Слишком заурядна для красавицы. Не было в ней какой-то своей искорки, но как же все в ней великолепно. Очаровательная головка, радовался Костопольский. Фигура чересчур грузновата, словно постамент. Все вместе напоминает статую вообще, ничью статую? Теория очень красивого тела, а не кто-то конкретно.
- В принципе все хотели бы мной руководить, а на самом-то деле я всегда одна, - призналась она.
Костопольский не сводил с нее глаз. Невыразительных, тусклых, водянистых. Но это разбавленное винцо больше кружило головы женщинам, чем нередко самые красивые глаза. Оно, капля по капле, приковывало к себе внимание. Метке недавно снился экзамен на аттестат зрелости Учитель математики смотрел на нее то своими глазами, то глазами Костопольского; она вспомнила свой сон. И подумала, что еще очень нескоро забудет эти взгляды.
- А муж?! - невзначай бросил Костопольский.
Из целого набора чьих-то кокетливых приемов в памяти ее осталась такая вот фраза. Она выдала ее за свою.
- Нельзя одновременно поклоняться двум богам, женщине и карьере.
Костопольский не строил иллюзий, что с Меткой у него все пойдет просто, как это можно было бы заключить из ее слов.
Она, конечно же, страшно желала, чтобы Костопольский приступил к делу, причем желание подогревалось еще и тем, что Метка знала, как она строптива. Он чувствовал в ней и эту готовность, и то, что именно на него она возложит бремя увлечь себя. Он ведь так опытен. Донжуаны существуют затем, чтобы и у неприступных женщин кто-нибудь был. Мысль эта рассмешила Костопольского.
- Я к вашим услугам! - прошептал он и подморгнул в знак того, что это шутка.
Она сделала вид, что не расслышала, но, хотя и не без колебаний, следуя своему решению, рассказала историю, которую ей напомнили слова Костопольского.
- Сестра моей мамы была известной во всей Варшаве красавицей. Однажды обе они очень поздно возвращались домой.
На Саксонской площади кто-то пристал к ним. Мама, скромная, тихая женщина, чуть не в слезы: "Какие несносные эти мужчины!" А та, опытная, которая была нарасхват, утешает ее: "Не бойся, они только притворяются такими".
Костопольский позволил себе быть чуть менее серьезным.
- Притворяются! - улыбнулся он. - Вовсе не притворяются, просто тотчас же у них пропадает всякая охота.
Метка Сянос вздрогнула, припомнив что-то.
- И это наихудший вид притворства! Все мы предпочитаем тех, кто ничего не умеет, тем, кто ненадолго.
Она немного сконфузилась.
- Вы понимаете, о чем я говорю, - сама того не желая, пояснила она торопливо. - Совсем не о физической стороне дела!
Д о том, что не успеешь оглянуться, а с любовницей такой обращается уже как муж, все как-то обыденно, все как по обячанности. Любить хотели бы нес, да вот никто не умеет!
Костоно.тьский обж.';! взглядом гостиную.
Никто? - (hi поморщился. - HI.! хороню искали?
Ничто уже нс напоминало и Метке женщину, которая кокстни'!;н'т, Она смтрс,'ш i!n Костопольского хмуро, слонно се донимали какие ю дом.цпяис хлопоты. I'n'im (H.I и"; слышать, о чем он.)
(спорит, можно было б!"1 нолум.т., чк1 ее !апимяст проблема (.[-"мжшктн w к мужчинам, а к цо.чнотс. И обеспокоена он;) тем, ill" Tciiepi, придется во многим ccf"f "TK;!.".шаг!.. но 'по JTU (""v;io tit ЖИШ1.''
Я "с Moi у слишком часто sipof)u4;JTi", скачала она. - Да и нооГицс подобные пещи немного пугают меня. Истее! пенно, я ни и чем, чю было, нс жа,'кчо. Л если мне и нс хочется, то понес нс оттого, что с этим связано немало неприятностей. Желание отпивает у меня, скорее, само удовольствие.
И она опят), покраснела.
- Я и сейчас нс говорю о фижчсгкой стороне дела, с трудом прошептала она.
- Вы л угом уверены?
Костопольский упорно рассматривал лицо Метки. Можно было еще глубже погрузиться в ее глаза. Выражение их не менялось, казалось только, что, хотя 1ц"ст их, темно-синий, стал еще гуще, они сделались прозрачнее, пропуская в себя человеческий взгляд.
К беседе, которую она вела, она нс готовилась заранее. Ей и в голову не пришло бы разговаривать подобным тоном с кем-нибудь из знакомых мужчин. Так исповедоваться в своих недостатках может молодой поэт перед критиком, который пробудил в нем доверие к себе. И если, кто знает, он этим воспользуется, нс страшно; самое главное, помог бы советом. И действительно, хотя Костопольский и был ею очарован, он не относился к разговору как к возможности сразу же приступить к стараниям присоединить Метку к своей коллекции. Ему хотелось докопаться до сути самой проблемы.
