— Натка, я, конечно, младшая, и вообще не положено советы старшим давать… Но я бы на твоем месте всех их кинула — и деру! Не, вообще-то я понимаю: живешь ты сейчас богато, все у тебя есть, жалко бросать…
Наташа только рукой махнула.
Ксанка заметно удивилась, замолчала, долго и напряженно о чем-то думала, наконец осторожно уточнила:
— Так ты что, и вправду только из-за пацана с ним живешь? И мужнино богатство для тебя — нуль без палочки?
— Оно меня… унижает, — хмуро призналась Наташа.
…Артур дал согласие на усыновление неожиданно. Однажды как бы приехал из как бы командировки нервный и злой донельзя и сам предложил: «Пойдем завтра, куда там надо? Усыновишь Кирку».
Сейчас Наташа вспомнила, что документы надо было бы получать сегодня. А почему «было бы»? Надо получать! Ведь она пока еще по закону жена Артура.
Наташа не понимала, как ей удалось быть такой спокойной там, в кабинете, когда ей отдали в руки листок гербовой бумаги. Как удалось справиться с дрожью в руках и поставить твердую подпись. Удалось! Ей это удалось. Кирюшка теперь ее законный сын.
Первым делом она спрятала эту бесценную для нее бумагу вместе с другими своими документами. Потом умылась холодной водой, посидела, стараясь глубоко и неторопливо дышать. И решительно позвонила Артуру. Она знала, что тот никогда не отвечает, пока не глянет, кто звонит. Ответит он ей после ее последней выходки? После ее последней выходки в ответ на его последнюю выходку…
О Артур ответил голосом, в котором было что-то от предгрозового затишья:
— Здравствуй, Наташа.
— Артур, я получила документ об усыновлении Кирилла. Теперь я имею равные с тобой права на его воспитание, — борясь с предательской суетливостью, ровно сказала Наташа. Главное было сказать это сразу и до конца.
— Не радуйся. Разведемся — и я аннулирую этот документ, — холодно заявил Артур.
— Нет. Это с разводом не заканчивается, — так же холодно возразила Наташа.
— Это у других не заканчивается. У меня все будет так, как мне угодно. Ты, видимо, мечтаешь, что заберешь Кирилла, а я тебе алименты платить буду? На работу-то, небось, не удается пристроиться? У подружки на подачки живешь?
Нет, это не гроза… В природе не существует такого явления, которое демонстрировал Артур. Это называется бить лежачего.
Опасно бить лежачего с закрытыми глазами или в темноте: он, лежачий, вполне мог уже подняться и даже приготовиться защищаться. И презрительный пинок придется в пустоту. А тот, кто уверен в своем превосходстве, сам получит удар по башке…
Разве что бывший лежачий брезглив и не захочет марать руки.
Наташа не стала бить. Она просто сдернула с глаз Артура повязку:
— Работа у меня есть. И платить мне за нее будут хорошо. Гипотетические алименты можешь заткнуть себе в задницу.
Вот когда Артур онемел! Наташа — и грубое слово? Явление совершенно немыслимое.
Наташа тут же пожалела о сказанном. Самой противно, словно муху проглотила. И себя же унизила.
Артур быстро пришел в себя. И увидел, что в его руке увесистая сучковатая дубинка.
— Наконец-то! — сказал он язвительно. — Срывание всех и всяческих масок! Куча дерьма заговорила на родном языке!
«Сама виновата!» — подумала Наташа.
А Артур с наслаждением продолжал:
— Ты еще миллион раз пожалеешь, что ушла от меня. Каждую минутку скоро начнешь об этом жалеть! На тебя, кикимору костлявую, никто и не глянет в тех шмотках, что ты с собой унесла, кретинка фригидная! Да на тебя и в шмотках никто не глянет! Я потому и женился на тебе, что…
Наташа отшвырнула от себя телефон и долго терла о диван руку, в которой его держала. Полтора года! Полтора года она жила с человеком, который искренне считал ее никому не нужной! И полтора года он притворялся, что она для него… желанная?! А самого, наверное, тошнило от ее запаха, как… Как ее стало тошнить после того, страшного…
Она все терла и терла о диванное покрытие руку. Ладонь уже покраснела, но она не чувствовала боли. Наверное, она содрала бы с руки кожу, если бы не раздался звонок в дверь. Ленка ключ, как всегда, забыла…
Но это была не Ленка. Это был Саша Матросов. Существо мужского пола, которое почему-то никак не оставит ее в покое.
Говорят: фурия… Что стоит сотня фурий против одной женщины, в которую влилась ненависть ко всему мужскому полу?
Перед Александром стояла ледяная статуя. Он сделал попытку улыбнуться. Белые губы статуи чуть шевельнулись, и она четко, без всякой интонации произнесла:
— Не сметь сюда приходить.
