Все собрались у бассейна и любовались закатом над бухтой. Неподалеку от берега ржавел остов грузового судна. Там-сям застыли на воде суденышки поменьше; все это оставляло впечатление крайнего запустения. С городских улиц не доносилось ни звука; робко зажглись несколько фонарей. За столом с Жаном Ивом сидели понурый мужчина лет шестидесяти с худым изможденным лицом и другой, значительно моложе первого, лет тридцати, не более; в последнем я узнал управляющего гостиницей. Я видел его несколько раз в течение дня, он суетился между столиков, бегал туда-сюда, проверял, всех ли обслужили; его лицо казалось источенным постоянной беспредметной тревогой. Завидев нас, он вскочил, пододвинул два стула, позвал официанта, убедился, что тот пришел, и поспешил на кухню. Старик же печально глядел на бассейн, на парочки за столами и, похоже, на мир вообще. «Бедный кубинский народ, – произнес он после долгого молчания. – Им больше нечем торговать, кроме своих тел». Жан Ив объяснил нам, что старик – отец управляющего и живет по соседству. Сорок лет назад он участвовал в революции, батальон, в котором он служил, одним из первых примкнул к восстанию Кастро. После войны работал на никелевом заводе в Моа сначала простым рабочим, потом мастером, потом, закончив учебу в университете, – инженером. Как герой революции, он сумел выхлопотать сыну солидную должность в туристической индустрии.
“Мы потерпели поражение… – сказал он глухим голосом, – и мы сами виноваты. Нами руководили очень достойные люди, исключительные люди, идеалисты, ставившие интересы родины выше своих собственных. Я помню, как Че Гевара приехал в наш город на открытие завода по переработке какао; помню его мужественное честное лицо. Никто никогда не мог сказать, что комманданте нажился на революции, получил какие-то блага для себя или своей семьи. Также и Камило Сьен-фуэгос, и другие наши вожди, и даже Фидель – Фидель, конечно же, любит власть, хочет сам всем распоряжаться; но он бескорыстен, у него нет роскошных вилл и счетов в швейцарских банках. Так вот, Че приехал к нам на завод и произнес речь, призывая кубинцев после вооруженной борьбы за независимость выиграть мирную битву за производство; это было незадолго до его отъезда в Конго. И мы могли выиграть эту битву. Здесь богатейший край, земля плодородна, воды много, все растет в изобилии: кофе, какао, сахарный тростник, экзотические фрукты. В недрах – залежи никелевой руды. С помощью русских у нас построили ультрасовременный завод. Через полгода производительность упала вдвое: рабочие таскали шоколад, и лом, и в плитках, уносили домой, продавали иностранцам. То же самое происходило на всех заводах по всей стране. Если воровать было нечего, они работали из рук вон плохо, ленились, притворялись больными, прогуливали. Я многие годы пытался их образумить, уговаривал трудиться в интересах родины, но все напрасно”.
Он смолк; день догорал над Юнке – возвышавшейся над холмами усеченной горой с плоской, как стол, вершиной, удивившей в свое время Колумба. Из ресторана доносилось звяканье посуды. Что может побудить людей выполнять скучную и тяжелую работу? Вот, на мой взгляд, единственный осмысленный вопрос в политике. Из рассказа старика напрашивался удручающий и беспощадный вывод: только деньги; во всяком случае, совершенно очевидно, что революция не создала нового человека, способного руководствоваться более альтруистическими мотивами. Кубинское общество, подобно всем другим, оказалось лишь хитроумной системой надувательства, придуманной для того, чтобы позволить некоторым гражданам этих скучных и тяжелых работ избежать. Но здесь система дала сбой, обман раскрылся, и люди уже не надеялись воспользоваться в будущем плодами совместного труда. В результате ничто не функционировало, никто не работал и ничего не производил, а кубинское общество не могло прокормить своих граждан.
Все участники нашей экскурсии поднялись и направились в ресторан. Мне хотелось как-то приободрить старика, сказать ему что-нибудь обнадеживающее; но нет, что тут скажешь. Он и сам предчувствовал с горечью, что скоро на Кубе восстановится капитализм и от его революционных мечтаний не останется ничего, кроме ощущения поражения, бесполезно прожитой жизни и стыда. Его пример не станет образцом для других, у него не найдется последователей, хуже того, грядущие поколения будут вспоминать о нем с отвращением. Он сражался и трудился напрасно.
