Как ни занят был Умнейший, час-другой на цензуру он выделял ежедневно. Часть творений Кирейна браковал сразу, некоторые редактировал самолично или возвращал с приказом доработать в том или ином направлении, часть – пропускал без замечаний. Первые почтовые летяги, несущие на себе тексты Кирейна вместе с воззванием к населению Простора, были отправлены еще из деревни яйцеедов. Комбинируя средства связи, Парис задействовал шептунов в каждой деревне, через которую пролегал путь на восток. К концу первой недели он уже самодовольно хвастался, что ознакомил с воззванием четверть населения Простора, если не больше.
Наконец случилось то, во что не очень верил Леон, но что уверенно предсказывал Умнейший: в место, назначенное для сборов, начали стекаться рабочие.
Для постройки танка выбрали поляну в самой гуще дремучего леса. Здесь было сумрачно и сыровато. Подлесок расчистили. Громадные деревья незнакомой породы, выстрелив вверх голые узловатые стволы, разбросали высоко над головами плотный лиственный шатер, так что можно было не опасаться, что поляна будет обнаружена с воздуха. На двух соседних полянах также кипела работа: на одной по чертежам Аверс-Реверса воздвигалась небольшая доменная печь и примитивный мартен, на другой, где не покладая рук трудился сам Аверс-Реверс, мастерили станки для обработки сложных деталей. Приводом для станков служило огромное колесо, в котором бегал замороченный дракон, вообразивший себя белкой. Леон, ворча, согласился с настоятельной необходимостью расширить ведущие к поляне тропы до ширины настоящих дорог, но принял дополнительные меры по охране мастерских, которые Умнейший, а вслед за ним кое-кто еще начали уже называть заводом.
Каждая поляна была цехом, каждый цех охранялся. Цепочка шептунов, расставленных на дальности уверенного контакта, соединяла Париса, безотлучно находившегося при Леоне, с постами дальнего обнаружения. Подходы к полянам оберегались вооруженными дозорами, день и ночь горели фитили, и в небо сквозь листву смотрели пушки из кость-дерева, заряженные картечью. По совету Умнейшего в четверти перехода от завода поставили ложную цель: на специальной вырубке, зиявшей на теле леса, как рваная рана, сколотили несколько сараев, а на помосты, сооруженные в зелени лесных крон вокруг вырубки, втянули несколько небольших пушек. Два десятка добровольцев – лучших стрелков и канониров, вызвавшихся под руководством гордого оказанным доверием Тирсиса изображать бурную деятельность людей на ложной поляне, получили строгий наказ: в случае нападения умереть, но отвлечь на себя детенышей Зверя.
День проходил за днем, а постройка танка все еще не начиналась. Леон терял терпение. Он осунулся, почернел, раздражался по малейшему поводу, а ночью позже всех валился под дерево и засыпал как убитый.
Проблем было не счесть. Брюзжал быстро разочаровавшийся в технике Парис; плохо шел поиск ископаемых, не говоря уже о добыче; носильщики руды на второй день начали жаловаться на тяжесть и монотонность работы и просили определить их в стрелки или, на худой конец, в канониры при деревянных орудиях; строители поголовно страдали бестолковостью; триста человек рабочих мигом подъели все дикие фрукты и грибы в радиусе двух тысяч шагов, так что пришлось спешно принимать специальные меры по доставке продовольствия; многие отказывались расставаться с женами и детьми, только усугублявшими продовольственную проблему; детали конструкций не стыковались между собой; не хватало самого нужного. Появлялись гонцы и любопытные из деревень, еще не видевших Зверя, – иные часы уходили не столько на работу, сколько на разъяснения, что тут делается и зачем. Построенная наспех печь треснула, не выдержав пробной плавки, и пришлось рядом ставить другую, поменьше; не ладилось с воздушным дутьем (тупоумного дракона, не справившегося с этой задачей, Леон приказал забить и съесть); вдобавок Аверс-Реверс бесстрастно-нагло заявил, что для изготовления броневых листов крайне желателен прокатный стан – от одного чертежа общего вида этого устройства Леон впал в неслышную истерику. На один только бок железного зверя требовалось пять броневых листов шириной почти в два шага каждый!
