— Я что, серьезно должен идти на допрос? — удивляется он.
— Да.
— Что за парад уродов…
— Сейчас речь не о них, а о тебе, — говорит его мать и плачет.
— Речь обо всех, — добавляет отец.
— И что они хотят, чтобы я им сказал? — спрашивает Хуани и сам же себе отвечает: — Да, я снял штаны, это я готов признать, но больше я не могу сказать ничего, что эти трое старых идиотов сумели бы понять.
Хуани пошел на разбирательство. Его приятели тоже. Хуани временно лишили клубных прав. Однако никто не упомянул о том, что в его личном деле лежит копия списка «Детей из группы риска». Отец Маркоса предпочел заплатить штраф. А Тобиасу удалось избежать и лишения прав, и выплаты штрафа, он заявил, что той ночью его в поселке не было, и предоставил троих свидетелей. Отец у него — адвокат.
Однажды в четверг, в один из тех четвергов, когда наши мужья собираются вместе поужинать и поиграть в карты, позвонил Тано. Но он захотел поговорить не с Рони, а со мной. Пригласил меня поужинать с ними. Меня, Карлу Масотту и Лалу Урович. Разумеется, будет и Тереса. «Вдовы по четвергам» — так он нас называл. За все эти годы нас впервые пригласили провести вечер четверга вместе с мужьями. Я рассказала об этом Рони, и он очень удивился, так как до сих пор об этом не слышал.
— Тано в последнее время какой-то странный.
Я этого не заметила, с некоторых пор все мое внимание поглощал Хуани, а остальные для меня были бестелесными призраками. Благодаря Рони я перешла от безудержной агрессии к приступам жалости к себе самой, не знаю, что лучше для моего сына, но по крайней мере жалость скрывать легче. С чем мне до сих пор не удавалось справиться, так это с желанием шпионить за Хуани и обыскивать его вещи. И тут я тоже не знала, хорошо ли поступаю.
— Ты видела, что Тано отпустил бороду?
— И что из этого?
— А еще он загорает.
— Может, хочет выглядеть получше.
— То-то оно и странно — он и так всегда хорошо выглядел, — заметил мой муж.
Я боялась этого ужина, потому что решила, что там будут обсуждать меня. А мне было «стыдно не просто от того, что сын внесен в список наркоманов, но и от того, что все об этом знают», — так мне сказала Тереса, которая появилась в агентстве недвижимости через два или три дня после памятного телефонного звонка с сообщением о том, что мой сын попал в «группу риска». И вот теперь я позвонила Тересе, чтобы узнать: если мои подозрения справедливы, то мне лучше не ходить на ужин, сказавшись больной, чем потом и на самом деле заболеть от расстройства. Она тоже ничего не знала в точности и была удивлена затеей мужа не меньше нашего.
— Он сказал, что хочет кое-чем поделиться со мной и с вами, вот и все.
Я почувствовала некоторое облегчение. Мои ошибки — это не то, чем можно «поделиться» на дружеском ужине, если нас еще можно назвать друзьями.
Ровно в девять мы звонили в их дверь. Нам открыла Тереса, она была в черном шелковом платье почти до пола, с ожерельем из испанского жемчуга, которое ей подарил Тано на последнюю годовщину свадьбы.
— Не знала, что это торжественный ужин, — сказала я, смущенно оглядывая свои джинсы и видавший виды tween set: кардиган и топик.
— Я тоже не знала, Тано выбрал мне наряд и не разрешил ничего менять. Я начинаю беспокоиться, — пошутила Тереса.
Рони отнес на кухню две бутылки вина, которые захватил с собой. Мы шли за ним, отставая на несколько шагов. Я услышала, как он, отдавая бутылки Тано, сказал:
— Это «Шираз».
— Я думаю, он объявит о путешествии или что-то вроде этого, — прошептала мне Тереса. — Мы говорили о поездке на Мауи, но думаю, он решил устроить что-нибудь еще шикарнее, тебе не кажется?
Я согласилась с ней, но не слишком уверенным тоном. Мне легко проникнуть в чужие мысли, понять, что думает или чувствует другой человек. Это всегда очень помогало в работе. «Если ты понимаешь, что дом, который хочет купить клиент, — не такой дом, который ты купила бы сама, это экономит время, а также избавляет от лишних недоразумений», — записала я в своей красной книжке после одной неудачной сделки. Но мысли Тано, как и мысли Хуани, были для меня недоступны, и хотя иногда мне казалось, что я начинаю понимать Скалью, через какое-то время становилось ясно, что эта предполагаемая эмпатия является плодом его сознательного желания меня обмануть.
