Светлана подумала, что Интернет – это тот же поезд: за окнами бегут неизвестные тебе станции; мелькают своими похожими стволами перелески; проблёскивают лужицы застоявшейся воды, словно солнечные зайчики от водительского зеркала; дымят чёрными трубами городишки: дым рассеивается и исчезает, как наши воспоминания.
И всё больше людей упорно ищут случайного попутчика, родственную душу в надежде, что хоть кто-нибудь услышит их «птичий язык». Рыщут, накрыв лицо таинственной карнавальной маской или ажурной вуалью, из дымки которой вырывается душа со всеми её тревогами, обидами, надеждами, тоской и печалью о том, что ты так и не был услышан, и одновременной боязнью быть прочитанным окружающими тебя в реальном мире.
Всё больше пожилых пытаются поведать миру в различных блогах о своей бренной жизни, нелёгкой, но набитой событиями, как кошёлка на рынке, в надежде задержать мгновения, утекающие, как песок между пальцев, чтобы быть развеянными по ветру. Ну, а молодые… Это не время проходит, проходим мы. Скоро и они будут читать свои записи и думать: «Ну и дурак же я был, но как искренне верил в «прекрасное далёко», которое не состоялось». Не так далёк тот день, когда они будут смотреть на лица своих постаревших одноклассников и радоваться, что через столько лет можно запросто найти человека из своей юности.
И всегда можно просто исчезнуть, удалиться, сойти на ближайшей станции, потеряться в сетях и не вернуться туда, откуда начинал свой путь. Вы меня услышали? Спасибо Вам. Но меня уже нет, я высадился. Не догонишь… Как полёт облаков, как тени от ветвей на стене, по которым хлобыщет ветер…
А близкие рядом… Застегнёмся на молнию, для надёжности накинув сверху ещё и крючки; выстроим хотя бы гипсокартонную перегородку, создающую иллюзию отгороженности…
В юности она очень любила вечернее купание в заходящем солнце. Она раздевалась, чувствуя босыми ногами остывающую землю и уходящее из неё тепло, осторожно входила в воду, поёживаясь, пока вода не начинала бережно гладить её бёдра, а затем бросалась в неё, задерживая дыхание, отрываясь от земли и отдаваясь в её могучие руки. Она плыла по огненной или янтарной полоске света, раскатанной ковровой дорожкой, стараясь плыть прямо по ней, никуда не сворачивая. К её счастью, выходило так, что дорожка никогда не убегала далеко в море, а всегда держалась береговой черты. Она плыла спокойно и безмятежно, думая о том, что вот эти мгновения скоро кончатся и лето проходит... А пока надо просто жить и наслаждаться этим безвременьем и праздностью. Она плыла, ни на шаг не приближаясь к ярко-огненному раскалённому шару, хотя её и не сносило назад течением. Дорожка почти всегда медленно выгорала, как свет в фонарном луче, когда садится батарея; огненный шар западал за серую мутную кромку горизонта, и она поворачивала назад. Возвращение было неизбежно и предрешено. Она быстро выходила на берег, насухо вытиралась, в оседающих сумерках переодевалась в сухое – и легко шла в гору, чувствуя себя отдохнувшей и обновлённой. Всё окружающее на глазах теряло свои очертания, а цвет пропадал, будто накрытый угольной пылью. Но ощущение того, что завтра солнце легко смоет эту пыль, было удивительно в своей неповторимости.
* * *
Равнодушная катит река –
Год за годом
Плывут пароходы.
Устаёт, затекает рука,
Силясь ветки пригнуть с небосвода,
Их ломает от сочных плодов,
Что увидело цепкое око.
Где те ветки, что ниже голов,
Где июль, где не столь одиноко?
Я всё та же:
Ещё молода.
Я не верю, что солнце – к закату…
Каждый год – возвращаюсь сюда,
Только годы идут без возврата.
Смело яблони в небо растут,
Оплетая веранду ветвями.
Облаков оживает лоскут,
Словно парус, надутый ветрами.
Лишь за кромку озёр унесло
Столько близких, стоявших стеною.
Под верандою сгнило весло
От воды, подкатившей весною…
* * *
Бессмысленно руки устало тянуть –
Чужую звезду никогда не приблизить.
Рассыпаны по́ небу звёзды, как ртуть,
Что капельки яда –
Не надо бы видеть.
Мерцают холодной своей белизной,
В июльской ночи, как роса, испаряясь.
Вновь мир поражает своей кривизной,
И та кривизна так близка нам – на зависть!
И всё-таки мы отразились не так,
И снова не поняли близкую душу.
И луч от звезды прячем в потный кулак,
Боясь, что вдруг выскользнет мигом наружу.
* * *
Опять тревога на душе.
