Что же это я натворила! Опять что-то не так. Как в школе у доски. Кол, не сдала, не будет тебе снисхождения и дополнительного вопроса на перемене.
Проснись, моя несостоявшаяся подружка, встань, прости меня, я не знала, что ты рядом, скажи что-нибудь, дыши. Я так хотела показать тебе свою комнату, о стольком хотела расспросить. Ты любишь Мазовше? Поля и колосья? А наш гимн тебе нравится?
Тишина.
Все, нечего здесь больше делать. Пожар захватывал очередные ларьки, внутри которых то и дело что-то взрывалось. Наверняка спиртное, а теперь оно горит и дымит. Скоро здесь соберется много народу, кто-нибудь вызовет службы, начнут заливать все водой, найдут жертв, останки которых уже понемногу начинает пожирать огонь.
Быстро, пока еще можно спасти себя. Вовремя смыться с места преступления. Так каждая поступила бы на моем месте, верно?
Марыся подхватила велосипед и бросилась наутек. Куда ехать, где спрятаться? Лишь бы подальше. Свернула к улице Банаха и прямиком через Мокотовские поля. Уже на площади Люблинской Унии она знала, что будет делать. Разогналась сильнее и въехала по пустым в это время улочкам прямо в Королевский парк.
Лазенки. Павлины, раскормленные белки, ровные аллейки. Как только взойдет солнце, расчирикаются птички, откроются ворота, и Варшава выйдет на прогулку с воздушными шариками.
Ах, только бы побыстрее, только бы подальше от них, чтоб этот город исчез с глаз моих.
Марысины ноги болели все сильнее, глаза светились, как прожекторы. Адреналин велел ехать дальше и не оглядываться. Если она посмотрит назад и увидит зарево в районе Охоты, то погибнет.
В смысле, обмякнет. Вернется, попросит прощения, получит наказание. О нет, ни за что, никакого наказания от общества, которое не понимает проблем Маленьких Девочек. Лучше уж самой себе вынести приговор и привести его в исполнение, чем сдаться на их немилость. У таких девочек есть характер — они не дадут себя унизить.
Вдали замаячило серое зеркало воды. То тут, то там освещенное блеском мостов, оно казалось маленьким ручейком. Выключенным фонтаном посреди площади.
Едва переводя дыхание, Марыся остановилась на берегу. У нее есть план действий, а это самое главное. Снова сажусь на велосипед, зажмуриваюсь, разгоняюсь и въезжаю в Вислу. И все. Нет меня больше. Вот так.
Как Сиренка,[53] которая больше не защищает город. Подумала-подумала, и ей расхотелось защищать, не видит больше смысла. Люди ее не любят, кидаются камнями, норовя отбить чешуйчатый хвост. А ну, страшила, рыбище, вон отсюда. В канализацию.
Все, хватит с меня. Не буду Сиренкой, и никаких самоубийств, я вас умоляю. В задницу все это. Пусть старый базар сгорит, может, парк там разобьют или поставят большой памятник Акции, или Все Товары по Пять Злотых. Не стану жертвовать собой. Лучше вознестись на небо, чем войти в эту грязную реку.
Возвращаюсь домой. Не догадаются, что это я сделала, а если и догадаются, скажу, что нечаянно.
И еще успею на телерепортаж с пожара. Может, осталось что-нибудь с ужина в холодильнике. А и не осталось — тоже не беда, подожду до завтрака. Мне некуда больше спешить.
Ярослав Чехович
МЕЖДУ НАМИ, ДЕВОЧКАМИ… И НЕ ТОЛЬКО…
Иногда не стоит давать женщинам слово. Они начинают говорить, кудахтать, разглагольствовать, а толку никакого. Современная литература знает много примеров «многословных» женских книг, создательницы которых испытывают приливы наслаждения от написанного ими и тонут в бездне самолюбования. Такие бывают женщины. «Бабы забрасывают собеседницу словами, забывая включить слух. Иногда это монологи, обращенные к кому-то конкретному, без надежды на то, что тебя выслушают и поймут, формальная говорильня, лишь бы языком молоть. На лавочке в парке, в поликлинике и на остановке. Летят слова и тут же опадают на землю». Сильвия Хутник тоже достаточно поговорила в своем дебютантском романе, но это отнюдь не обращенный к самой себе монолог. И не семантическое древо, с которого опадают листья — слова без содержания и смысла. Автор бескомпромиссно и своеобразно высказывается от имени униженных и оскорбленных женщин, и делает это так убедительно, что даже крикливые, ненужные и неприличные слова из грязной подворотни исполняются силы и вносят динамичный колорит.
