Лиланд Хэйс спросил:
– Вы когда-либо заявляли об этом в полицию?
– Нет, – ответила я.
– Значит, в полиции нет записи об инциденте?
– Но он это делал!
– Это будут решать присяжные. Вы допускаете, что между вами и мистером Мэддоксом вражда?
– Я думаю, вы можете это так назвать. Но все началось, потому что он…
– Вопросов больше нет.
Судья сказал, чтобы я сошла вниз, но у меня не было сил двигаться. Я только что предала маму. Выдала Джо. И призналась, что лгала дяде Тинсли. Как это получилось? Я считала, что во всем права, желала лишь одного – рассказать правду о том, что Мэддокс проделал с Лиз, и тогда я уже не выглядела бы вруньей, воровкой, злобным погубителем шин. Я чувствовала себя оскорбленной и вместе с тем хотела убежать из зала суда, забраться в какую-нибудь глубокую, темную дыру и остаться там навсегда.
Я сошла с возвышения для свидетелей. Дикки Брайсон говорил мне, что после того, как я закончу давать свидетельские показания, могу сесть на галерее. Когда я проходила мимо Мэддокса, он покачал головой и посмотрел на присяжных, будто хотел сказать: «Ну вот, вы видите, что это за девочка».
Я села между мамой и дядей Тинсли. Он похлопал меня по руке, но мама даже не взглянула на меня.
Дикки Брайсон попросил судебного пристава привести Уэйна Клеммонса, который ходил по коридору и курил. Он был в серой ветровке, но даже не побрился. После того как Уэйн принял присягу и сел, он пробормотал свое имя и опустил голову, будто стал изучать шнурки на своих ботинках. Дикки Брайсон попросил его описать, чему он был свидетелем в ночь тех событий.
– Да особенно и нечего рассказывать, – произнес Уэйн. – Мэддокс и девушка сидели на заднем сиденье моей машины и спорили из-за денег. Она хотела получить у него деньги. Но на самом деле я ничего не видел.
– Как же так? – удивился Брайсон.
– Я вел автомобиль и смотрел на дорогу.
Брайсон вынул из пачки лист бумаги.
– Мистер Клеммонс, вы говорили в полиции, что наблюдали, как Джерри Мэддокс физически и сексуально нападал на Лиз Холлидей на заднем сиденье вашего такси?
– Я не могу вспомнить, чего я говорил в полиции. Я немного выпил, и вообще, с тех пор, как вернулся из Вьетнама, у меня память ни к черту. Забываю то, что случилось, и помню то, чего не было.
– Мистер Клеммонс, позвольте напомнить, что вы здесь под присягой.
– Как я уже сказал, я смотрел на дорогу. Откуда я мог знать, что происходило на заднем сиденье?
– Это ложь! – крикнула я.
Судья стукнул молоточком и заявил:
– Я требую соблюдать порядок в суде.
– Но как он может сидеть тут и лгать…
Но судья снова стукнул молоточком и воскликнул:
– К порядку!
Потом он обернулся к судебному приставу, что-то прошептал ему на ухо, и тот вышел через боковую дверь. Через несколько минут я почувствовала, что мое плечо крепко сжала чья-то рука. Я повернулась – это был судебный пристав. Он поманил меня пальцем. Я встала и посмотрела на Уэйна Клеммонса, который все еще разглядывал шнурки своих ботинок. Судебный пристав вывел меня из зала, закрыв дверь, и произнес:
– Судья не хочет, чтобы вы возвращались.
Дверь судебного зала открылась, и появился Уэйн.
– Почему вы врали? – выпалила я.
– Довольно, молодая леди, – сказал судебный пристав.
Уэйн покачал головой, прикурил и двинулся по коридору к выходу.
– Не возвращайтесь в комнату свидетелей, – сказал судебный пристав, – и не разговаривайте с другими свидетелями.
Я села на скамейку в коридоре. Вскоре судебный пристав открыл дверь в комнату свидетелей.
– Поднимайтесь, мисс, – произнес он.
Лиз встала и пошла за ним. Ни разу не взглянув на меня.
В начале второго двери судебного зала открылись. Лиз вышла из двери с мамой и дядей Тинсли, будто они ее охраняли. Джо и тетя Эл следовали за ними.
– Как там было? – спросила я сестру, но она молча прошла мимо меня.
– Просто отлично, – сказала мама.
– Этот адвокат был очень суров с ней, – добавил дядя Тинсли. – Потом место для свидетелей занял Мэддокс. Он заявил, что уволил вас за воровство, и вы обе делали все это у него за спиной.
– Грязный лгун! – воскликнула я. – Наверное, они этому не поверили.
– Они не знают, чему верить, – усмехнулся дядя Тинсли. – Но мы не должны это обсуждать, пока не закончится суд.
Мы отправились в «Обед Бульдога», заняли столик сзади, под фотографиями футбольных игроков. Вошли адвокаты, судья и заняли столик в середине. За ними следовали присяжные, те сели у стойки. Когда мы взяли меню, появился Мэддокс, он занял столик впереди.
