Такое я делаю открытие за три часа до заката, стоя на лужайке центрального парка в городе Мидзусава.
Я начинаю смеяться. Слезы градом текут по щекам, мой смех больше напоминает рыдание. Но на самом деле я смеюсь. Захлебываясь, трясясь как паралитик, кусая губы, размазывая слезы по лицу. Я хохочу. Я рыдаю. Я без сил падаю на землю и утыкаюсь лицом в траву. Травинки забиваются в ноздри и рот. Я отплевываюсь, обгрызаю их, не переставая плакать, смеяться, реветь, рычать, стонать. Я катаюсь по мягкой траве, по остаткам валяющегося на ней ужина, размазывая баклажаны и рис по лицу, по рубашке и брюкам…
И все равно этого мне кажется мало. Меня вот-вот разорвет на части от переполняющих эмоций. Мелькает мысль, что сердце на самом деле может не выдержать такой нагрузки. Это и пугает и веселит одновременно.
Я сажусь на задницу, поднимаю голову вверх и начинаю выть, как брошенный пес, срывая непослушными от переполняющей их энергии руками пучки травы и разбрасывая их в стороны. Вой переходит в утробный рев.
Это какой-то новый способ выражения эмоций. Это эмоции, не поддающиеся определению и объяснению. Это — эмоциональная эклектика.
Оказывается, я очень аутентичный парень. Мечта психотерапевта.
Пощечина, которую дает мне Муцуми, приводит меня в себя. Глаза у Муцуми испуганные. Конечно, наверное, она была уверена, что самая психованная здесь. Теперь пальма первенства принадлежит мне.
Я снова начинаю хихикать. Новая пощечина заставляет меня заткнуться.
— Выпей воды, — говорит Такэо. — А лучше — возьми у Муцуми пару таблеток. Тебе не помешает.
Он уже спрятал пистолет. Но Юрико сидит все так же неподвижно. Правда, уже не улыбается.
— Это называется катарсис. То, что сейчас с тобой произошло. Поздравляю.
Я беру бутылку с водой и выливаю себе на лицо. Вода приятно холодит кожу. Мне все равно, что там говорит Такэо. Я в прострации, в нирване… Я делаю несколько больших долгих глотков и чувствую, как прохладный ручеек бежит по пищеводу и обрушивается в желудок маленьким водопадом. Это ощущение окончательно приводит меня в чувство.
Я постигаю смысл слова «покой».
Дом пожилого богатого гомосексуалиста Рэя — роскошный каменный особняк в самой респектабельной части города. Когда-то предки Рэя приняли видное участие в реставрации Мэйдзи. С тех пор у них была куча разных текстильных фабрик, которые приносили солидный доход. Как обычно бывает в таких семьях, однажды родился очередной маленький Рэй, который спустя сорок лет пустил почти все богатство, нажитое предками, на ветер. После смерти этого урода, без которого немыслима ни одна семья, восстановить былое положение клана его потомки не смогли. Впрочем, осталось все равно достаточно, чтобы собрать хорошую коллекцию картин и оружия. Господин, которого мы собираемся посетить сегодня, последний из рода. Его подвели гены, который, как считают ученые, определяют половую ориентацию человека. Остался, правда, дальний родственник. То ли троюродный племянник, то ли еще кто-то в этом роде. После смерти господина Рэя, дом и картины достанутся ему.
Об этом мне рассказывает Такэо, когда мы сидим в джипе с выключенными фарами, приткнувшись к обочине, и ждем сигнала. Звонка по телефону — от добровольцев Такэо. История старая и скучная, но от нечего делать я слушаю ее внимательно. Сейчас мне необходимо чем-то занять голову. Забить извилины любым дерьмом, чтобы не думать о предстоящем визите.
Синоним — взломе. Синоним — незаконном проникновении в чужую собственность. Синоним — вандализме и доведении до самоубийства.
Я предпочитаю эвфемизмы. Называю все это просто визитом. Потому что другого выхода у меня нет. Руки опять скованы наручниками и лежат на коленях, накрытые курткой Такэо, чтобы прохожие случайно не заметили стальной блеск на моих запястьях. Позади сидит Юрико, которая успокоилась только час назад. До этого она безудержно рыдала и просила разрешить ей умереть прямо сейчас. Теперь она сидит и слушает свой дурацкий плеер, будто ничего и не случилось.
Муцуми спит, наглотавшись своих таблеток. Мне кажется, что она похудела килограммов на пять, минимум. Она уже не кажется такой молодой и красивой. На шее морщины, на виске просвечивает голубая жилка, нос заострился, щеки ввалились. Еще немного и череп начнет выпирать наружу. Впрочем, ей на все это наплевать. У нее есть таблетки. А когда они кончатся, заботливый брат достанет еще.
Только Такэо выглядит и ведет себя так, словно не было этих дней бесконечной дороги. Разве что глаза усталые.
