Он почувствовал, что они вышли на ровный участок туннеля перед дверью во двор, и услышал, как охранник на посту номер восемь сказал:
— Еще один скопытился? Куда девают тех, у кого нет родственников?
— Сжигают — самый дешевый способ, — ответил один из тех, кто его нес.
Фаррагат услышал, как открылась и закрылась последняя тюремная дверь, и почувствовал, что дорожка под ногами носильщиков стала неровной.
— Только не урони его, ради Бога, — сказал один, — не урони его.
— Посмотри, какая луна, — сказал второй. — Нет, ты посмотри, какая луна.
Они прошли мимо главного входа и направились к воротам. Фаррагат почувствовал, как его опустили на землю.
— Где Чарли? — спросил первый.
— Сказал, что задержится, — ответил второй. — У его тещи сегодня случился инфаркт. Жена забрала машину и уехала в больницу, так что он приедет попозже.
— Где катафалк?
— В нем меняют масло.
— Вот черт.
— Да ладно тебе. Подождем. Вот в прошлом году или в позапрошлом, еще до того, как Питер купил косметологический кабинет, мы с ним выносили одного в триста фунтов весом. Я всегда думал, что сто пятьдесят фунтов легко подниму, но мы с ним сто раз останавливались отдохнуть, прежде чем дотащили сюда того типа. Оба вымотались ужасно. Подожди здесь. Схожу в главное здание, позвоню Чарли, спрошу, где он.
— А что у него за машина?
— Пикап. Не знаю, какого года. Думаю, покупал подержанный. Ему пришлось заменить крыло, и были проблемы с карбюратором. Я ему позвоню.
— Погоди. Погоди. У тебя есть спички?
— Ага, конечно, есть.
Фаррагат услышал, как чиркнула спичка.
— Спасибо, — сказал первый.
Послышались шаги — второй ушел.
Фаррагат лежал за воротами или рядом с ними. В этот час на сторожевых вышках никого не было, но его беспокоила полная луна. Его жизнь зависела от лунного света и подержанного автомобиля. Если зажигание подведет, если карбюратор снова откажет, если эти двое вместе уйдут за инструментами, Фаррагату удастся сбежать. И тут он снова услышал голос:
— Не хочешь пива? У тебя есть? — лениво спросил один, и оба ушли.
Перекрестив руки на груди, он стал ощупывать слабые места своего савана. Холстина была прорезиненная, вокруг головы закреплен проволочный каркас. Фаррагат достал из кармана лезвие и стал резать вдоль молнии. Ткань поддавалась, но очень неохотно. Времени уйдет немало, но он не молил Бога, чтобы тот дал ему время, он вообще ни о чем не молил. Он решил полагаться на силу любви, он чувствовал ее присутствие, как будто стоял на нижней ступеньке ведущей к ней лестницы. Лезвие упало на рубашку, он перепугался, запаниковал, стал лихорадочно шарить руками и сбросил его с себя. Тогда он неуклюже завозился, порезал пальцы, брюки и бедро. Он провел по бедру рукой — оно было мокрым от крови, но Фаррагат не чувствовал боли, словно все это происходило не с ним. Крепко зажав окровавленное лезвие, он продолжил свою работу. Как только прорез получился достаточно длинным, он высвободил ноги, потом вылез из проволочного каркаса и вышел из могилы.
Луна скрылась за облаками. В окнах караульной будки он увидел носильщиков. Один из них пил из банки пиво. Поблизости лежала груда камней. Он насовал камней в мешок, прикинув примерно, сколько их надо, чтобы было похоже по весу на человеческое тело. Они предадут огню камни. Он спокойно вышел из ворот и свернул на ближайшую улицу. Это была узкая улочка, где живут одни бедняки и в окнах не горит свет.
Он переставлял ноги: правая, левая. Вот и все. Фонари ярко горели, потому что это был именно тот короткий промежуток в нашей истории, когда бедные кварталы освещались так, что ночью можно было читать молитвенник, набранный петитом. Яркий свет мешал грабителям, насильникам и всем тем, кто душит восьмидесятилетних старушек. Но Фаррагата не пугал ни яркий свет, ни черная тень, которую отбрасывало его тело; его не пугала мысль о погоне и о том, что его поймают. Он боялся только одного: что в его мозгу что-то замкнет, и ноги перестанут его слушаться. Он переставлял ноги: левая, правая. Одна нога промокла от крови, но ему было все равно. Его восхищала единообразная темнота окон. Нигде не горел свет, который мог бы свидетельствовать о болезни, беде или любви. Не было даже того приглушенного света, который оставляют из уважения к детскому страху темноты. И вдруг он услышал фортепьяно. Не может быть, чтобы в такой поздний час играл ребенок, но чувствовалось, что пальцы, перебиравшие клавиши, были неуверенными и непослушными, — Фаррагат решил, что это старик или старуха. Мелодия была простая — менуэт или реквием, — такие пьесы играют по засаленным нотам начинающие. Игравший, видимо, хорошо видел в темноте, потому что в доме, из которого слышалась музыка, свет не горел.