Всё меньше видишь в жизни света.
Ведь всё сбылось навек уже,
На возвращенье в юность – вето.
Покрылось поле лебедой.
Нет слаще горечи полынной.
А всё живое выжег зной –
Так мне покажется, наивной.
Сухой травинкой на ветру
Себе ты кажешься, безвольной,
Что не обрежет поутру́,
Не обожжёт внезапной болью
Тех пальцев,
Что грозят сорвать,
Как шёлк, траву перебирая…
…И надо возраст осознать,
И то, что ты теперь другая.
http://www.оdnoclassniki.ru/
Одиссей: Лучше потерять одного, чем быть одному.
38
Даша зашла в вагон – как слепая, забралась на верхнюю полку, осторожно отогнув накрахмаленную скатёрку на столике в купе, и отвернулась к стене. Слёзы душили её. Она подумала, что это очень хорошо, что колёса стучат так громко. Попутчики её не услышат. Что такое нашло на неё? Какая муха укусила? Вспоминать свой визит к отцу не хотелось. Как так получилось, что эта девочка встала между ними, умудрившись порвать все нити, связывающие её с папой? Может быть, их ещё и можно связать, но это будут уже натянутые нити.
Никогда она не ощущала себя так одиноко, словно гостья, когда хозяева ждут не дождутся, чтобы она уехала.
Впервые она чувствовала, что мешала их скомканному быту. Она-то думала, что у отца нет никого роднее её. А он курлыкает не только со своей Дорой, а и с этой её сестрицей. Ей даже спать пришлось с ней вместе в комнате на раскладушке. В доме всё переставлено, разбросано, захламлено. Эта девица часами переписывается в чатах с какими-то придурками на папином компьютере, выселив его на ноутбук. Потом вообще явилась домой навеселе в половине третьего ночи с какими-то двумя бой-френдами и подружкой с ночной дискотеки, заявив, что тем далеко до дома. Компашка начала в комнате курить, а папа им ничего не говорит… Стали взахлёб обсуждать прошлую поездку к ним на дачу. Почему она живёт так, будто это её дом, её дача, её папа?
Утром один из них зеркало в ванной разбил. Все испугались. Подавленно обсуждали происшествие за завтраком… Как будто кому-нибудь надо длить жизнь этой женщины, превратившейся в бревно, что лежит на клеёнке в бабушкиной комнате? И самой этой женщине это не надо. Иногда лучше умереть. Это тот случай, когда иногда… Она сказала об этом папе. Что тут началось! Что он не предполагал, что у него такая бесчувственная дочь, что это она – полено, а не Дорина мать. Что ему становится жутко от мысли, кого он воспитал. Она заорала, что он и не воспитывал. Ловил паутину в Сети, вместо того, чтобы деньги зарабатывать и их с мамой кормить! Смылся от них на свободу. Вот и получил эту свою свободу, и ещё получит! Так ему и надо! Дора с Сарой ворвались в комнату и стали орать, как ей не стыдно! А им не совестно? Устроились! По жизни отца – бульдозером. Ехали бы на свой Север. В свою квартиру, а не зарились на чужую. Живёт же она в общаге. А эта Сарочка не может? Ей, видите ли, надо учиться платно, а денег все зарабатывают мало, чтобы квартиру снимать. Да и Доре помогать надо ухаживать за старухой. А почему её папа должен всё это выносить? Висят часами обе на телефоне с мужиками разговаривают: сю-сю-сю, сю-сю-сю… «Ах, мой Джекушка!» Больше она к ним не приедет.
Почему так бывает, что отутюженная жизнь в одночасье рушится? Почему папа, который был самым родным человеком, хотя и не жил с ними давно, но всё равно был роднее мамы, стал чужим? Ей даже говорить ему ничего не надо было. Так он понимал её… А теперь от него веет каким-то холодным ветром, относящим её крик в сторону. Услышит ли он когда-нибудь хотя бы её эхо? Вернётся ли в этой пустоте к нему её слабое эхо, когда её вопль, наткнувшись на стену, отлетит, как мячик, догадкой, что его родная дочь, дороже которой у него всё равно никого нет, заблудилась в тёмном лесу, потерялась в бегстве от диких зверей, терзающих её ещё незрелую душу?
Даша долго всхлипывает, радуясь тому, что стук колёс заглушает её сдавленные рыдания, а соседи и на нижней, и на верхней полке, что напротив неё, храпят, как ветер в трубе завывают, словно слоны трубят, завидевшие самку.
По стене бегут огни пробегающих станций, прочерчивая стены неверными, в мгновенье исчезающими лучами. И опять возникают новые жёлтые полосы, пляшущие в дикой пляске под бубны шаманов и напоминающие о том, что всё в нашей жизни быстротечно и неуловимо.