— А вот теперь подумай, не лучше ли старому педику умереть этой ночью, в полнолуние? Что его ждет лет через десять? Жалкая одинокая смерть в доме престарелых… Болезнь Альцгеймера превратит его в слюнявого идиота, забывающего снять штаны перед тем, как сесть на горшок. А потом, когда его мозг превратится в некое подобие несвежего тофу, прикончит его в узкой кровати на казенном, испачканном блевотиной и дерьмом белье. И что в этом хорошего для господина Рэя? Он уже сейчас никому не нужный старик с дряблым членом. Его нынешняя жизнь вовсе не похожа на праздник, можешь быть уверен. Унылое серое существование. Доживание, а не жизнь… На самом деле, мы его спасители.
Он закуривает сигарету. Огонек зажигалки освещает его бесстрастное лицо. В наступившей тишине я слышу музыку в наушниках Юрико.
— О, да, если бы он был бессмертен, мы стали бы убийцами. Но кто из нас бессмертен? Все мы когда-нибудь умрем, Котаро. Он, я, ты. Зачем устраивать из-за этого истерику? Смерть — всего лишь вопрос времени. По сути, мы мертвы еще до рождения… Твое умирание начинается в тот миг, когда самый шустрый сперматозоид добирается до яйцеклетки. В момент оплодотворения яйцеклетки твоя смерть открывает глаза. Когда ты вылезаешь из своей матери, она уже стоит рядом, вместе с акушеркой. Смерть принимает твои роды… И потом она не оставляет тебя ни на секунду. Она самая преданная тебе женщина, самый верный сподвижник. Она не предаст, не обманет и не сбежит с другим. И чем мы платим ей за преданность? Либо страхом, либо презрением, либо равнодушием. Мы неблагодарные твари, Котаро. Иногда мне бывает стыдно за людей. Конечно, наши предки вели себя по отношению к смерти намного приличнее. Да и то лишь лучшие из них… Мы же предали все ценности, обменяли их на гамбургеры, джинсы и Бритни Спирс. Выгодная сделка, ничего не скажешь… Ну да сейчас не об этом.
Звонит телефон. Такэо говорит в трубку:
— Хорошо.
Вот и весь разговор. Я понимаю, что пришло время действовать. Время визита, взлома, убийства.
— Я тебе так скажу, — продолжает Такэо, — не забивай голову сомнениями. Сомнения — самая бесполезная вещь на свете. Думай о том, что мы просто восстанавливаем справедливость — делаем так, чтобы господин Рэй наконец повернулся к своей смерти лицом, а не морщинистой задницей. Она его и так заждалась…
— Кто? Задница?
— Да нет, — качает головой Такэо. — Смерть.
Мы выходим из машины. Впереди идет Такэо, за ним Юрико, следом я. В спину упирается пистолет, удерживаемый холеной ручкой Муцуми. На мне по-прежнему наручники. Я иду, как на собственную казнь. Очень похоже.
То место, куда упирается ствол — немного выше почек, ближе к левой лопатке — зудит. Мне остается только молиться, чтобы всякие побочные эффекты таблеток, которые глотает Муцуми, вдруг не сработали одновременно. Нарушение аккомодации сама по себе неприятная штука, особенно когда человек с таким нарушением держит заряженный пистолет. А если прибавить бессонницу и дисфункции нервной системы, к которым она приводит, то можно с уверенностью сказать, что мои шансы получить пулю в спину достаточно высоки.
— Муцуми, — тихо говорю я и чувствую, как усиливается давление ствола, — Ты как?
— Все хорошо, Котаро, спасибо.
— Ты главное не волнуйся, ладно? Я не собираюсь убегать, честное слово.
— Да-да.
— Пистолет на предохранителе?
— А что это такое?
Струйка пота стекает между лопаток. Я считаю до семнадцати… До восемнадцати… До девятнадцати. При счете двадцать делаю долгий бесшумный выдох. Если я сейчас споткнусь, если нога вдруг провалится в какую-нибудь яму, если даже меня просто передернет от ночной прохлады — эта дура выстрелит. Точно. Психанет и выстрелит. Или даже не психанет, а просто вздрогнет.
Я стараюсь идти как можно ровнее, дышать как можно тише, говорить как можно мягче. Вспоминается момент, когда я целился из этого самого пистолета в лоб Такэо. Интересно, он чувствовал нечто похожее?
Капля пота стекает по виску.
В тюрьме я разговаривал с парнями, у которых были шрамы от огнестрельных ранений. Все они рассказывали о своих ощущениях в момент ранения примерно одинаково. Когда пуля попадает в тело, впечатление такое, будто тебя со всего маху ударили здоровенной дубиной. Чем крупнее калибр, тем толще и тяжелее дубина. Удар — и ты уже на земле.