И закрыла дверь.
…Через какое-то время зазвонил домашний телефон. На домашний телефон звонили только Ленке. Наташа решила сделать вид, что никого нет дома. Говорить она не могла. Ни с кем. Ее трясло, и стертая о диван ладонь налилась болью, словно обожженная.
Хорошо, что у нее есть четыре дня до выхода на работу.
Наташа взяла собранную еще с вечера сумку со своими вещами и подарками для мамы и сестры и вышла из дому. Она еще вполне успеет на последний автобус в Солнцево, домой.
Всю дорогу ее мучили воспоминания. Вся история ее отношений с Артуром проходила перед ней совсем с другой точки зрения. Теперь она вспоминала не то, как он целовал ее, а как смотрел… Господи, какой она была слепой! Какой дурой! Он играл, играл и играл! С первого мгновения.
И ведь были у нее сомнения, были короткие минуты прозрений. А она гнала их, снова зажмуривалась. Ей нельзя было видеть правду — иначе как было быть с Кирюшкой?
И как быть с Кирюшкой теперь?
* * *
Александр видел, на какой автобус она взяла билет. Это был последний рейс в тот день. Он дождался, когда она выйдет из зала, и тоже купил билет.
Вот уж не думал он, что навыки слежки пригодятся в личной жизни!
…Когда Наташа открыла дверь, он подумал, что она сделала себе какую-то маску — таким неестественно белым было ее лицо. И хотел уже извиниться, что помешал косметической процедуре. Только услышав ее странный, тоже какой-то чужой, незнакомый голос, он понял, что это была никакая не косметическая маска. Никогда он не мог представить, как это — быть бледным как смерть. Она была бледна как смерть. Случилось что-то очень плохое. Он так за нее испугался, что даже сердце заболело.
Он все стоял, глядя на ее окно, и упрямо звонил то на мобильный, который был заблокирован, то на домашний. Она не отвечала. И вдруг вышла из подъезда с объемистой дорожной сумкой в руке — почти такая же бледная, с пустым взглядом. Он пошел за ней, потому что был уверен: в таком состоянии Наташу нельзя оставлять без присмотра. Сначала опасался, что она его заметит, поэтому шел за ней осторожно, по всем правилам «скрытного сопровождения». Скрываться от нее было легче легкого, потому что она, кажется, вообще ничего вокруг не замечала. И он просто пошел за ней, держась в нескольких шагах. Не скрываясь, вошел в автобус — она даже внимания не. обратила. Сидела и смотрела прямо перед собой неживым взглядом. Прошел мимо, на свое место, на два сиденья дальше и в другом ряду. Так что он ее видел очень хорошо, а она, если специально не оборачиваться, его видеть не могла. Но сейчас он был совершенно уверен, что она не заметила бы его даже в том случае, если бы он рядом сел.
Все его чувства к Наташе можно было выразить в двух словах: сердце болит. Никогда раньше у него из-за женщин сердце не болело. Одни ему нравились, в других он влюблялся. И если влюблялся — добивался. Но влюбленность всегда довольно скоро проходила. Александр был хорошим другом, верным навсегда. А вот так любить он не умел. По крайней мере, до сих пор он был уверен, что не умеет. А сейчас — это навсегда, он знал это совершенно точно. Сердце болит.
Он смотрел на Наташу через два кресла и проход. Видел гладко причесанные и сколотые на затылке тяжелые волосы, маленькое бледное ухо, тонкую беззащитную шею. Она сидела совершенно неподвижно, и Александр был уверен, что взгляд ее по-прежнему устремлен в одну точку. И еще он заметил, что время от времени у нее напрягается мышца у скулы, словно она сжимает зубы.
Александр ехал в незнакомый маленький городок на ночь глядя, в конце октября и даже не думал, есть ли в Солнцеве хоть какая-нибудь гостиница. Ему необходимо было одно: увидеть, что Наташа благополучно добралась до места.
Впрочем, в каждом райцентре есть газета, а значит, и свой брат-журналист. Ничего, как-нибудь…
* * *
Ксанка, позевывая, заперла калитку и быстро пошла в сторону редакции «Солнцевских вестей», где она работала уже вторую неделю. Ну и что, что она смогла поступить только на заочное отделение журфака? Разве для журналиста главное сидеть в аудитории и писать лекции? Журналист — это резвые ноги и много-много любопытства. Ну* и умение связно результаты этого любопытства записать.
Первых двух качеств у нее в избытке. А третье придет с практикой. Придет, никуда не денется. У нее сочинения получались даже лучше, чем у сестры. А сестра всю жизнь была круглой отличницей. А сочинения Ксанка все равно лучше писала. Живее, как говорила Анна Степановна.