- Вообще-то верите ли вы в примат плоти? - допрашивал он ее, словно на экзамене по катехизису.
Ее захлестнул гнев, почему, говоря на эти темы, нельзя обойтись без нелепостей. Она запуталась.
- А что такое плоть? Разве это известно? Не красота, она слишком хрупка. Не сила в сближении, хотя, правда, тут обо всем забываешь, но потом тотчас же забываешь и о сближении. Так какой прок мне от такого забвения, к которому не привлечена даже память. Все не то.
Костопольский не мог еще понять, какова она. Холодна или, напротив, как раз горяча. Мысль обладать ею все больше захватывала его. А не сама Метка. Она все еще казалось ему скорее олицетворением красоты, а г;е женщиной. Воплощением совершенства того типа, которому покорялись ушедшие эпохи. Он даже и не знал, как к ней подступиться. Его это нимало не огорчало. Школой Костопольского был полный покой. Он не говорил, что восхищен. И сам не пытался вызвать к себе восхищения. В любовных делах он добивался своего, овладевая предметом. Не очаровывал, зато выслушивал исповедь о разочарованиях. Казалось, он отправлялся в страну любви как посланец рассудка. Он предлагал себя, не гарантируя, что любовь придет, а обещая, что это не будет пошло.
- Одно могу утверждать со всей определенностью, - начал он тоном доктора, который сидит за столо?, после осмотра больного, но еще не взялся выписывать рецепт, - просто-напросто никто вас не занимает. Ну хорошо, узнаете вы об этом. И что? Можно прожить годы и годы-и не влюбиться! Но любовь-то в эти годы нужна. Чужой, как видно, вам недостаточно. Результат она приносит ничтожный. Вы все удивляетесь, что ваш жизненный фонд так скромен. Но вы ведь в одиночку пополняете его! Так вас ничто не удовлетворит. Послушайте-ка меня. Поразмышляйте обо мне. Я присматриваюсь к вам очень давно. Если вы мне поможете, я разгадаю вас. От меня вы о себе узнаете все, что может подметить человек у другого и осмыслить в нем. К слову, и очень сжившиеся друг с другом люди не всегда любят говорить кое о каких вещах. А я и тут помогу вам понять себя.
Костопольский обращался к женщине, словно выступал в комиссии сейма, если принять во внимание, что-так говорилик комиссии он обращался как к женщине. Что он умел делать как никто другой, так это кротостью завоевывать к себе доверие.
Во-вторых, не допускать и тени подозрения, что у него есть свой интерес, убеждать, что, когда речь заходила о решении, нельзя медлить и минуты. Он советовал выгодное дело, которое его якобы не занимало. Он указывал людям на пропасть перед самым их носом, указывал словом, даже не жестом, и уж никогда не вскакивал со стула. Причем поступал так не оттого, что был флегматичен или бесчувствен, а в убеждении, что спокойствию и рассудительности-этим двум надежным крыльям, всегда способным спасти, всюду должно найтись место, даже на самом дне пропасти. Впрочем, если уж пропасть, то на дне ее всегда спасение; если дно, то непременно лестница, ведущая наверх, или боковой выход не сразу, так спустя какое-то время отыщутся.
Вот самоубийство как раз и доказывает, что люди умеют загонять себя в угол! Можно ли относиться к самоубийцам всерьез, хотя и трудно быть более серьезным, - рассуждал Костопольский. Пуля им в голову входит легко, а все остальное-с огромным трудом.
Это прекрасно, что поступком своим они как бы объявляют:
жизнь для них не единственная крайность Но не надо из-за этого впадать в другую. В смерть! Жизнь дана нам пожизненно. Есть ведь такие спекуляции, которые с нею не проходят. Костопольский сверлил Метку глазами. Чудная женщина! Кто знает, не будет ли она моим прощанием с родиной! расчувствовался он.
Он давно сказал себе, чт ) уедет. В последние месяцы мысль эта стала навязчивой идеей. Может, в Южную Америку? В далекий мир. Лишь бы не в иной.
- Открою вам свой секрет, - решившись на искренность, он совершил преступление, отходя от своих принципов и немного злясь на себя, но и был растроган тем, что Метка вынудила его к этому. - Я убираюсь отсюда.
Она не поняла.
- От Штемлеров?
- Нет, из Польши. Хотел бы, прощаясь с нею, поклониться вам.
Метку однажды кто-то надул разговорами об отъезде. Сегодня она бы сказала, что никакой это не повод. Почему же путешественник может иметь на нее больше прав. Куда бы это привело?
Она слегка надула губы.
- Хорошо, что вы мне об этом говорите с самого начала.