– Тут сидит мешок дерьма! – громко сказала я.
– Тихо, – зашипел дядя Тинсли. – Не надо разговаривать о деле. Хочешь, чтобы присяжные не вынесли никакого решения?
– Как мы можем есть в одном помещении с ним? Меня стошнит.
– Все обедают здесь, – заметил дядя Тинсли.
– Это одна из радостей жизни маленького города, – усмехнулась мама.
После ленча мы вернулись в суд и сидели на неудобных скамейках в коридоре, когда присяжные начали свое обсуждение. Я считала, что они будут долго разбираться с основными данными и обдумывать юридически спорные вопросы, но через час судебный пристав позвал всех в зал. Он сказал мне, что поскольку свидетели закончили давать показания и присяжные вынесли вердикт, судья позволил мне вернуться.
Друг за другом вошли присяжные. Я взглянула на Тэмми Элберт, но она смотрела на судью. Помощник передал ему листок бумаги. Судья развернул его и прочитал.
– Вердикт гласит: невиновен по всем обвинениям, – произнес он.
Тетя Эл открыла от изумления рот, а мама крикнула:
– Нет!
Судья стукнул молоточком по столу.
– Суд закончен.
Мэддокс хлопнул Лиланда Хэйса по спине и стал пожимать руки присяжным. Мы с Лиз сидели и молчали. Я чувствовала себя сбитой с толку, будто мир перевернулся и мы оказались в таком месте, где виноватый был невиновен, а невиновный – виноватым. Как же жить в таком мире?
Дикки Брайсон убрал свои бумаги в папку и подошел к нам.
– В таких делах, как «он-сказал-она-сказала», трудно что-либо доказать, – произнес он.
– Но у нас был свидетель, – возразила я.
– Нет, сегодня у вас не было свидетеля.
Мы сели в машину и поехали по Холлидей-авеню. Я взяла Лиз за руку, но она высвободилась и отодвинулась к дверце. Мама была так возбуждена, что с трудом сдерживала себя. Когда она прикуривала, у нее дрожали руки. Этот адвокат защиты – монстр, сказала она. Какие возмутительные, лживые слова он говорил о ней. И как отвратительно вел себя с ее девочками. С Лиз он обошелся еще хуже. Воображение Лиз и ее творческую натуру использовал против нее же. Обвинял Лиз в том, что она постоянно что-то выдумывала – например, она меняла окончания сказок. Якобы синяки на лице Лиз появились после того, как Тинсли Холлидей ударил ее. Он спросил Лиз об извращенце, от которого мы удрали в Новом Орлеане, потом сказал присяжным, что это свидетельствует о том, что она называет мужчин «извращенцами» без всяких доказательств. Еще адвокат добавил, что два любимых писателя Лиз – Льюис Кэррол и Эдгар Аллан По – сами были извращенцами. Мол, ложь стала привычкой Лиз, наделенной сверхактивным воображением и одержимой идеей извращения – и что это само по себе больше чем легкое извращение. И мама стала говорить, как ненавидит Байлер, город, наполненный провинциалами, деревенщиной и недоумками. Город недалеких людей, ограниченных, с подлой душой, отсталых и предубежденных. Присутствие в зале суда стало самым унизительным испытанием в ее жизни. Мы, а не Мэддокс действительно были в суде в одиночестве, представив суду наши ценности и наш стиль жизни, нашу готовность выйти в мир и делать что-то иное и творческое, вместо того чтобы тратить время в этом больном клаустрофобией фабричном городишке.
– Замолчи, Шарлотта, – пробурчал дядя Тинсли.
– Вот в этом-то и проблема, – усмехнулась мама. – Все предлагают заткнуться и притворяться, будто все в порядке. Маленькая Бин была единственной, кому хватило мужества встать и сказать, что все это ложь.
– Присяжные думали, что лгу я, – тихо промолвила Лиз. – И ничего не произошло. Вы же слышали вердикт. Ничего не произошло. – Она посмотрела в окно. – Была куча лжи или лживая куча? – Лиз вытянула ноги и обхватила коленки. – Тучи лжи или лживые тучи? Тучные ежи или с ежами тучи? Ежовые ножи или ножки ежих? Лживые ежики или у ежиков ножики? Ежик и нож или ложь, ложь, ложь?
– Перестань, пожалуйста!
– Не могу.
Казалось, что день будет длиться вечно, но, когда мы вернулись домой, оказалось, что еще не поздно. Если утро было ясным, то теперь небо заволокло облаками и начался холодный, моросящий дождик. Лиз сказала, что поднимется в «птичье крыло», чтобы побыть одной и подремать. Дядя Тинсли решил разжечь камин в гостиной и попросил меня набрать под деревьями щепок на растопку. Я не смогла найти хороших щепок, потому отрубила немного от двух небольших бревен топориком, который висел на стене.
