Сначала он пообщался с отцом – с ним проблем никогда, в общем-то, не возникало. Будь вежлив и любезен, веди себя, как будто разговариваешь с благонамеренным, но чрезмерно любопытным незнакомцем, которого встретил, например, в очереди у отдела транспортных средств.
– Ты уже получил очередной платеж от издателя? – спросил отец. – Для них ведь каждый день задержки – это дополнительный доход по процентам от депозита, который по праву принадлежит тебе.
– Платежи идут по графику, – заверил его Нейт. – Деньги у моего агента. Она выпишет мне чек.
– За минусом пятнадцати процентов, – тут же, словно только и ждал этого момента, вставил отец.
– Да, папа, за минусом пятнадцати процентов.
– Ты же знаешь, Натаниэл… – начал отец.
Услуги литературного агента он считал совершенно излишними, и никакие аргументы не могли убедить его, авиационного инженера по профессии, в том, что он недостаточно хорошо знает издательский бизнес для вынесения таких суждений.
Нейт переложил телефон к другому уху, прижал плечом, освободив обе руки, поднял с плиты решетку и принялся тереть поверхность под ней мочалкой из тонкой проволоки.
– А ты не думал о том, чтобы опубликовать следующую книгу самостоятельно? – продолжал отец. – Я читал где-то, что некоторые состоявшиеся писатели уже так и делают. Главное – начать, а потом никакой издатель и не нужен. И тогда вся прибыль пойдет тебе. А?
– Я разузнаю, что и как.
Нейт подошел к окну и поднял жалюзи. В кухню хлынул солнечный свет.
Отец передал трубку матери, и она уже рассказывала о каких-то людях со своей работы, и как они все увлечены телесериалами, которые показывают Эйч-би-оу или «Шоутайм»[65].
Отделенный от нее ста восемьюдесятью милями, Нейт чувствовал, как набирает силу ураган ее презрения, как подхлестывает она себя, как заводит.
– Они утверждают, что эти сериалы ничем не хуже романов девятнадцатого века, – мать говорила все быстрее и быстрее. – И это так называемая «умная» молодежь! Они учились в Джорджтаунском и Колумбийском, а это ведь практически уровень Лиги Плюща…
За окном с верхушек деревьев уже облетали листья.
В отличие от отца, матери требовалось недвусмысленное согласие сына. Жизнь в ее красочном, чересчур эмоциональном описании представала драмой, двумя антагонистами в которой были «мы» и остальной мир, известный так же как «эти идиоты». В детстве Нейт чаще выбирал ее сторону. Не только потому, что она была красива – длинные, медового цвета платья с подчеркнутой поясом талией, – не только потому, что она читала французские и русские романы, и даже не потому, что ее аристократическая несчастливость будоражила воображение – просто эта, ее сторона была права. Это была сторона разумного управления: выбоины заделывались, коррупция наказывалась, демократы побеждали на выборах, израильские пассажирские самолеты и круизные суда не подвергались нападению (последняя позиция повторялась не раз после того, как шестидесятивосьмилетнего инвалида Леона Клингхоффера столкнули за борт «Акилле Лауро»[66]. Нейт был тогда в четвертом классе). Мать была на стороне интеллекта. (Она презирала глупость и инстинктивно с подозрением, как к детям с сомнительным характером, относилась к одноклассникам сына по группе медленного чтения.)
Она высоко ценила культуру, особенно литературу, театр и музеи. Когда Нейт подрос, его стало раздражать ее самодовольство, постоянно, как заклинание, повторяемое с осуждением «они» и незыблемая уверенность в том, что все проблемы были бы решены, если бы только «нам» не мешали на каждом шагу. Сомнения Нейта она воспринимала как нападки или начинала причитать, что он еще слишком юн и наивен, чтобы понимать такие вещи! Их «взрослые» отношения строились на его готовности потакать ей. Если же ему недоставало терпения или сил на демонстрацию приверженности затхлому, огороженному со всех сторон ее миру, то получалось, что он – сын, ради которого она бросила родину и дом, чтобы начать с чистого листа в другой стране, – отвергает ее. С отцом нужно было всего лишь не спорить.
Моргнув от бьющего в глаза солнца, Нейт понял, что допустил промах. Мать уже уловила снисходительность в его механических поддакиваниях. Поучился в Гарварде и задрал нос. Она резко втянула воздух, словно то был не воздух, а сама ее душа, которую она предложила ему и теперь вернула. Нейт ясно, словно стоял рядом, представил, как дрогнули крылья носа.