В книге много смешного, но много и грустного. Ситуационный и лексический комизм контрастирует с драмой экзистенциальной пустоты, в которой пребывают герои этого необычного повествования. Почему необычного? Потому что это большое искусство — написать так ярко об обычных людях с их рядовыми заботами, простыми желаниями и черно-белым видением мира. Потому что «Карманный атлас женщин» искрится причудливо закрученной фабулой, яркими и ироничными диалогами, но прежде всего — потрясающим своей откровенностью рассказом, который вытаскивает на всеобщее обозрение иллюзии и противоречия повседневного мира столицы, в которой живут не только вечно занятые деланием денег и одетые в шикарные костюмы суетливые представители непонятных профессий с диковинными иностранными названиями, но и серые, простые (чтобы не сказать примитивные) люди, для которых важно то, что они пережили очередной день и, возможно, переживут и следующий. Где? На грязном дворе обшарпанного дома, у прилавка с дешевым барахлом, на сломанной парковой скамейке за бутылкой бормотухи.
В этом своеобразном атласе собраны ментальные и поведенческие карты людей с весьма прозаическими, но несбыточными мечтами. Базарная торговка Манька хотела бы иметь ребенка, а Мария Вахельберская — наконец-то отделаться от мучающих ее демонов военной поры, Мариан Павликовский — быть востребованным в этой жизни и любимым, а подрастающая Марыся хочет, чтобы у нее была подружка-панк и чтобы люди обращали на нее внимание. С портретов каждого из этой четверки проглядывают характерные черты польских женщин, столь возвышенных в своих представлениях о себе и таких приниженных в своем реальном бытии. Хутник подробно, как под микроскопом, рассматривает польских женщин, но прежде всего — польскую зависть, злобу, ксенофобию и спесь. Простые мечты разбиваются о повседневность, а слова, описывающие парад разных женских типов, сталкиваются с их реальными образами. Глядя на каждую из четырех представленных Марий, видишь, как на одном поле семантических сходств можно уместить многообразие эмоций и событий мира, причем не только женского.
Первая из Марий — это королева, пусть даже королева базара, а по совместительству — святая с проволочным нимбом собственной работы. Закомплексованная и всеми брошенная, она, похоже, страдает эмоциональной атрофией; эмоции оживают в ней только в тот момент, когда потерянный в аборте зародыш превращается для нее в долгожданную дочку. От такой «Сумасшедшей Матери с всклокоченными волосами, играющей в песочнице своими мечтами» можно только бежать подальше. Вот автор в своем рассказе и убегает к другой Марии. Пожилая героиня — ходячий надгробный памятник, она живет с травмой военных воспоминаний и с сознанием, что ей всегда как-то удавалось избегать смерти, да и теперь, если смерть придет, у героини против нее наготове нож под подушкой. Истеричная заступница ушедших в мир иной, она сама для себя опасна. Мрачный призрак, влачащий жалкое существование. «Умерла за всех погибших на войне. Умерла, продолжая жить. Как неприкаянная душа, не находящая покоя». Хутник оставляет ее в подвале дома и, не дожидаясь конца агонии, ведет нас на встречу с третьей Марией, а точнее — с Марианом. Мастер на все руки (он даже шьет и вышивает), любимец женщин, но ни одной не удалось заманить его в сети супружества. У элегантного «панипана» те же проблемы с самоидентичностью, что и у окружающих его людей, не готовых принять его таким, каков он есть. В тот момент, когда он успешно отразил домогательства одного типа, посчитавшего, что Мариан любит мужчин, мы знакомимся с малолетней бунтаркой Марысенькой, которая убивает взглядом, затыкает жвачкой и желатиновыми мишками щели банкоматов и замочные скважины, а главное — постоянно издевается над миром и высмеивает его, потому что не может найти в нем место для себя. У Марыси есть основания для непрекращающейся борьбы с действительностью самыми, как она считает, эффективными способами. Ее желания? «Хоть на мгновение перевернуть весь мир, бросить песчинку в безупречную машину. Пусть хоть что-то происходит, пусть все проснутся, пусть на мгновение остановятся». И вот эта Марыся становится причиной катастрофической развязки, придающей всему повествованию дополнительное значение.
Браво за смелость, браво за пытливость. За то, что высказалась от имени тех, за кого никогда еще так убедительно не говорили, и за то, что этот литературный атлас — хоть и смахивает на типично бабскую болтовню, впрочем, ничуть не скучную — настраивает на размышления. И не только о типах женщин.
