Ознакомительная версия.
Милая наша площадка – она была еще цела. Как много смысла и пользы было в ее ограде! Сколько раз она защищала Фила от больших травильных псов, а маленьких декоративных – от самого Фила. Суки, понятно, были не в счет – их от зубов кобелей защищала сама природа. Правда, только от зубов. Сукам, переживающим трудные дни, вход на площадку был заказан.
И так продолжалось год или чуть более. Коньячные посиделки вошли у нас с Лариской в привычку. С одной стороны, это было неплохо; людям надо иметь привычки – они создают иллюзию устойчивости бытия. Но не все привычки доводят до добра, то есть мы знаем, что некоторые из наших привычек, наоборот, это самое бытие осложняют и даже укорачивают. Полагаю, привычка к коньяку могла довести мою Лариску до алкоголизма; тогда бизнес бы ее захирел, и ее бросили бы последние поставщики. Такая карьера типична – на нервной асфальтовой московской почве спиваются многие, очень многие из тех, кто думал завоевать столицу в частном порядке.
Но внезапно посиделки наши прекратились, и в свете сказанного я даже не знаю, жалеть мне об этом или нет. Как бы то ни было, Лариска вдруг опять исчезла. Она не являлась ко мне неделю, и две, и три, а потом я и думать о ней забыл, потому что на меня навалились собственные проблемы.
Началось все с того, что власти снесли нашу собачью площадку. Не стало спасительной ограды, и в результате, шляясь по двору в свободном режиме, Филипп нашел себе подругу, и подругу, как выяснилось, не для игр. Только выяснилось это, к сожалению, слишком поздно. Пока мы с хозяином подруги сообразили, что отношения между нашими питомцами завязываются всерьез, пока бежали через весь двор с глупыми криками «Фу!», между Филом и его пассией уже совершался тот самый акт, который уравнивает все сословия и состояния. А уравнивать, между прочим, было что, ибо сочетался мой друг с весьма породистой далматинкой.
Знаете вы или нет, но упомянутый акт в собачьем его исполнении совершается довольно долго, и прервать его в зрелой фазе нет никакой возможности. Поэтому нам с хозяином далматинки ничего не оставалось, кроме как в ожидании финала выяснять отношения между собой. В сущности, с собачьей точки зрения (к которой склонялся и я) в происходившем соитии не было ничего противоестественного, но не так думал мой оппонент. Вот примерно как выглядел наш диалог.
Хозяин суки:
– Вы понимаете, что вы натворили?! У меня выставочный экземпляр!
Я: Я ничего не творил. Пасли бы свой экземпляр внимательнее.
Х. с.: Развели дворняг, понимаешь.
Я: Вам бы больше понравилось, если бы ее покрыл ризеншнауцер?
Х. с.: Сам ты ризеншнауцер!
Я: От такого слышу!
К счастью, до рукоприкладства мы дойти не успели, потому что под шумок собаки завершили свое дело. Они расставались с самыми добрыми взаимными чувствами, чего не скажешь о нас, их хозяевах.
Описанное происшествие имело для меня и для Фила диаметрально противоположные следствия. «Развязавшись», Филипп, как и положено, чрезвычайно вырос в собственных глазах, а вот со мной получилось наоборот. Слова: «Сам ты ризеншнауцер» – оставили в моей душе неприятный осадок. Порой у меня возникало ощущение недосказанности, и я, выходя во двор, ловил себя на том, что ищу глазами хозяина далматинки. Не знаю, что мне было от него нужно; я даже не уверен, что действительно хотел с ним встретиться.
Тем не менее встреча произошла, и произошла, конечно, именно тогда, когда я к ней был совсем не готов. Я столкнулся с хозяином далматинки не во дворе и не где-нибудь, а в переполненном вагоне метро. Разумеется, метро не место для выяснения собачьих родословных, и я сделал вид, что его не замечаю, но этот господин, тоже меня заметив, сам ко мне притиснулся.
– Здравствуйте! – прокричал он, почему-то улыбаясь.
Я в ответ поднял бровь.
– Вот где мы встретились! – продолжил он жизнерадостно.
– Мир отвратительно тесен, – пробурчал я, но, к счастью, он не расслышал.
– Что?… А вы знаете, что Веста родила шестерых?
Секунду я соображал, кто такая Веста, а затем проорал в ответ:
– Поздравляю! Будете подавать на алименты?
И тут поезд остановился; это была наша с хозяином далматинки общая станция.
– Ну что вы, какие алименты, – сказал он, беря меня под руку, – они такие милые. Вы знаете что… приходите к нам на крестины. С этим вашим… простите, не знаю, как вас обоих зовут.
Таким образом, глупая история с самовольной «развязкой» Филиппа получила неожиданно благополучную развязку без кавычек.
