Ознакомительная версия.
– Ну да. И греки, и турки-киприоты – мы все пострадали.
– Вечно ты все… – Халит Ёзкан повысил голос.
Ему было трудно принять взвешенные взгляды Эмин.
– Папа! Ш-ш-ш! – умолял его Хусейн.
Снова и снова они возвращались к вопросу, который вызывал ссору. Нужно ли было оставаться? Эмин не сдавала позиций.
– Можете уходить. Но только без меня, – повторяла она.
А в миле от них Маркос крался по опустевшему городу. Он вслушивался в малейший шорох, стремясь избежать столкновения с турецкими солдатами. Ступал бесшумно и прятался в дверных проемах, едва заслышав голоса.
Он двигался зигзагами: сначала по улице Еврипида, потом по улицам, названным в честь Софокла и Эсхила и напоминающим о былом порядке классического прошлого. Вообще, Фамагуста была дерзкой и самоуверенной, на улицах с именами античных философов и поэтов царил современный коммерческий дух. «Как это теперь нелепо смотрится», – думал Маркос, свернув за угол и оказавшись на улице Элевтерии – улице Свободы.
Широкие пустые улицы с шикарными универмагами и роскошными кафе выглядели призрачно. И хотя прошло совсем немного времени, с трудом верилось, что когда-то они были полны людей.
Повсюду видны следы мародерства. Разбитые витрины, из которых похитили драгоценности, голые манекены, с которых в спешке сорвали одежду. Это выглядело скорее как отдельные случаи грабежа, чем как организованный вывоз захваченной добычи.
Маркоса раздражало, что он вынужден красться по улицам, которые считал своими. Было впечатление, что город сдали практически без сопротивления.
Сегодня перед ним стояла задача раздобыть продукты. Их собственные припасы еще не закончились, но он хотел быть уверенным, что еды хватит на несколько дней. Когда он забрался в продуктовый магазин, под ногами захрустело битое стекло. Полки были заполнены, пустовали только те, где стояли пиво и спиртные напитки. Маркоса больше всего интересовало сгущенное молоко.
На подушке на сиденье у кассы осталась вмятина от внушительных ягодиц хозяйки магазина. Он вспомнил эту женщину – красивое лицо, пышные блестящие волосы, роскошная фигура. И хотя Маркос не был любителем такого типа женщин, заходя в магазин, он всегда задерживался на несколько минут, чтобы полюбезничать с хозяйкой. Ему нравились ее широкая улыбка и блеск золотого крестика в ложбинке между грудей.
Маркос взял пакеты, которые для удобства покупателей были сложены у кассы, и наполнил их десятками банок. Кому-кому, а Марии они точно пригодятся.
За пределами покинутого города число беженцев на дорогах продолжало расти. Говорили, что свыше двухсот тысяч греков-киприотов бросили свои дома. Тысячи турок-киприотов тоже покидали жилища, понимая, что их жизни грозит опасность, поскольку Национальная гвардия предпринимала акты возмездия за турецкое вторжение. Многие искали укрытия на британской базе в Эпископи на юге острова.
На базе в Декелии, где нашли пристанище Саввас и Афродити, условия становились хуже с каждым днем: беженцы все прибывали и прибывали, счет шел уже на тысячи. Но лагерь все еще оставался относительно безопасным местом. Когда до супругов Папагоста дошло известие, что в Никосии продолжаются кровопролитные бои, они поняли, что не скоро смогут вернуться туда.
Новые беженцы рассказали о событиях последних дней, имевших место в столице. Подозревая, что вторжение явилось результатом заговора США и Турции, огромная толпа пошла маршем протеста к американскому посольству и напала на посла. Многие киприоты впали в отчаяние.
– Когда уже прекратится эта внутренняя борьба! – негодовал Саввас. – Может, теперь ЭОКА-Б и сторонники Макариоса поймут, что у них общий враг.
– К чему лишние неприятности, когда остров расколот на две части? – поддакнул Франгос.
– А если они не могут друг с другом договориться, – продолжил Саввас, – как они собираются победить организованную армию?
– Бог его знает… – вздохнул Франгос. – Уверен, рано или поздно англичане пришлют помощь. Они побоятся потерять свои солидные инвестиции и не смогут закрывать глаза на то, что происходит. Кроме всего прочего, разве они не обязаны защищать нашу Конституцию?
Ходили слухи, что для противостояния турецкому вторжению сформирована партизанская армия. Некоторые мужчины в лагере загорелись идеей пойти на войну, и те, кто был из Фамагусты, уже рисовали в воображении, как идут победным маршем и освобождают родной город. Среди беженцев проводили агитационную работу члены ЭОКА-Б, коммунисты и сторонники Макариоса.