Мать хотела от него слишком многого. Ее претензии были несправедливы и необоснованны. Нейт это знал, и то же говорили ему друзья. Но ведь и сама ее жизнь не была справедливой. В Румынии ей отказывали в академическом признании только лишь потому, что она – еврейка. Ей не позволили даже специализироваться в области литературы, потому что почти все гуманитарные науки были закрыты для евреев.
До самого замужества она спала на диване в гостиной небольшой, расположенной в бетонном подвале квартиры родителей. А потом приехала сюда и работала программистом, чтобы Нейт мог учиться в частной школе и пойти в хороший колледж…
Он подался вперед, прижался лбом к оконному стеклу.
– Ты как, мам?
– Хорошо, – ответила она коротко и чуть слышно.
Нейт опустил жалюзи и побрел назад, к раковине, скользя носками по линолеуму и крепко сжимая телефон. Собственно, это ради них он и купил этот дурацкий беспроводной аппарат. На наземной линии настояли родители – «на всякий случай». Теперь им пользовались только они двое да телемаркетеры.
– Думаешь, я старомодная, – сказала мать после паузы. – Ограниченная.
Сопровождавший эту реплику вздох прозвучал симфонией, проникнутой жалостью к себе.
– Мам, у меня даже телевизора нет. Конечно, я не считаю тебя ограниченной.
Она тихонько усмехнулась:
– Наверно, мы оба немного отсталые.
– Наверно.
И снова пауза, но уже не такая тяжелая.
– Как Ханна? – спросила наконец мать. В ее произношении имя прозвучала как Хенна.
Нейт отжал губку.
– У нее все хорошо.
Через несколько дней он сидел в гостиной Ханны, перечитывая рецензию Юджина на новую книгу того самого британского писателя.
– Нейт?
Рецензия, надо признать, получилась хорошая. Очень хорошая. Юджин справился молодцом.
– Нейт?
Он неохотно отложил журнал. Ханна стояла перед ним, сунув руки в задние карманы.
– Да?
– Ты чем бы хотел заняться сегодня?
Нейт закрыл глаза. А чем они обычно занимались вместе? Сразу и не вспомнишь. Он задумался.
Лето… Долгие ночи с бесконечными разговорами, когда никто не спрашивал, чем бы хотелось заняться другому. Нет, к такого рода общению его сегодня не тянуло. Определенно.
Наверно, было бы неплохо посмотреть бейсбол. Приближались игры на выбывание, и одна вызывала некоторый интерес по причине ее потенциально негативного исхода для «янкиз».
Конечно, сказала Ханна, можно сходить в спорт-бар.
Отправились в «Аванпост». И кто только придумал такое название для относительно нового заведения, посещаемого почти исключительно белыми, которые лишь недавно начали селиться в этом исторически «черном» районе?!
Игра еще не началась. Они устроились за столиком, и Ханна, сказав, что решила взять дополнительную работу литературным редактором, принялась в деталях описывать предъявляемые издателем требования.
И это такая теперь у него жизнь? Сидеть вот так, напротив Ханны, в баре? Сегодня в одном, завтра в другом? И так до бесконечности? Неужели вот на это он согласился в тот вечер, когда они поспорили из-за бранча со Сьюзен и когда он заверил Ханну, что все в порядке – он с ней?
Нейт оторвал краешек бумажной ленты, которой была перевязана салфетка, и от нечего делать поиграл ножом и вилкой.
Он пытался слушать Ханну – она продолжала расписывать свою подработку, – но мысли ушли в сторону. Так ли уж ей нужен приработок? С нынешними темпами она и основную работу не закончит. К тому же у нее отец – корпоративный адвокат. Если будут нужны деньги, Ханна всегда может взять у него. Приятная роскошь для того, у кого она есть…
На календаре – последний день сентября, но вечер выдался теплый. Ханна сняла жакет, под которым обнаружился топ на лямочках. Топ ей шел. У нее были красивые плечи, но когда она, жестикулируя, поднимала руки, кожа внизу провисала, почти как у старушки. «Странно, – подумал Нейт, – она ведь держит себя в форме». Ему стало неудобно, как будто он подсмотрел что-то исподтишка, и еще хуже оттого, что увиденное отозвалось неприязнью. Но тем не менее Нейт не отвернулся. В самом отвращении, в его кристаллизованной чистоте, было что-то противоестественно приятное. Он ждал, когда она снова поднимет руки.
Ханна закончила, и Нейт кивнул.
Хотелось есть. Интересно, где их заказ?
