Рене толкнул дверь кабинета Марселя и увидел его в кресле. Опустив голову, тот нюхал какую-то тряпочку.
— Что, тестируешь новый товар? — спросил Рене, выхватив вещицу у него из рук и удивленно воскликнул:-Что это?
— Колготки…
— Решил заняться продажей колготок?
— Нет…
— Ну а с какой стати ты вздумал нюхать нейлон?
Марсель бросил на него злобный и вместе с тем бесконечно печальный взгляд. Рене сел на край стола, терпеливо ожидая ответа.
В нерабочей обстановке, отбросив маску преуспевающего дельца, Марсель вновь становился тем грубоватым деревенским парнем, что когда-то вечерами слонялся по парижским улицам, а потом возвращался в свою каморку, где его никто не ждал. Он сумел измениться для одной единственной цели: чтобы стать богатым и могущественным. Когда он этой цели достиг, житейское здравомыслие покинуло его. Он жонглировал цифрами, заводами и целыми континентами, как пожилая кухарка легко, наработанными движениями сбивает яйца в пену, — но совершенно не справлялся с обычной жизнью. Чем больше он богател, тем уязвимей становился. Ему отказывала врожденная крестьянская смекалка. Он терял ориентиры. То ли деньги и та власть, которую они дают, оглушили его, то ли, наоборот, он стал беспечней и перестал понимать, как же все у него получилось. А может, он потерялся в роскошной, доступной, сытой жизни, утратив бешеную ярость новичка, дававшую ему некое интуитивное знание? Рене не мог понять, как это — человек, который играючи справляется с китайскими и русскими акулами капитализма, позволяет вить из себя веревки какой-то Анриетте Гробз.
Рене не строил иллюзий по поводу женитьбы Марселя Гробза: да что там, он был в ужасе. По его мнению, брачным контрактом, составленным накануне свадьбы, Анриетта просто взяла Марселя в заложники. Сделала, как мальчика. Общность имущества, разделение материальных ценностей таким образом, что она не несет никакой ответственности в случае разорения, право наследования после смерти одного из супругов: она рассчитывала сорвать большой куш, если предприятие будет прибыльным. И — вишенка на торте — пост председателя административного совета компании. Связала Марселя по рукам и ногам, вот такие дела! «Пусть не думают, будто я выхожу за твои деньги, — заявила она. — Хочу работать вместе с тобой. Участвовать в деле. У меня полно идей!» А Марсель, простак, все схавал! Когда Рене узнал условия контракта, он возмущенно завопил: «Да ты спятил! Это же грабеж средь бела дня! Расстрел с конфискацией! Не женщина, а гангстер какой-то! Она же тебе яйца отстригает маникюрными ножницами! У тебя что, в голове дырка?» Марсель пожал плечами. «Заделаю ей малыша, все перейдет к нему! — Заделаешь ей малыша? Да ты бредишь!» Марсель обиделся и ушел, хлопнув дверью.
Тогда они целый месяц не разговаривали. А когда помирились, заключили негласный договор больше не касаться этой темы.
Но теперь из-за Жозианы он уже докатился до того, что начал нюхать старые колготки.
— Долго ты собираешься так сидеть? Хочешь, скажу прямо: ты на старую жабу похож.
— Ничего больше не хочется… — сказал Марсель тусклым голосом уставшего от жизни человека, который полностью смирился со своим горем.
— То есть будешь так сидеть, ждать смерти и не рыпаться?
Марсель ничего не ответил. Он похудел, щеки обвисли. Просто какой-то растерянный бледный старикан, у которого к тому же глаза на мокром месте. Они и сейчас влажно блестели под покрасневшими веками: дед вот-вот пустит слезу.
— Возьми себя в руки, Марсель, на тебя смотреть жалко. А скоро будет страшно. Веди себя достойно!
Марсель Гробз пожал плечами, услышав слово «достойно». Он уныло посмотрел на Рене и махнул рукой, как бы говоря: «А к чему?»
Рене не верил своим глазам. Это был не тот человек, который учил его стратегии и тактике деловых войн, называя это «вечерними курсами повышения квалификации». Рене тогда подозревал, что он вещает так громко и страстно, чтобы убедить самого себя в собственной правоте, чтобы появились силы двигаться дальше. «Чем холодней расчет, тем вероятней успех. Никаких сантиментов, старик! Привыкай убивать равнодушно и безжалостно! Чтобы раз и навсегда завоевать авторитет, тебе надо нанести удар первым, смести с дороги конкурента, раздавить противника — и тебя будут уважать до конца жизни». Или вот еще:
— Есть три способа добиться успеха: сила, талант и подкуп. Подкуп — не мой профиль, таланта бог не дал — остается сила! Знаешь, что говорил Бальзак? «В эту людскую массу надо врезаться пушечным ядром или проникнуть как чума». Красиво, да?
— И откуда ты все это взял, если в школе не учился?