За ужином я много выпил и под конец надрался; Валери наблюдала за мной с беспокойством. Танцовщицы, одетые в плиссированные юбки и облегающие пестрые лифы, готовились исполнять сальсу. Мы расположились на террасе. Я приблизительно знал, что хочу сказать Жану Иву; подходящее ли для этого время? Он выглядел несколько потерянным и расслабленным. Я заказал последний коктейль, закурил и обернулся к нему.
– Ты действительно ищешь новую концепцию, которая бы спасла от разорения твои курорты?
– Разумеется, я для этого сюда приехал.
– Создай такие клубы отдыха, где бы люди занимались любовью. Именно этого им и не хватает. Если во время отпуска у них не случилось любовного приключения, они уезжают неудовлетворенные. Они не осмеливаются в этом признаться, может, даже и не осознают, но в следующий раз выбирают другую фирму.
– Так кто им мешает заниматься любовью? Тут все как будто к этому располагает, это принцип клубов отдыха; я не знаю, почему они этого не делают.
Я отмахнулся от его возражения.
– Я тоже не знаю, не в этом суть; доискиваться до причин явления – занятие бесполезное, даже если предположить, что у всякого явления существуют причины. Факт остается фактом: что-то стряслось такое, что мешает людям западной цивилизации совокупляться; может, это связано с нарциссизмом, с развитым сознанием своей индивидуальности, с культом успеха – не важно. Так или иначе, после двадцати пяти – тридцати лет человек крайне редко вступает в новые сексуальные связи; однако он продолжает испытывать в этом потребность, и потребность эта угасает очень медленно. В результате следующие тридцать лет, почти всю свою взрослую жизнь, он пребывает в постоянной неудовлетворенности.
На стадии алкогольного опьянения, предшествующей полной отключке, случаются иной раз прозрения. Упадок сексуальности в западном мире – явление безусловно социальное, массовое, и напрасно было бы пытаться объяснить его теми или иными индивидуальными психологическими факторами; между тем, взглянув на Жана Ива, я понял, что он как нельзя лучше иллюстрирует мой тезис, мне даже неловко сделалось. Он не только не занимался любовью, у него даже не было времени попробовать, более того, у него пропало желание, и, что самое скверное, он уже чувствовал, как жизнь угасает в его теле, он словно бы ощущал запах смерти.
– Ну почему… я слышал, – начал он после долгих колебаний, – что клубы свингеров процветают.
– Не очень, то-то и оно. Их открывается много, но вскоре они закрываются за отсутствием клиентов. Реально в Париже пользуются успехом только два клуба: «Крис и Ману» и «2+2», да и те заполнены только в субботу вечером; для десятимиллионного города это мало, в начале девяностых все выглядело совсем иначе. Идея обмена партнерами привлекательна, но она постепенно выходит из моды, потому что люди уже не хотят обмениваться ничем, это не соответствует современному менталитету. На мой взгляд, клубы для пар имеют сегодня столько же шансов выжить, сколько автостоп семидесятых. Единственное, что отвечает духу времени, – это садомазохизм…
Валери вытаращила на меня глаза, полные ужаса, и пихнула ногой. Я взглянул на нее с изумлением и не сразу понял, в чем дело: ну разумеется, я не собирался говорить об Одри; я понимающе кивнул ей. Жан Ив не заметил паузы.
– Итак, – продолжал я, – с одной стороны – сотни миллионов жителей развитых стран; у них есть все, чего ни пожелают, за исключением одного: сексуального удовлетворения; они его ищут, ищут, не находят и оттого несчастны донельзя. С другой стороны – миллиарды людей, у которых нет ничего; они голодают, умирают молодыми, живут в антисанитарных условиях, им нечего продать, кроме своего тела и своей неиспорченной сексуальности. Чего же тут непонятного, это ясно как день: идеальные условия для обмена. Деньги на этом можно делать немыслимые: что там информатика, биотехнологии, средства массовой информации – тут ни один сектор экономики не идет в сравнение.
Жан Ив не отвечал; в эту минуту грянула музыка. Красивые танцовщицы улыбались, плиссированные юбки колыхались, обнажая смуглые ляжки; великолепная иллюстрация к моей речи. Я думал, он так ничего и не скажет, будет сидеть переваривать мою мысль. Однако минут через пять он ответил:
– Твоя теория плохо применима к мусульманским странам…
– Ну и ладно, у них оставишь «Эльдорадор – Новые открытия». Можешь даже добавить что-нибудь покруче, вроде горного туризма, экологических экспериментов, выживания в экстремальных условиях, назовешь это «Эльдорадор – Приключение» – будет отлично продаваться во Франции и Англии. А клубы сексуального направления лучше пойдут в странах Средиземноморья и в Германии.
