Ознакомительная версия.
– Тимуровцы, не видишь, что ли! Помогаем тебе урожай собирать, – услышал он в ответ. На сей раз воры возле моркови со свеклой даже и обернуться не соизволили, а щетинистый детина с наглой ухмылкой демонстративно швырнул коробку в багажник и зашагал назад, к балаганчику.
Перевалов беспомощно заозирался в надежде увидеть кого-нибудь из соседей. Никого, как назло, в этот утренний час понедельника не было.
Волна гнева накрыла Перевалова с головы до пяток.
– Не сметь! Вон с моего огорода! Во-о-он!!!
Николай Федорович схватил валявшуюся под ногами узловатую коряжину и с налитыми бешенством глазами, тяжело дыша, зашагал навстречу наглецам.
Двое на грядках вскочили. Тот, кто подкапывал морковь, взял вилы наизготовку. У второго в кулаке сверкнул нож.
Пыл Перевалова стал остывать, но по инерции он продолжал надвигаться на обидчиков.
И вдруг что-то тупое и тяжелое обрушилось ему на голову. Свет померк в глазах, и Перевалов провалился в пустоту...
Очнулся он от запаха дыма и страшной головной боли. Открыв глаза, увидел перед собой участливое лицо соседа.
– Наконец-то! – обрадовался тот.
Перевалова, как он сам потом догадался, подкосил детина, оставшийся в балагане. Ослепленный гневом, Николай Федорович на время забыл про него, не почувствовал за своей спиной и поплатился.
Охая и опираясь на плечо соседа, Перевалов поднялся на ноги, повернулся к балагану и чуть заново не свалился: на месте его хижины дымилась куча обугленных головешек – дочиста обобрав огород, отморозки подпалили балаган.
Боль проломленной головы многократно усугубилась болью от увиденного. И Перевалов в яростном и бессильном горе своем утробно, по-звериному завыл...
С травмой черепа и сотрясением мозга Перевалов больше месяца провалялся в постели. Немного оклемавшись, подал заявление в милицию. В райотделе заявление приняли с большой неохотой. Сразу, мол, надо было, по горячим следам... Да и недосуг как-то огородными кражами заниматься. С убийствами да бандитскими налетами разобраться бы... И вообще, мил человек, топал бы ты отсюда подобру-поздорову и не мешал серьезными делами заниматься. А заявление?... Ну, если так хочется – пусть лежит. Однако гарантировать никто ничего не может...
Больше на фазенде своей, на взлелеянном им и уже питавшем его участке Николай Федорович не появился. Как оградить плоды рук своих от чужих посягательств, он не знал, а продолжать с тупым упрямством начатое, полагаясь на везение и авось, тоже не мог. Не грело и сознание того, что тебя, не моргнув глазом, могут порешить за ведро моркови или несколько кочанов капусты.
Но долго еще вставали у Перевалова перед глазами дымящиеся головешки догорающего балаганчика и чудился запах дыма.
Нос к носу с наглым бандитско-воровским мурлом Перевалову пришлось некоторое время спустя столкнуться еще раз. Теперь уже – на барахолке или, как ее официально именовали, вещевом рынке.
Старый школьный приятель Перевалова, тоже недавний инженер, весьма успешно переквалифицировавшийся в челнока-коммерсанта, предложил стать его компаньоном. Дело свое приятель расширял и нуждался в помощниках. Попробуй, сказал он, сначала в палатке поторговать, а как товар распродадим, поедем за новым за границу. Пока тебе – пять процентов от выручки, дальше – посмотрим, как дело пойдет.
После неудачной сельскохозяйственной эпопеи Перевалов был совсем на мели, поэтому с радостью согласился, даже не спросив себя, а сможет ли – ведь за всю жизнь коробки спичек не продал.
Торговая его карьера, впрочем, закончилась так же стремительно, как и началась...
Толкучка находилась на юго-восточной окраине города и начиналась сразу за трамвайным кольцом. По сути, это был еще один город, только торговый, состоящий из десятков палаточных рядов-улиц с бесконечной людской толчеей на них. В этом гигантском универмаге под открытым небом в палатках, контейнерах, с лотков и просто с рук можно было купить все – от шурупа и карандаша до собольей шубы и суперсовременного автомобиля.
Торговое место приятеля находилось довольно далеко от центрального входа, но народу хватало и здесь.
