Я услышала привычное «Не сдавайся», и все по очереди рассказали мне страшные истории о бесплодии и выкидышах, у каждой из которых был счастливый конец — здоровый розовый ребеночек.
Я слушала, кивала, улыбалась, смотрела на мелькание чаек.
Не знаю, доктор Ходжес. Не знаю, и все.
За обедом Роджер взял на себя труд рассказать Алисе, что происходит, предложив собственную интерпретацию каждого важного исторического события, а мать одновременно и весьма подробно изложила личную жизнь всех родных и знакомых.
— А потом Америка вошла в Ирак, потому что этот старичок Саддам накопил много оружия массового поражения, — размеренно говорил Роджер.
— Только никакого оружия там не нашлось, — вставила Фрэнни.
— Разве кто-нибудь точно знает?
— Шутишь, Роджер!
— А потом Марианна Эштон… Ну, ты, конечно, помнишь ее, она была тренером в команде Элизабет, так вот, она вышла за Джонатана Кнокса, того приятного молодого сантехника, которого мы вызывали, когда в ту холодную Пасху у нас сломался туалет, они поженились на каком-то тропическом острове, и это было очень неудобно для всех, а та девочка, которая разбрасывала перед ними цветы, страшно обгорела, и вот два года назад они родили девочку, назвали Мадлен, отчего эта Мадлен теперь очень счастлива, и ты, наверное, представляешь, что я сказала: «А я никогда и не ожидала, что какая-нибудь моя девочка захочет назвать дочь Барбарой», но я, конечно, этого не сказала, но Мадлен сейчас такое модное имя, и вот, представь себе, бедная Мадлен оказалась…
— И вот, Алиса, послушай, что должно было сделать правительство после тех взрывов на Бали…
— Представляешь, один из сыновей Фелисити был на этом самом Бали! — вставила Барб, неожиданно переплетя личное с общественным. — Он улетел оттуда накануне. Фелисити считает, это значит, что он избран для чего-то великого, но пока он только и делает, что сутками сидит в этом «Фейсбуке». Правильно я его назвала, Роджер? «Фейсбук»?
— Алиса, ты что-нибудь в этом всем понимаешь? — спросила Фрэнни.
Алиса слушала не слишком внимательно. Она напряженно размышляла, что значит по-настоящему простить. Сама эта идея представлялась красивой и благородной, пока не связывалась с чем-то ужасным — тем, что требовалось простить. Была ли она способна на прощение? Этого она о себе не знала. Ей никогда не приходилось прощать такую серьезную штуку, как неверность. Да и хотел ли Ник, чтобы она его простила?
— Не уверена, — ответила она Фрэнни.
Что-то из того сказанного Роджером казалось смутно знакомым, будто она учила это в школе, а потом забыла. Когда он говорил о террористических актах, ей сразу же становилось страшно, в голове мелькали какие-то смутные воспоминания о женщине в солнцезащитных очках, с ладонью, прижатой ко рту, которая все повторяла: «Вот это да, вот это да…» Но она не могла вспомнить, где была, когда впервые об этом услышала: с Ником или одна, увидела по телевизору или услышала по радио. Кажется, она вспоминала и кое-что из рассказов матери. Что-то было знакомо, например про обгоревшую на солнце девочку, как будто это была услышанная когда-то шутка.
— Ей нужно вернуться обратно в больницу, — заметила Фрэнни. — С ней что-то не так. Посмотрите на нее. Это же ясно как день!
— Вряд ли в больнице сумеют пересадить воспоминания ей в голову, — сказал Роджер.
— А я и не знала, что ты работал нейрохирургом, — откликнулась Фрэнни.
— Кому торта с заварным кремом? — радостно спросила Барб.
Алиса была одна.
Очень долго спорили о том, стоит ли оставлять ее одну после обеда. Барб с Роджером торопились на свою сальсу — по субботам у них было продленное занятие. Они уверяли, что без проблем его пропустят, хотя, конечно, сегодня обязательно надо было бы прийти, потому что они репетировали танец для вечера семейных талантов, который должен был состояться в той деревне для престарелых, где жила Фрэнни, но, честное слово, они с удовольствием останутся, если нужны Алисе. У Фрэнни была назначена важная встреча — что-то насчет Рождества. Она была председателем на собрании, но, конечно, готова была позвонить и попросить Бев или, может быть, Дору провести его, хотя ни та ни другая не умели выступать и, скорее всего, их просто раздавит этот новый жилец, но ведь от этого мир не полетит в тартарары, ее внучка — это самое главное.
— Я смогу побыть одна, — повторяла всем Алиса и шутливо добавляла: — Мне как-никак почти сорок лет!
Но говорила она это как-то странно, потому что все вдруг замолкали, быстро смотрели на нее и начинали снова предлагать свои услуги.
