынул из кармана похищенную фотографию. Сначала он не узнал Памелу: два полисмена в форме волокли ее по деревенскому лугу, а на заднем плане виднелись свора псов и охотник на лошади. Всадник удивительно смахивал на принца Чарльза. Джек позвонил Памеле, потому что хотел услышать ее голос. В трубку прорывался лай собак и мужской голос.
— У вас гости? — спросил Джек.
— Это мой сосед, Дуглас. Сегодня с ним случилось что-то ужасное. Он никого не трогал, спокойно опрыскивал пестицидами край поля, и тут ни с того ни с сего неизвестный горожанин вытащил его из кабины и швырнул в сточную канаву, где его словесно оскорбляли какой-то трансвестит и пакистанец.
Джек понял, что она очень старается не рассмеяться.
Он сообщил ей, что ее дядя Эрнест решил уморить себя голодом.
— Дурак он, — вздохнула Памела. — Я ему предлагала переехать ко мне, чтобы я за ним присматривала, а он говорит, у него, мол, фобия на собак, с тех пор как прочел «Собаку Баскервилей».
Джек хотел сказать, что любит ее, но мешало незримое присутствие пострадавшего соседа. Памела сказала, что ей пора — приехали за пуделихой по кличке Харри.
Он снова посмотрел на фотографию, пытаясь отыскать причину, по которой об этой женщине следует забыть. Ее взгляды на жизнь разительно отличались от его взглядов. Раньше он считал лис вредителями, а теперь начал понимать точку зрения лис.
Джек вспомнил лисью накидку, которой мать оборачивала шею зимними утрами. Он всегда ненавидел взгляд этих стеклянных глаз. Он позвонил Норме, по ответа не было. Надо спросить у премьер-министра, нельзя ли заехать в Лестер по дороге в Лондон.
Али крикнул ему, что они готовы двигаться в путь. Премьер-министр уже сидел на заднем сиденье, бережно держа пластинку «Топот в Савойе» — точно пакет с нитроглицерином, готовый взорваться.
— Эд, нельзя сидеть и держать ее так два дня, — сказал Джек.
— Но ведь эти пластинки из винила такие хрупкие, — пожаловался премьер-министр.
Али оскорбленно развернулся к нему:
— Слушайте, если вы хотите что-то сказать насчет того, как я вожу, иннит, то когда мне было одиннадцать лет, я по всему Исламабаду водил фургон, полный яичек, и ни одного яичка не разбил, пи разу!
На взгляд Джека, Али явно преувеличил свое водительское искусство, но говорить он ничего не стал.
Спросив у премьер-министра разрешения, Джек велел Али свернуть налево, на шоссе А4б, ведущее к Лестеру.
— Можете доверить мне вашу драгоценную пластинку, — успокоил Али. — Просто положите на сиденье рядом с собой, и Аллах ее сохранит.
Премьер-министр сделал, как велели. Он подумал, что из Али вышел бы сильный партийный деятель.
Через несколько миль к Али вернулось доброе расположение духа, и атмосфера в машине разрядилась. Премьер-министр предложил:
— Может, где-нибудь остановимся и выпьем? Я готова уговорить кампари с содой.
— Эд, правильное выражение — «уговорить бутылку», — назидательно произнес Джек.
— Стратфорд скоро, — отозвался Али. И добавил: — Там Уильям Шекспир родился, кстати.
— Вы еще нам расскажите, что премьер-министр живет на Даунинг-стрит, — раздраженно сказал Джек.
Али торжествующе рассмеялся:
— Уже не живет. Говорят, он в ядерном бункере живет, но, по-моему, он помер.
— Помер? — удивился премьер-министр.
— Ну да. Наверное, пытался ходить по водам и утонул.
Премьер-министр выдавил из себя смех вместе с остальными.
— Мой старший сын, Мохаммед, готовится по Шекспиру к экзаменам за среднюю школу.
— А как он сдал промежуточные экзамены? — заинтересовался премьер-министр.
— Не говорите мне про экзамены, — взмолился Али. — У меня все дети поседели, так переволновались.
— А над какой пьесой Шекспира он работает? — спросил премьер-министр.
— Не над пьесой. Это сонет, типа стишков, — заботливо пояснил Али и признался, что иногда и сам пишет стишки.