На кухне хозяин готовил для гостей цыпленка тандури.[42] Тано надел белый фартук и поварской колпак. Рони был прав — какой-то он странный. Но дело тут не в бороде и не в загаре. В его жестах появилась какая-то нарочитость. Иногда мне чудилось, будто он даже считает свои собственные шаги. Суровый и жесткий Тано был в то же время человеком сдержанным и спокойным. Если он хотел настоять на своем, то говорил тихо, кричать ему не требовалось. В тот день, когда он приехал в Лос-Альтос и сказал «Я хочу этот участок», он не кричал. Если он был счастлив, то пил дорогое шампанское Рomery со своими друзьями, а если был в дурном настроении, то покидал компанию. Или начинал издеваться над приятелями. Но он никогда не смеялся во весь голос, не лез обниматься, не плакал. А в этот вечер мне показалось, что может дойти и до такого.
Мы ждали остальных гостей, чтобы вместе перейти в столовую. Нам подали шампанское, и от выпивки на пустой желудок у меня слегка закружилась голова. Я подошла к застекленной стене. Зигзаг молнии разрезал темное небо, и по водной глади бассейна застучали тяжелые капли. На деревянной «палубе» возникло множество луж. Запах влажной земли смешивался с ароматами, идущими из кухни. Служанка закончила расставлять на столе закуски. Салат-коктейль с крабами и лангустины с авокадо, тоже приготовленные Тано.
— И не уговаривайте, я рецептов не даю, — сказал он и сделал служанке какой-то знак.
Я его не поняла, но прислуге все было ясно, она ушла очень быстро и с опущенной головой. Хотя по четвергам у нее выходной, сегодня Тано попросил ее остаться, «потому что придут вдовушки». Но не думаю, что эта женщина поняла его шутку. Самыми известными «вдовами» в поселке были «вдовы по гольфу», чьи мужья каждые выходные проводили по меньшей мере четыре часа на поле, гоняя мяч по восемнадцати лункам. Наше прозвище было придумано по аналогии, но использовалось только в узком кругу и никогда не вышло бы за его пределы, не окажись оно пророческим.
Как всегда, женщины расположились вместе на одной половине стола, оставив вторую для мужчин. Стол из черешневого дерева в доме Тано — самый большой стол, какой я видела за всю свою жизнь. За ним легко усаживаются двенадцать человек, хотя, если сесть поплотнее, вполне могут уместиться и шестнадцать.
— Сегодня я хочу, чтобы мы сели вперемежку, — сказал Тано.
Мы с Рони переглянулись. Раз уж Тано согласен беседовать и с женщинами, значит, что-то наверняка изменилось, стало не так, как раньше.
— Аплодисменты повару, — пошутил Густаво, когда внесли горячее, тогда как Тано ничего не объявлял.
— Тандури — это вид животных? — спросила Лала.
— Вид специй, — поправил Рони вполголоса. Но ей ничего не ответил.
Ей вообще никто не ответил. Одни — потому что сами не знали, а другие, наверное, не расслышали вопроса. Тано — наверняка потому, что терпеть ее не мог. Он презирал Лалу больше остальных женщин.
— Как столько глупости может уместиться в одном человеческом мозгу? — спросил Тано у Рони однажды вечером, когда Лала захотела поучаствовать в обсуждении статей расхода в нашем поселке на будущий год и настаивала, чтобы выделили достаточную сумму на распыление с воздуха гербицидов против гвоздики.
— Должно быть, это такой вид, да, — ответила Лала самой себе.
Карла за весь вечер не проронила почти ни слова. Она бросила работать в агентстве недвижимости. Во всяком случае не приходила туда уже почти неделю. Говорила, что у нее был ужасный грипп и она до сих пор плохо себя чувствует, но я ей не поверила. Она выглядела очень грустной и подавленной.
— Я устала, — сказала она, когда я спросила, хорошо ли она себя чувствует.
Но слой тонального крема на скулах не мог скрыть синяка.
Перед десертом Тано поднялся со своего места во главе стола и постучал вилкой по рюмке.
— Никакого уважения, — вздохнул он. — В кино, если кто-нибудь стучит по рюмке, все сразу замолкают.
— И ты веришь фильмам, Тано? — спросил Густаво. — This is real life, Танито, real life.[43]
Он засмеялся, и мы все тоже засмеялись, не понимая толком над чем.
— Друзья и ты, любовь моя, — повернулся он к Тересе. — Я хочу поделиться с вами важным решением, которое принял.
— Ты уходишь из тенниса, — пошутил Рони.
— Ни за что. Я ухожу из Troost, — ответил Тано.
Повисло молчание. Тано продолжал улыбаться.
