— Вот поди узнай, что сейчас творится в голове этого кретина! — пробормотал он. — Хотя никто не знает, что творится в голове всякого, кто влюбится в эту девушку. Ее братья правы: она действительно опаснее, чем пиранья в отхожем месте.
Он долго сидел вот так — прислонившись к дереву и с винтовкой между ног, провожая взглядом облако пыли, поднятое лошадьми Кандидо Амадо и Рамиро Галеона, которые удалялись в направлении «Моррокоя», воскрешая в памяти облик и характер Айзы Пердомо и пытаясь разобраться в своих чувствах к девушке.
Однако это была, несомненно, самая трудная задача, которую когда-либо приходилось решать старику льянеро. Ведь он считал Айзу Пердомо непостижимым существом, которым мало восхищаться, приходится еще и опасаться из-за неконтролируемого Дара, которым она наделена, или бесконечной способности «навлекать несчастья» на окружающих.
Никто, даже человек его возраста, который уже не ждал от жизни ничего, кроме смерти, не мог быть уверен в том, что чувствовал, когда дело касалось самой младшей из Пердомо Вглубьморя.
Робкие облака начали марать тоскливую голубизну неба.
Они появились высоко-высоко, белые и воздушные, и плыли на запад, оторванные друг от друга и рассеянные по всему пространству. Эти облака родились над влажной и густой сельвой на другом берегу Ориноко, еще дальше Великой Саванны, ближе к вершинам Рораймы или атлантическим берегам, и скользили, подталкиваемые легким, но постоянным ветром. Перегнав их из конца в конец бескрайней равнины, он разбивал их о склоны Кордильер, и они оставались там, рядом с пропастями и кручами, в ожидании новых облаков, которые прибывали тем же способом и по тому же пути.
Это служило первым предзнаменованием смены сезона и конца засухи, однако местные жители по опыту знали, что потребуется время, чтобы масса облаков постепенно выросла и полностью покрыла саванну. Как-никак, до гор было триста километров, а это, что ни говори, слишком обширная территория, чтобы затянуть ее облаками с севера до юга и с востока до запада.
Пройдут еще дни, а то и недели, прежде чем густое и влажное серое одеяло распластается между пыльной землей и яростным солнцем, которое словно всеми силами старалось его прорвать. Скот ревел от отчаяния: воды, которая была ему так нужна, все не было, — а люди задирали головы в надежде отыскать хотя бы намек на то, что долгая агония когда-нибудь закончится.
Никто уже не двигался. Всякое усилие оказывалось напрасным, с тех пор как немногие выжившие животные сгрудились вокруг последних луж густой грязи, исчезающих прямо на глазах, а рискнуть скакать галопом по саванне, которая представляла собой сплошь пыль и пепел, было сущим безумием. Какой в этом смысл, если к тому времени, когда упадут первые капли дождя, льянос Венесуэлы и Восточной Колумбии успеют превратиться в голую землю, смахивающую на поле битвы после самой суровой и жестокой из схваток?
— Что можно сделать?
— Ничего. — В голосе Акилеса Анайи звучала абсолютная уверенность. — Сейчас наша единственная работа — сидеть и ждать, стараясь, чтобы нас не сразил солнечный удар, потом не ударило молнией, а под конец не унесло потоком. — Он помолчал и едва заметно улыбнулся. — Ты умеешь играть в шахматы?
— Немного.
— Ну так я тебе советую попрактиковаться, потому что шахматы и чтение скрасят нам эти месяцы. — Он прищелкнул языком. — Надеюсь, донья Селесте не забудет привезти новые книги. Эти я уже знаю наизусть.
— Вы думаете, она приедет?
— Раз она сказала, что приедет, — значит, приедет.
— Может, она передумает. Пускаться в путешествие по равнинам, выжженным солнцем, было бы самоубийством.
— Она привыкла.
Неделю спустя на горизонте, с северо-западной стороны, растянулось облако пыли. Оно мало-помалу приближалось, словно громадный желтоватый червяк, хвост которого раскрылся веером, и когда-то белый пикап, который сейчас смахивал на польворон[52] на колесах, на закате остановился у дверей дома.
— Боже праведный!
Восклицание вырвалось у Аурелии Пердомо при виде существа, вылезшего из кабины: ей показалось, что это привидение в шоколадной глазури.
— Приготовь мне ванную, — попросила Селесте Баэс хриплым голосом. — Ванную и бутылку рома. Я привезла четыре ящика.
Приятно было разгружать машину, в которой было полным-полно всякого добра. А самым большим удовольствием для всех было усесться на широком крыльце перед Селесте Баэс, уже чистой и причесанной, и она, держа стакан в одной руке и сигарету — в другой, попросила подробно рассказать обо всем, что произошло в ее отсутствие.