Еще хуже обстояло дело с химией и совсем плохо – с теми людьми, кому удалось кое-как втолковать, зачем нужно рыть и рыть глубокие ямы в поисках особых камней, черпать из вонючих колодцев черное подземное масло, которое надлежало греть в пустом столбе, набитом изнутри дырявыми перегородками, зачем нужно варить едкие растворы в огромных глиняных котлах, а главное – убедить в том, что этим должны заниматься именно они, а не кто-то другой. Таких людей оказалось настолько мало, что Леон был готов рвать на себе волосы; к тому же их стало заметно меньше после случайного взрыва кадушки с рыхлой ватой, которую Умнейший называл пироксилином. При взрыве Умнейший почти не пострадал, если не считать того, что временно оглох на одно ухо и несколько дней тряс головой. Он наблюдал за обустройством четвертой поляны – химической и оружейной лаборатории, как называл он ее. Пользы от старика было не особенно много, но Леон был благодарен ему, понимая: другой на его месте оказался бы еще хуже.
Не успевали решить одну проблему, как неизвестно откуда наваливался десяток новых. Леон спал с лица, под глазами набрякли желтые мешки. Он чувствовал, что с каждым днем мозг его тупеет. Втайне от всех он давно уже жалел, что поддался на безумную идею постройки железного зверя, и только упрямство заставляло его работать стиснув зубы.
А кроме того, он искал и не находил другого выхода.
На сорок четвертый день, по счету Леона, началась закалка брони, на сорок шестой – сборка корпуса. Малые кованые листы (о прокатном стане нечего было и думать) навешивались внахлест, подобно чешуйкам исполинской шишки, и приклепывались к каркасу; одну «чешуйку» с трудом могли поднять два человека. Аверс-Реверс работал без передышки, днем и ночью. К вечеру сорок девятого дня корпус танка, без гусениц, катков и вооружения похожий на несуразный лоскутный сарай, был почти готов, и впервые со дня начала работ люди повеселели. Высящаяся на стапеле махина производила сильное впечатление.
Если для кого-то запахло концом работы, то только не для Леона, Умнейшего и Париса. «Трудности только начинаются, – предрекал Умнейший, – вот увидишь». Парис надрывно кашлял (накануне глотнул воздуха над чаном с кислотной смесью) и тяжко вздыхал, как бы напоминая: «Ничего из этой затеи не выйдет, я вам уже тысячу раз это говорил и еще повторю, если пообещаете не кидаться, где ж это видано – сотворить неживого зверя, понапрасну только весь лес задымили да завоняли, вот по дыму-то нас и найдут…» Однако дни проходили за днями, а детеныши Железных Зверей над лесом не показывались.
Задул сырой ветер с океана, пошли дожди. Умнейший, торопя, брюзжал, что ржа разъест танк в труху раньше, чем тот стронется с места.
Каждый день, чуть только отпускала рабочая лихорадка, Леон скрипел зубами, подсчитывая упущенное: вот это можно и нужно было сделать вчера, а вот это не сообразили начать еще дней десять назад, чтобы оно не тормозило сейчас… И каждый новый день приближал к полянам пограничье, теснимое черной пустошью.
Шесть, иногда семь дней съедали пространство, равное одному переходу. Когда пустошь достигла Междулесья, она рванулась вперед со скоростью одного перехода за трое суток.
Утром шестьдесят первого дня Леона разыскал Кирейн, трезвый и жалкий.
– Рабочие уходят.
– Что-о?!.. Повтори. Почему?
– Они не верят…
Замороченный дракончик гнал через лес напрямик и напролом, оставляя на сучьях клочья своей шкуры. На станочной поляне трудился один Аверс-Реверс. Осоловевший Парис сидел на земле, привалившись спиной к штабелю из стальных чушек, и мрачно сосал из бутыли Тихую Радость.
Леон пнул бутыль так, что она, расплескивая содержимое, юркнула в кусты. Кирейн скорбно проводил ее взглядом. Кадык его дернулся.
– Ушли? Куда? Почему не задержал?
Парис закряхтел. Леон перевел дыхание и сплюнул. После безумной скачки сердце дико колотилось.
– Отвечай, живо!
– Ушли, – подтвердил Парис и начал скрести лысину. – А куда – кто их знает. Кто по деревням, кто в горы к яйцеедам – спасаться. Не успеем, говорят, построить, как пустошь все сожрет, так хоть семьи свои уведем. Люди же… Не удержишь, коли сами не захотят. Говорили же тебе: ничего из этой затеи не получится, не из-за железа не получится – из-за людей. А вы с Умнейшим…
– Давно ушли? – перебил Леон. – Лоцируются?
– Только что ушли. Я их уговаривал, да что им я. Тебе бы с ними поговорить или Умнейшему…
– Зашепчи их!
Кирейн, навострившийся было в кусты на поиски бутыли, замер на месте. Парис перестал скрестись и отвалил челюсть.
– Как? Людей?!
– Людей, людей, – заявил Леон. – Их самых. И хорошенько. Надеюсь, шептунов среди них нет? Или есть?