Дома закончились, и Фаррагат заметил два пустых участка, где снесли все постройки, и местные жители устроили здесь настоящую мусорную свалку, не обращая внимания на таблички «МУСОР НЕ БРОСАТЬ» и «ПРОДАЕТСЯ». Фаррагат разглядел трехногую стиральную машинку и скелет автомобиля. Странным образом свалка тронула его до глубины души: она будто воплощала собой всю эту страну призраков. Фаррагат сделал глубокий вдох и втянул ноздрями воздух, хотя в нем не было ничего особенного, кроме кислой гари от недавно потушенного пожара. Если бы он поднял голову, то увидел бы в небе какую-то удивительную суету — облака так стремительно и хаотично проносились мимо почти полной луны, что наверняка напомнили бы ему теперь не орды кочевников, спасающихся бегством, а наступающие войска — батальоны и взводы, — армию, которая передвигается быстрее ветра. Но Фаррагат не видел, что происходит на небесах, он смотрел себе под ноги, боясь упасть, и в любом случае ему незачем сейчас было туда смотреть.
Вдруг где-то впереди, по правую сторону, он увидел прямоугольник яркого белого света и понял, что ему вполне хватит сил добраться туда, хотя кровь уже громко хлюпала в ботинке. Это оказалась прачечная самообслуживания. Трое мужчин и две женщины разного возраста и цвета кожи ждали, когда закончится стирка. У большинства стиральных машин дверцы были откинуты, как у духовок. Напротив стояли сушилки с круглыми стеклянными окошками, в двух из них сушилось белье, и Фаррагат увидел, как оно крутится в разные стороны, а потом падает, обязательно падает, — падает небрежно, как падшие души или падшие ангелы, если, конечно, они могли пасть так же небрежно. Он стоял у окна — беглый преступник, истекающий кровью, — и смотрел на людей, которые ждут, когда их белье снова станет чистым. Заметив его, одна из женщин подошла к окну, чтобы получше разглядеть, но, как ни странно, он не вызвал у нее подозрений. Фаррагат обрадовался этому. Убедившись, что она его точно не знает, женщина повернулась и пошла назад к своей машине.
В свете фонарей Фаррагат различил вдалеке еще одного человека. Он мог оказаться служащим из управления исправительными учреждениями, подумал Фаррагат, или, учитывая, что ему пока явно везло, посланником небес. Над головой у незнакомца висела табличка: «АВТОБУСНАЯ ОСТАНОВКА. НЕ ПАРКОВАТЬСЯ». От незнакомца пахло виски, у ног его стоял чемодан, поверх чемодана навалена груда одежды на вешалках, рядом — электрический обогреватель с золотым шаром, похожим на солнце, и небесно-голубой мотоциклетный шлем. Незнакомец выглядел довольно странно: длинные тонкие волосы, грубое лицо, худощавая и угловатая фигура, и к тому же от него так несло спиртным.
— Привет, — сказал он. — Перед тобой человек, которого выгнали из квартиры. У меня есть еще много барахла, помимо этого. Это моя третья ходка. Собираюсь пожить немного у сестры, пока не найду жилье. В такую позднотень жилья не найти. Меня прогнали не за то, что я не платил за съем. Денег у меня хватает. Единственное, о чем мне не стоит переживать, так это о деньгах. У меня их полно. А выгнали меня всего-навсего за то, что я обычный человек. Я создаю шум, как обычный человек, хлопаю дверьми, иногда кашляю по ночам, ко мне время от времени заходят друзья, бывает, я пою или свищу, или занимаюсь йогой. Да, я обычный человек, и создаю обычный шум, который создают все люди, — например, когда спускаюсь и поднимаюсь по лестнице. Меня выгнали из квартиры. Я нарушитель покоя.
— Кошмар какой, — сказал Фаррагат.
— Ты попал в самую точку, — отозвался незнакомец. — В самую точку. Хозяйка у меня была противная старая вдова — они всегда представляются вдовами, даже если их муж в это время пьет пиво на кухне, — противная старая вдова, из тех, что на дух не выносят жизнь в любых ее проявлениях, ее формы и вкус. Она выгнала меня за то, что я жив и здоров. Конечно, у меня уйма вещей. В первую ходку я перевез телевизор. Я его обожаю. Купил четыре года назад, цветной. Как-то раз, когда на экране вдруг появилась рябь, я вызвал мастера, и он сказал, чтобы я ни за что не менял свой телевизор на новый. Таких сейчас уже не делают, пояснил он. Он отремонтировал его и взял всего два доллара. Сказал, что такой телевизор ремонтировать одно удовольствие. Сейчас телевизор у сестры. Она терпеть меня не может, а я — ее, но ничего не поделаешь, придется переночевать у нее, а утром найти жилье получше. В южном районе есть отличные квартиры с видом на реку. Может, мы с тобой снимем жилье на двоих, если подвернется что-нибудь стоящее? Хочешь?