Стишки у него, конечно, не очень, он бы никогда их никому не показал, кроме жены. Обычно он этим занимается вечером, когда дети уже легли. Жена купила ему тетрадь и пенал, и все это хранится на полке в старом шкафчике под электросчетчиком в прихожей. Он стал писать, когда Мохаммед прочел ему стихотворение, которое насмешило и его самого, и Али, стишок тот написал один тип, он еще не умер, Саймон Армитадж[63], живет где-то рядом с Лидсом. Знаменитый, между прочим, парень. Али обрадовался, что Джек о нем тоже слыхал. А вот Эдвина, то есть чувак в блондинистом парике, не слыхал. Поэтому Али ему объяснил, что этот малый, Армитадж, пишет про обычные вещи, вот и Али тоже сочинил стих про свое такси, в котором сравнил автомобиль с ковбойским скакуном. Для книжки, конечно, не годится, но жене понравилось, она переписала стих своим красивым почерком и послала его отцу в Пакистан.
Джек, нахмурившись, смотрел через дорогу на домик Анны Хатауэй[64], перед входом в который по дорожке туда-сюда бродили табуны туристов.
— Не понимаю, — изрек премьер-министр.
Джека покоробило, что премьер-министр произносит «не» как «нэ». Теперь он замечал это намного чаще, чем раньше, — ведь они уже друг другу глаза мозолили семь дней.
— Что не понимаете? — спросил Джек.
— Вашу антипатию к домикам под соломенной крышей, — пояснил премьер-министр.
— Они чертовски элегантны и самодовольны. Ладно, давайте пить.
— В детстве я мечтал быть актером, — сказал премьер-министр.
Они с Джеком сидели в «Грязном утенке» в Стратфорде-на-Эйвоне. За столиком рядом обедала группа актеров.
— Говорят же, что политики — это просто скверные актеры, — рассмеялся Джек.
Премьер-министр скорбно взглянул на него:
— Кто говорит, Джек?
— Люди!
— Но кто именно? — напирал премьер-министр. Джек ответил:
— Это просто метафора.
— Но ведь политики не сквернее остального населения, — возразил премьер-министр.
Джек устало пояснил:
— Соль шутки в том, Эд, что политики по своей сути — актеры.
Али смотрел в мозаичные окна сувенирной лавки в торговом центре. На следующей неделе день рождения старшего сына, и Али купил ему тенниску с Уильямом Шекспиром, но теперь его одолели сомнения: ну какой пятнадцатилетка захочет светиться в футболке с портретом старого лысого мудака, иннит? И ведь не купишь же подарок одному Мохаммеду, правда? Другие тоже ждут подарков.
Премьер-министру нравилось сидеть в «Грязном утенке»; на столике стояли кампари и содовая. Он не сомневался, что мать одобрила бы его: он ведь выпивал за обедом, да еще в компании театралов.
Какой-то актер со знакомым лицом в оспинах наклонился к нему:
— А вы не Виктория Ротерхайд? Мы, часом, не играли вместе в «Афише» в 1988 году? Я — Гай Сазерленд.
Премьер-министр быстро захлопал ресницами и ответил:
— Привет, Гай, я Эдвина Сент-Клэр.
— Ну конечно, это вы, у меня кошмарная память на имена, — признал Гай. — Ведь это ваших детей тогда похитили, а я был маньяком.
Другие актеры за столиком засмеялись, один из них сказал:
— Опять кастинг проводишь, Гай. Премьер-министр кокетливо спросил:
— Можно к вам подсесть?
Ему хотелось ненадолго улизнуть от Джека и побыть с себе подобными. В конце концов, театр у него в крови. Джек в последнее время ведет себя как угрюмый подросток, и он такой циник — ну кто еще скажет, что домик под соломенной крышей — это не очаровательно?
Он уселся рядом с Амариллис, темноволосой актрисой с бездонными черными глазами и в затейливо неряшливом одеянии.
— Вы, наверное, здесь на пробах, — сказала Амариллис. — Вы ужасно похожи на Эдварда Клэра.
Джек взглянул через стойку и увидел, что премьер-министр смеется, запрокинув голову и выставив кадык. Джек нахмурился. Он предупреждал премьер-министра, что не следует делать этого, ведь это грозит мгновенным разоблачением. Но хоть смеется, и то ладно.
Премьер-министр и Амариллис обменялись историями жизни. По словам премьер-министра, он изучал актерское искусство у Хелен Миррен и жил на одной квартире с Саймоном Кэллоу[65]. Раньше состоял в труппах в Ноттингеме и Бристоле, работал в основном на телевидении и в кино, но театр для него — первая любовь:
— Чувствуешь, так сказать, что публика придает смысл твоей жизни.
Джек заметил, что один из актеров за столом отвернулся и сунул пальцы в рот, изображая рвоту.
Напротив паба, в крошечном кабинете распорядителя сцены Королевского Шекспировского театра, сидел сэр Дигби Прист, прославленный театральный режиссер. Через три дня он должен был начать репетиции пьесы «Жизнь и духовная смерть Эдварда Клэра», которую написал Уэйн Спэрроу , левацкий драматург, расхваленный критиками за дебютную пьесу «Пердун».