А пока у нас происходили все эти волнующие события, в жизни моей племянницы Лариски совершился, как оказалось, поворот сюжета – тоже по-своему удивительный и тоже со счастливым финалом. Я прочел об этом в ее письме, полученном по электронной почте тем же вечером, когда узнал, что Филипп стал отцом. Письмо было из Швеции, и сообщалось в нем, что Лариска вышла замуж и скоро станет матерью. Если выпустить из послания романтические подробности, до которых я не охотник, то суть его сводилась к следующему: в один прекрасный день Лариска догадалась сменить поставщика. В отличие от московских шведский поставщик подошел ей по всем статьям: он не расхаживает по дому в трусах, пукает только в отведенных местах и не находит Лариску дурой. Так что теперь у партнеров медовый месяц, который они проводят, собирая грибы под соснами на берегу Ботнического залива.
Письмо племянницы меня, понятно, обрадовало, но и навело на размышления. Отчего бы, скажем, некоторым московским бизнес-леди не взять на заметку Ларискин опыт? Хотя, конечно, Швеция – страна маленькая, и поставщиков оттуда на всех не напасешься.
Что касается меня, то я в тот вечер впервые за долгое время отходил ко сну в оптимистическом состоянии духа. Ведь что ни говори, а это неплохо, когда в мире становится шестью полудалматинцами и одним полушведом больше.
Умер Гриша Замойский – об этом, а также о дате похорон мне по телефону сообщила его жена Мила. Она говорила со мной значительным, каким-то отстраненным голосом – словно бы от лица покойного. Таким именно голосом, да еще с ноткой обвинения, обычно общаются с миром живых родственники свежеусопшего человека. На самом деле Гриша не стал бы говорить со мной таким тоном даже с того света – с ним, да и с Милой тоже, мы старые добрые товарищи, только с ним теперь в прошедшем времени.
Студентами мы учились в одной группе. На нашем с Тамарой бракосочетании, случившемся на третьем курсе, Гриша с Милой были свидетелями, а год спустя уже мы понадобились им в том же качестве. По окончании института наши девочки получили свободное распределение, а мы с Гришей устроились весьма удачно в некое московское КБ. Мало того – мы с ним попали в одно и то же подразделение. Это могло бы даже послужить поводом для соперничества – все-таки два молодых специалиста на старте своей карьеры… Но у нас соперничества не вышло и выйти не могло. Где-то я слышал, что из десяти выпускников технических вузов лишь один в итоге становится приличным инженером. Из оставшихся бездарей трое делают административную карьеру, трое уходят искать себя в гуманитарной сфере, а трое пополняют число никчемностей в белых халатах, которых полно в каждой проектной организации и которые проявляют активность только при дележе отпусков и льготных путевок. Так вот: вы, наверное, уже догадались, что ни у меня, ни у Замойского инженерных талантов не обнаружилось – ни больших, ни каких-либо вообще. Также, на наше несчастье, мы были лишены подлости, хитрости и необходимого умения облизывать начальство. Поэтому очень скоро мы с Гришей оба поняли, что ни творческий, ни административный рост в КБ нам с ним не грозит. Но дальше пути наши разошлись, согласно вышеприведенной статистике. Я переключил работу мозга с левого полушария на правое и сделался прозаиком, а Гриша так и остался до конца своих дней служить рядовым в инженерной пехоте.
Многие годы мы, что называется, дружили семьями. Хотя, положа руку на сердце, семья – настоящая семья – была только у Замойских, потому что настоящая семья та, в которой есть дети. Увы, по части деторождения счет был два – ноль не в нашу с Тамарой пользу. Правда, в качественном отношении результатом своих производительных усилий Гриша был не вполне удовлетворен. Дело в том, что дети их – оба – были женского пола.
– Уж я старался, старался… – сокрушался он после рождения второй девочки, – и опять… Вот сколько не хватило! – он показал мне половинку своего мизинца.
Впрочем, даже при отсутствии того, что имел в виду Гриша, Лиза и Настя – так звали его дочерей – были резвы и шкодливы не хуже мальчиков. Ангельские их лобики нередко украшали шишки, а пухлые конечности – синяки и ссадины. Девчонки-погодки скандалили между собой по любому поводу, но самым частым поводом для ссоры был у них вечный спор – кому ехать на папиной шее. Гриша возил их на себе очень долго – до тех пор, пока из соображений приличия эту езду не запретила Мила. Но все равно почти каждые выходные папа с дочерьми отправлялись гулять. Эти прогулки, часто неблизкие, всегда носили познавательный характер. Замойский хотя и был никудышным инженером, но имел пристрастие к механизмам, поэтому своих девочек он водил то на выставку бронетанковой техники, то на авиашоу, то просто в Политехнический музей. И дочери против такой программы никогда не возражали – может быть, чувствуя свою вину перед папочкой в том, что родились немальчиками.
Ознакомительная версия.