— Анриетта, старик, это ее работа! Она выписывает мне цитаты на карточки, чтобы я не выглядел таким уж мудаком на всяких приемах. Я учу их наизусть и потом вставляю при случае.
«Как ученый пудель», — подумал Рене. Но ничего не сказал. Марсель очень гордился собой в то время. Ему тогда нравилось таскаться с Анриеттой под ручку по приемам. Доброе старое время. У него было все: успех, деньги, жена. Все компоненты на месте. «Найди, чего не хватает, — говорил он, хлопая Рене по спине. — У меня все есть, старик! Все! А скоро кто, как ты думаешь, будет скакать у меня на коленях? Марсель Младший собственной персоной!» Он рисовал в воздухе славную детскую мордашку, слюнявчик, погремушку, — и улыбался счастливой детской улыбкой. Марсель Младший! Наследник. Маленький да удаленький сын сменит отца и возьмет на себя управление всеми делами. Как Марсель ждал его тогда!
Иногда Рене замечал, что Марсель как-то странно смотрит на его сыновей. Приветливо так машет им рукой, будто прощается со своей мечтой.
Рене стряхнул столбик пепла, упавший на спецовку, и подумал, что внутри каждого победителя прячется побежденный. Жизнь есть сумма того, что ты получил от нее, и того, что обронил по дороге. Марсель получил деньги и успех, но остался без жены и ребенка. У Рене была Жинетт и трое детишек, но ни гроша за душой.
— Ну же, давай, рожай… Что с тобой происходит. Явно ведь что-то из ряда вон, иначе с чего бы тебе целый месяц ходить с такой рожей.
Марсель помедлил и, смерив приятеля тяжелым взглядом, наконец выложил ему все: о Шавале и Жозиане возле кофемашины, о реакции Анриетты, которая тут же потребовала уволить Жозиану, о том, что с тех пор он потерял вкус к жизни и даже работа перестала его радовать.
— Даже утром, натягивая брюки, я сомневаюсь, нужно ли мне это. Почему бы не остаться в кровати, лежать на спине и считать цветочки на занавесках? Ничегошеньки больше не хочется, старик. Все ясно, как день: когда я увидел этих двоих, прилипших друг к другу, мне словно в нос ткнули моим свидетельством о рождении. Когда я обнимал ее, то думал, что я еще ого-го, суперчувак, что я способен раздвинуть границы вселенной, построить новое чудо света и в одиночку одолеть миллиард китаез! Не поверишь, я чувствовал, как у меня волосы на лысине отрастают. Но достаточно было картинки, одной картинки — моя мусечка в объятиях другого, молодого, стройного, сильного — и я вновь стал лысым стариканом. Одним махом, понимаешь? Я и махнул на себя рукой, все позабросил.
Он для наглядности махнул рукой, сметая со стола папки и телефоны.
— Зачем все это, скажи ты мне? Везде одна пыль, вранье и фальшь!
Поскольку Рене не ответил, он продолжал.
— Годами работал, а все псу под хвост. Все без толку. У тебя по крайней мере есть дети, Жинетт, дом, где тебя вечером ждут. А у меня только баланс, клиенты, контейнеры эти проклятые… Я сплю на диване, ем на уголке стола, пукаю и рыгаю втихаря, чтоб никто не слышал. Эти штаны тесны мне, Рене. Хочешь, скажу как есть? Дома меня терпят только потому, что я еще могу пригодиться. А иначе бы…
Он стряхнул с пальцев невидимую соринку, и грузно осел в кресле.
Рене некоторое время помолчал, потом тихо, ласково, как говорят с капризным, истеричным ребенком, начал:
— А я вот заметил, что твоей мусечке сейчас не лучше, чем тебе. Вы как два тюленя на пустынном торосе, которые делают вид, что не замечают друг друга. Да что там этот ее Шаваль, ерунда какая! Передок заиграл, весной повеяло — тебе вон тоже какая-нибудь бабенка подмигнет, ты и трахнешь ее в подсобке. Что, никогда с тобой такого не бывало?
— Я — другое дело! — возразил Марсель, выпрямившись и громко стукнув кулаком по столу.
— Потому что ты мужчина? Старо как мир! Можешь сколько угодно гордиться своим наполеончиком, но женщины давно переменились, представь себе! Они теперь как мы, и если появляется хорошенький такой Шаваль, который может заправить как следует, они и выдают ему маленький такой аванс, но это ровным счетом ничего не значит… Так, ерундень, кошкины слезки! Жозиана-то по тебе сохнет! Ты погляди, совсем девка с лица спала. Ты хоть раз взглянул на нее, а? Нет ведь, ходишь мимо гоголем, индюком надутым, и несешь свою гордость как флаг. Ты даже не видишь, до чего она похудела, из всех юбок выпадает, до чего осунулась! А на мордашке столько румян, что если по спине хлопнуть, кусками повалятся. На самом деле она белая, как простыня.