— Он сошел с ума! — было первое, что она сказала, когда Акилес Анайя завершил свой отчет. — Он сумасшедший или еще глупее, чем его мамаша. Как он мог вообразить себе, что женится на Айзе «по-хорошему или по-плохому»? Такое не пришло бы в голову даже самому Пересу Хименесу[53], а ведь на свете еще поискать другого такого болвана, как этот проклятый полковник. Чертова страна! Не успели вырваться из когтей Хуана Висенте Гомеса, как вот-вот попадем в лапы другому тирану. — Она со своей обычной жадностью сделала глоток, а затем вытерла губы тыльной стороной ладони и повернулась к Айзе. — А теперь растолкуй-ка мне дело ты, — попросила она. — Что такое ты сказала этому дураку, чтобы он до такой степени потерял голову?
— Ничего, — честно ответила та. — Первое, что он сказал, было то, что он на мне женится.
Селесте Баэс долго смотрела на девушку: медленно обвела взглядом ее лицо, волосы, фигуру — и наконец едва заметно кивнула.
— Я тебе верю! — сказала она. — Допускаю, что этому кретину было достаточно тебя увидеть, как он совсем утратил разум. Льяно пошло тебе на пользу: с каждым днем ты все больше хорошеешь. — Затем она повернулась к Аурелии: — Вы тоже. — Она улыбнулась. — Все выглядят лучше, и это меня радует. Что, привыкаете к саванне?
— Само собой! Хотя и стоит страшная жара, место тут красивое, и мы вам очень благодарны.
Льянеро махнула рукой, словно в знак протеста, и широким жестом обвела вокруг.
— Это я должна вас благодарить, — сказала она. — Дом выглядит совсем по-другому, и даже Акилес сбросил несколько лет. — Она помолчала, пристально посмотрела на Айзу и спросила: — Как насчет деда Абигайля? Как-нибудь приходил?
— Однажды.
— И что сказал?
Чувствовалось, что девушке хотелось бы избежать этой темы, однако Селесте мягко настаивала:
— Что он сказал? — Она изобразила полуулыбку, которая должна была внушить доверие. — Не бойся! — попросила она. — Ты не вызовешь у меня потрясения, как в первый раз. Я подготовилась.
Айза поколебалась, поерзала на табуретке, на которой она сидела лицом к ночи, постепенно овладевавшей горизонтом, и наконец, опустив глаза и уставившись на носки ног, тихо сказала:
— Он пришел еще с одним человеком — Рыжим Ромуло, который так и не понял, почему его убил отец.
— Ромуло! — воскликнула Селесте Баэс тоном человека, на которого нахлынули щемящие душу воспоминания о далеких временах. — Все девчонки моего возраста были тайно влюблены в Рыжего Ромуло. — Она помолчала. — Только сейчас меня интересует не Ромуло, а дед. Тебе известно, кто его убил и почему?
Айза Пердомо никогда не лгала, не стала она этого делать и сейчас.
— Да, — призналась она. — Известно. Но это секрет, который он не желает делать достоянием гласности.
— И ты не можешь его раскрыть даже мне, его внучке?
— Какой вам в этом прок, если те, кто его убил, уже мертвы? Это некрасивая история, которой все стыдятся.
Селесте Баэс, похоже, удивилась:
— Даже он?
— Даже он, — ответила девушка. — Но пусть вас это не удивляет, — добавила она. — Большинство мертвецов стыдятся того, что они мертвы.
— Возможно, — согласилась льянера. — Но ты пытаешься уйти от разговора, а мне хотелось бы знать, был ли мой дед отчасти виноват в своей собственной смерти.
— Я не собираюсь вас в это посвящать, — последовал твердый ответ. — Я не могу помешать тому, что они приходят и рассказывают мне свои истории, но не хочу и дальше оставаться посредницей между живыми и мертвыми.
— Ты меняешься.
— Разве это не естественно, что я меняюсь после всего того, что произошло? — спросила Айза почти враждебно. — Я уже не ребенок, который сообщает, что тунец вот-вот войдет со стороны Пунта Папагайо, или открывает семье, где покойница спрятала свои сбережения. Как раз все это и привело меня к нынешнему положению. Если какой-то мертвец объявит, что мне свалится на голову кирпич, я все равно пройду через то место, которое он укажет.
— В саванне мало мест, где кирпич может упасть тебе на голову, — шутливо заметила Селесте Баэс. — Но думаю, если ты первая не начнешь борьбу, никто не начнет ее за тебя… — Она сделала длинную паузу, встала, подошла к перилам полюбоваться закатом, на редкость багровым, за собиравшимися вдали тучами. — Ладно! — сказала она, не оборачиваясь. — Буду и дальше пребывать в неведении относительно этого темного эпизода в истории моей семьи и больше не стану задавать вопросов о покойниках. — Она с улыбкой обернулась: — Сосредоточимся на живых: что будет с моим кузеном?