Приятель торговал в основном кожаными куртками и обувью. Первые дни, вводя Перевал ова в курс дела, он рассказывал о товаре, его свойствах, ценах, о том, как преподносить товар покупателю, и Николай Федорович дивился, с каким знанием дела и вкусом приятель об этом говорил. И не только говорил, но и давал тут же практические уроки. Он выкладывал перед покупателем курточку, распахивал ее, заставлял щупать и кожу, и подкладку, и замок-молнию; он прикладывал ее к плечам покупателя, чуть ли не силком впихивал в рукава ошалевшего от такого натиска клиента и все говорил, говорил, говорил, вознося хвалу товару, пересыпая искрометную речь свою шутками-прибаутками и каламбурами. Он был похож в эти моменты на завораживающую пением сирену, насказителя-кайчи, слагающего на глазах изумленного покупателя эпос о замечательной кожаной курточке, счастливый обладатель которой сможет почувствовать себя настоящим мужчиной, почти что былинным героем.
Подобная легкость контакта и общения Перевалова восхищала, но самому была недоступна. Перед покупателем он деревенел, как кролик перед удавом, во рту появлялась противная сухость, язык прилипал к нёбу, и слова выцеживались с трудом и мучением.
– Лапши им побольше вешай, лапши! Ля-ля, тополя и все такое... Особенно бабам. Они ушами не только любят, но и покупают, – наставлял приятель.
Перевалов, пересиливая себя, пробовал следовать советам. Но «лапша» получалась какая-то вялая, кислая. Покупатели недоверчиво косились на него и отходили. Мрачнел и приятель, видя это.
Перевалову становилось страшно неуютно, даже знобко, и он с тоской думал, что и здесь, наверное, не попадет в струю нынешней жизни, и тут ему не климат. И завидовал и приятелю своему, и соседям по торговому ряду, таким же, как успел понять, сродни ему, итээровцам, сумевшим перестроиться на новый лад и найти себе новую нишу.
Так промучился Перевалов с понедельника до пятницы, а в пятницу случилась беда.
Как обычно, рано утром они с приятелем прибыли на свое торговое место, раскинули палатку, разложили товар.
– Сегодня поработаешь один, – огорошил вдруг приятель, – а мне надо контейнер с товаром получить. Ближе к вечеру за тобой заеду, заберу. Так что – давай, а я помчался...
Перевалов остался один, и сразу же закралось нехорошее предчувствие. Что-то, мнилось ему, должно с ним сегодня обязательно произойти. Что, почему и с какой стати – объяснить себе не мог, но предчувствие не покидало, бродя в нем холодным сквозняком.
Весна в том году была ранняя, но слякотная. Жидкая грязь чавкала между рядами под ногами редких в это буднее утро покупателей. В палатках от нее спасались набросанными на землю картонками, но грязь все равно прорывалась из-под них наружу струйками и крохотными фонтанчиками.
Невысокого, крепенького, бойкого парнишечку в короткой, до пояса, цвета черной весенней грязи кожанке и таких же, в тон ей, джинсиках, Перевалов заприметил издалека. Парнишечка хозяйски уверенно продвигался от палатки к палатке, свойски перебрасывался двумя-тремя фразами с продавцами и небрежно протягивал руку. Продавец вкладывал в нее несколько бумажек, и рука тут же ныряла в объемистый кошель на животе, именуемый в народе «Желудком». Парнишечка переходил к следующей палатке, и процедура повторялась. И чем ближе подбирался к Перевалову парнишечка, тем ознобней Николаю Федоровичу становилось.
Но вот парнишечка остановился против него, изучая колким буравящим взглядом голубовато-льдистых глаз под белесыми бровями. Был он белобрыс, и короткая, чуть ли не под нуль, стрижка делала бильярдно круглую голову его похожей на одуванчик.
– Новый, что ли? – спросил наконец он. Перевалов неопределенно пожал плечами.
– А кто у нас тут стоял? – наморщив лоб, стал вспоминать белобрысый. – Кажись, Васильич...
Приятеля Перевалова звали Петром Васильевичем, но по причине солидной по габаритам фигуры его чуть ли не с молодых лет все величали Васильичем.
– Так ты сёдни за него... – догадался парнишечка, лучезарно улыбнулся, не оттаивая, впрочем, но все же мягчея взором, и тут же построжел. – Ладно, кто за кого – дела ваши, а наше дело – свае бабки взять.
Как и возле других палаток, он небрежно протянул руку.
– Простите, я не понял... Что за бабки?... Вы, собственно, кто? – путаясь в словах, забормотал Перевалов.
– Кто, кто... Дед Пихто!.. – воззрился на него парнишечка. – Васильич с тобой, что ли, инструктажа не проводил?
Перевалов помотал головой. Приятель действительно ни о чем таком его не предупреждал.
– Ну, Васильич дает! – удивился белобрысый и назидательно сказал: – Так вот, запомни, лох, все должны платить. С каждой палатки – стольник. Понял?
Ознакомительная версия.