– У всех у них есть план действий, а в результате ни черта! – возмущался Саввас. – Типота![32] Мы просто торчим здесь и ждем. Чего, спрашивается?!
Для такого человека, как Саввас, вынужденное бездействие в лагере было невыносимо. Он принимал участие в установке палаток и строительстве уборных, но, когда с этим было покончено, не знал, чем еще себя занять.
Афродити не составляло труда отмалчиваться, когда муж высказывал свою точку зрения. Все вокруг только этим и занимались. Что должно произойти? Что должно было произойти? Что нужно делать? Никто не знал ответов ни на один из этих вопросов, но все бесконечно их обсуждали. Беженцы были не способны управлять ни своей жизнью, ни тем более тем, что происходило за пределами лагеря. Все, что они могли, – это либо стоять в очереди за пайками, либо толпиться вокруг радиоприемника в надежде услышать что-нибудь о родных, с которыми были разлучены.
Что же до Афродити, то даже теперь ее занимала одна-единственная мысль. Она не ломала голову над вопросом: прибудут ли греческие, американские или английские солдаты им на помощь, и если прибудут, то когда? Ее волновало лишь, суждено ли ей снова увидеть любимого человека. И если суждено, то когда? Остальное потеряло для нее значение.
В то время как лагерь полнился слухами, на улицах Фамагусты стояла тишина, и ни Георгиу, ни Ёзканы не знали, что происходит.
Через несколько дней отключили электричество, поэтому радио они слушать не могли. Внимание всего мира было приковано к их городу, но обе семьи об этом не ведали.
Их дома были на расстоянии не более пятидесяти ярдов, но семьи даже не подозревали о присутствии друг друга.
После оккупации города Ёзканы ни разу не отважились выйти из дому. Жизнь в блокаде в деревне-анклаве десять лет назад кое-чему научила Эмин: ее кладовки постоянно должны быть забиты до отказа. Чечевица, фасоль, рис и сухари всегда имелись в запасе.
– Всегда надо держать запас продуктов, просто на всякий случай, – говорила она.
– На случай чего? – подтрунивал над ней муж.
Теперь было не до шуток. Халит радовался тому, что у жены сохранились блокадные привычки.
Когда несколько дней назад они услышали топот на улице, то послали на крышу их двухэтажного дома Хусейна, чтобы тот узнал, где солдаты.
Сын опрометью спустился вниз – он все делал быстро.
– Они в конце улицы! – Хусейн едва переводил дух. – Человек шесть. И дым кругом!
Вскоре все звуки стихли, слышны были только цикады.
Хусейн снова бросился на крышу.
– Дым не рассеялся? – спросил отец, когда он вернулся.
– Не-а, насколько можно видеть.
– Что-то слышно?
– Ничего.
Артиллерийская канонада стихла, пушки больше не стреляли.
В доме Георгиу Мария, Паникос и их двое маленьких детей теперь расположились на первом этаже в квартире Ирини и Василиса. Вместе они чувствовали себя в большей безопасности. Маркос продолжал ночевать у себя наверху. Обычно он выходил из дому по вечерам и возвращался уже в темноте. Иногда пропадал до утра.
– Почему он уходит так надолго? – волновалась Ирини.
– Он ищет для нас еду! – пытался успокоить жену Василис.
Это была правда. Маркос всегда возвращался с кучей продуктов. Он теперь знал, в каких магазинах еще остались продукты: турецкие солдаты в основном грабили торговые заведения на центральных улицах.
Мария не сетовала на то, что сидит целыми днями дома с новорожденной. Малышку назвали в честь бабушки. Роженица и при обычных обстоятельствах сидела бы дома сорок дней – такова была традиция.
Ирини занесла канарейку в дом и выпускала ее полетать по затемненной комнате.
– Посмотрите, как ей это нравится! – радовалась она.
Но птица постоянно устремлялась к щелям между ставнями, откуда пробивался свет, и ее приходилось сажать обратно в клетку.
– Це! Це! Мне так хочется, чтобы Мимикос снова увидела солнечный свет. – Ирини решила доставить радость канарейке. – Мимикос! Це! Це! Отодвинь-ка, пожалуйста, этот стол.
– Но… – возмутился Василис.
– Я просто ненадолго повешу клетку снаружи, – настаивала она. – Никуда я не денусь.
– Это опасно!
– Там никого нет, Василис, – успокаивала мужа Ирини. – Если услышу что-нибудь подозрительное, сразу вернусь в дом.
Ознакомительная версия.