— Элизабет вернется с минуты на минуту, — добавила она, провожая их из кухни и через холл к двери. — Идите себе, идите! Ничего со мной не случится!
Буквально через минуту они все уселись в огромную блестящую машину Роджера и, шурша гравием, укатили по дорожке.
«Ничего со мной не случится», — спокойно повторила про себя Алиса.
Она увидела, как соседка, старенькая миссис Берген, в широкополой мексиканской шляпе и с садовыми инструментами в руках, вышла из своего дома. Миссис Берген ей нравилась. Она учила ее ухаживать за садом. Надавала ей кучу советов, как обращаться с лимонным деревом: например, посоветовала, чтобы Ник время от времени писал на него; он это и исполнял, причем с превеликим энтузиазмом. Всегда приносила ей отводки растений из своего сада, подсказывала, что нужно полить, что подрезать, что прополоть. Миссис Берген не слишком любила готовить, и Алиса в обмен на это снабжала ее пластиковыми контейнерами с остатками жаркого, кусочками киша или морковного пирога. Миссис Берген уже связала крючком три пары пинеток для малыша и принялась за кофточку и чепчик.
Но все это было десять лет назад…
Алиса радостно подняла руку, чтобы ее поприветствовать. Миссис Берген опустила голову и демонстративно отвернулась к своим азалиям.
Ошибки быть не могло. Миссис Берген ее просто не замечала.
Неужели милая круглолицая миссис Берген закричит и заругается на нее, как Ник, если Алиса подойдет поздороваться? Это будет так же, как в «Изгоняющем дьявола», — там у маленькой девочки кружилась голова.
Алиса быстро вошла в дом и закрыла за собой дверь, едва удерживаясь, чтобы не разрыдаться.
Может быть, у миссис Берген наступил старческий маразм и она больше не узнает Алису? Это самое правильное объяснение. Да, пожалуй что так. Пока что… Когда память вернется, все встанет на свои места. Да, она все скажет, конечно!
Так… И что же дальше?
Она принялась размышлять, что делала, когда Ник забирал детей на выходные. Нравился ли ей этот перерыв? Бывало ли ей одиноко? Ждала ли она, когда дети вернутся домой?
Самым тонким и непростым делом было обследовать дом, чтобы найти ответы на вопросы о своей бывшей жизни. Так она сумеет подготовиться к завтрашнему приезду Ника. Можно даже сделать убедительную презентацию: десять причин, почему нам не нужно разводиться.
Может быть, она найдет что-нибудь связанное с Джиной. Любовные письма к Нику, например… Но, скорее всего, уезжая, он взял их с собой.
Или, может быть, начать готовиться к сегодняшнему вечеру? Но что делать? Этот вечер казался ей совершенно неуместным.
Почему-то совсем не хотелось сидеть дома. После торта с заварным кремом в желудке была неприятная тяжесть. Вспомнилось, как мать радостно-удивленно спросила: «Хочешь еще кусочек?» Алиса догадалась, что это было для нее необычно.
Она пойдет прогуляться. Нужно, чтобы в голове наступила ясность. День был чудесный. Чего сидеть дома?
Она пошла было наверх, но задержалась в холле, глядя на двери трех спален. Там, должно быть, теперь обитали дети. Они с Ником оставили эти комнаты пустыми, кроме одной, где сделали детскую. Они проводили там много времени, ползая на корточках прямо по полу, рисуя планы и фантазируя. Они выбрали цвет стен: океанская лазурь. Он подошел бы, даже если бы ребенок преподнес им сюрприз, оказавшись девочкой. Что, кстати, и произошло.
Алиса осторожно толкнула дверь детской.
Чего же она ожидала? Понятно, там не было ни белой кроватки, ни пеленального столика, ни кресла-качалки. Это уже была комната не для маленького ребенка.
Теперь здесь стояла односпальная незаправленная кровать с раскиданной по ней одеждой, висела книжная полка, тесно заставленная книгами, пустыми флаконами из-под духов, стеклянными банками. Стены были почти сплошь завешаны мрачными черно-белыми снимками европейских городов. Между двумя плакатами Алиса заметила крошечный голубой квадратик. Она подошла поближе и потрогала его пальцем. Океанская лазурь…
У стены стоял стол. На нем лежала пружинная тетрадь, подписанная «Мадисон Лав». Почерк был знакомый. Он походил на почерк самой Алисы, когда она училась в начальной школе. Она заметила раскрытую кулинарную книгу, положенную на стол вверх обложкой, и подняла ее. На странице был рецепт лазаньи. Не слишком ли мала Мадисон, чтобы готовить? И чтобы вешать у себя плакаты европейских городов? В ее возрасте Алиса еще играла в куклы. По сравнению с собственной дочерью она сама, девятилетняя, казалась себе просто пигалицей.
